ЧАСТЬ III

АНАЛИЗ, СИНТЕЗ, ПРОГНОЗ

ГЛАВА 11 ● ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ОПИСАНИЕ HOMO TROGLODYTES L. (“СНЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА”)

МОРФОЛОГИЯ

В главах 2 – 5 была изложена история проблемы “снежного человека”, в главах 6 – 10 — дан обзор описательного материала по географическим областям. Теперь мы можем сделать опыт морфологический и биологической характеристики “ночного (снежного) человека”.

В предыдущих обзорах по географическим областям нас привлекало не каждое сообщение по отдельности, а только их совокупность. Мы искали доказательство действительного обитания на земле реликтового гоминоида (сейчас или в недавнем прошлом) не в каком-либо приведенном сообщении, а исключительно в их системе. Нас убеждает не тот или иной рассказ, а их связь и соответствие друг другу. Ничто не изменится поэтому, если теперь и были бы отброшены некоторые рассказы. Для науки это уже несущественно: за строительными лесами возникло здание. В конечном счете, все эти обзоры должны служить, во-первых, для обоснования определенного мнения об ареале реликтового гоминоида, т.е. тем самым о среде этого вида, во-вторых, для подготовки синтеза сведений о его видовых признаках и свойствах.

Политипизм или полиморфизм?

Вопрос состоит том: представляет ли суммирование этих описательных данных какую-либо основу для зоологических выводов или хотя бы гипотез? Поражает одновременно и единообразие основных сведений и их многообразие в смысле конкретности новых и новых вскрывающихся жизненных деталей. И это неисчерпаемое богатство проявлений, которого никакое воображение не могло бы породить, убеждает в реальности описываемого вида живых существ не менее сильно, чем стойкость главной общей характеристики.

Но с самого же начала мы сталкиваемся с двумя кардинальными вопросами, которые должны быть решены. Сейчас главную роль в судьбах возникающей науки о реликтовом гоминоиде играют не споры со сторонниками представления, что “снежный человек” и его аналоги ѕ это миф, плод народного творчества. В сущности, этот спор о действительности реликтового гоминоида будет окончательно позади, когда завершатся два основных спора между теми, кто убежден в реальности этого живого ископаемого. На очереди дня именно эти дискуссии, а не полемика со скептиками, которые, как правило, просто плохо знакомы с современным состоянием описательных и вещественных данных.

Сформулируем обе дискуссионные проблемы со всей остротой, чтобы не двигаться навстречу им на ощупь в процессе биологического анализа и синтеза. Первая состоит в следующем: идет ли речь об одном виде живых существ, или, может быть, о нескольких? До сих пор крупнейшие авторитеты, как д-р Б. Эвельманс, а еще раньше Том Слик и другие знатоки вопроса, наконец, д-р А. Сэндерсон, видели выход из всех трудностей, возникающих на пути создания определенной биологической идеи о “снежном человеке”, в гипотезе о наличии даже только на южных склонах Гималаев не одного, а двух, может быть и трех совершенно различных типов не известных до сих пор науке прямоходящих двуногих существ. Так ли это в действительности, или более вероятна гипотеза об одном типе? Вторая проблема состоит в анатомо-морфологическом сближении этого вида (либо этих видов) с чистыми антропоидами или о примитивными, т.е. имеющими обезьяньи признаки, гоминидами. Если нет спора, что, вследствие отсутствия искусственных орудий, речи, социальной жизни, изучаемые существа должны рассматриваться как животные, а не люди, то в главах ряда специалистов это автоматически влечет за собою отожествление их с антропоидами. Но это явно противоречит описательным материалам. Вот где, собственно говоря, находится современная питательная почва гипотез о двух или нескольких совершенно различных типах существ, именуемых населением “дикими людьми”, якобы лишь случайно смешиваемых неосторожными авторами. Как видим, обе коренные проблемы тесно связаны.

Сначала гоминидная версия вообще не приходила в голову почти никому из исследователей. Гималайские данные о “снежном человеке”, собранные путешественниками, спортсменами, охотниками, журналистами, питали в их сознании почти единственную гипотезу: на южных склонах Гималаев обитает неизвестный вид антропоида. Всякое сближение с человеком отбрасывалось, ибо ведь все описания явно говорили о животном. Только после того, как мы отважились раздвинуть географические рамки прежнего представления об ареале “снежного человека”, дополнительно привлеченный материал выявил совершенно неоспоримые гоминидные черты у описываемых существ. Чтобы не жертвовать уже сложившимся представлением о гималайском “страшном антропоиде” или даже о двух-трех типах этих неизвестных высокоразвитых высших обезьян, некоторые ученые, в их числе даже такой проницательный, как Б. Эвельманс, склонялись к тому, чтобы расклассифицировать все имеющиеся сведения на две не связанные друг с другом группы: часть сведений отнести к неизвестному высокоразвитому горному антропоиду, другую — к какой-то низкой, эволюционной форме гоминид.

Однако более близкое ознакомление о совокупностью привлеченных сведений показало, что весь этот материал в той или иной мере взаимосвязан. И вот, в 1961 г. появилась попытка построить концепцию, охватывающую весь материал как целое. Она принадлежит А. Сэндерсону. Автор вполне отдал себе отчет, что охватить единой гипотезой все сведения о человекоподобных волосатых диких существах, собранные в разных местах земного шара, можно только при условии сдвижения этого собирательного объекта от обезьян в сторону людей. А. Сэндерсон отмечает, что этим переосмыслением темы он обязан влиянию советской научно-исследовательской деятельности в данном вопросе. Даже заглавием своей книги он показывает, что тема о “снежном человеке” для него есть тема о “суб-людях”. По словам А. Сэндерсона, ключ к научной систематизации всего имеющегося описательного и вещественного материала о существах, подобных “снежному человеку”, состоит в сравнении их с человеком: рассматривая их как единое биологическое явление, он в то же время предлагает разделить их на четыре группы в зависимости от степени близости их тела и поведения к человеческому. Классификация начинается с группы существ наиболее близких к человеку, заканчивается — наиболее отдаленными, хотя все четыре охватываются общим условным названием ABSM (abominable snowmen). Таким образом достигается двоякая цель: низшая (четвертая) группа, которую Сэндерсон называет “суб-гоминиды”, не отнесена к антропоидам и в то же время не порывает резко с наследием того этапа, когда весь гималайский материал истолковывался как весьма далекий от чего-либо общего о человеком. В результате классификационная схема, предлагаемая А. Сэндсрсоном, выглядит как своего рода мост, переброшенный им между двумя концепциями, мост, состоящий из четырех пролетов.

Четырем группам ABSM Сэндерсон дает следующие условные наименования: I “суб-люди” (Восточная Евразия: Малайя, Индокитай, Южный Китай, Центральная Азия); II “прото-пигмеи” (Индонезия, Индия, Африка, возможно, Центральная Америка и северо-запад Южной Америки); III “нео-гиганты” (Индокитай, Восточная Евразия, Северная и Южная Америка; IV “суб-гоминиды” (юг Центральной Евразии: Нань-Шань, Гималаи, Каракорум). Для каждой из этих четырех групп А. Сэндерсон дает перечень характерных признаков, а также список нескольких типов, известных по описательным материалам. Общее число этих типов в развернутой схеме на стр. 356 – 358 достигает 15, а в упрощенной схеме на стр. 360 доведено до 8 и, по словам автора, не может быть далее сокращено. Мы не будем приводить здесь обобщенных характеристик каждой из четырех групп по А. Сэндерсону. Пока отметим лишь, что третью группу, “нео-гигантов” он готов вслед за Б. Эвельмансом и другими авторами сближать с гигантопитеками, а четвертую группу, связанную с высокогорными лесами, помещает где-то между самыми примитивнейшими из гоминид и высокоразвитыми понгидами (обезьянами), но все же ближе к последним, основным аргументом в этом случае служит реконструкция стопы, сделанная В. Чернецким, весьма спорная, как увидим ниже (Sanderson I. Oр. сit., chap. 16. В русском переводе данная глава отсутствует).

Приступая к изложению своей схемы, А. Сэндерсон заверял нас, что он будет исходить отнюдь не из вариаций размера особей, что, по его словам, не имеет отношения к сути дела. Но в дальнейшем все же именно рост волей-неволей оказывается одним из главных классификационных признаков, что видно даже по названиям второй. и третьей групп. Действительно, сама идея о возможности разбить накопленные сведения о “снежном человеке” на несколько типов была навеяна предшествовавшими попытками классификации, в основе которых лежал преимущественно этот признак.

В результате экспедиции 1958 года Том Слик, опираясь на данные, собранные братьями Бирнами, сформулировал как почти окончательный вывод, что в Гималаях существует по меньшей мере два типа обезьяно-человеко-подобных существ (ИМ, II, №49). Этот вывод Эвельманс считает наибольшим вкладом, сделанным экспедициями Тома Слика в изучение проблемы “снежного человека”. Одному типу “йе-ти” приписываются следы, достигающие 13 дюймов в длину и черные волосы до 8 дюймов длиной, другому — следы по размерам подобные человеческим или даже значительно меньшие, а волосы более короткие и красноватого оттенка. По мнению Эвельманса, это предположение о двух (а может быть и о трех) разных типах объясняет все противоречия, которые могут быть замечены в собранных материалах. “В то время как одни очевидцы говорят, что снежный человек — гигант, все шерпы, видевшие его, утверждают, что он — меньше человека или приблизительно такого же размера”. Все сведения о том, что “йе-ти” — гигант, поступают из самых высоких мест Гималаев, с границы Тибета. По утверждению одного цитированного Иззардом паломника, один вид “йе-ти”, самый большой, живет высока в горах, другой, самый маленький, — в нижних долинах; высокопоставленный лама Пуньябайра заявил в 1957 году в г. Катманду, что, как ему известно, существует три вида “йе-ти”: “ньялмо”, ростом в 4 – 5 метров, живущие на самых больших высотах, плотоядные, затем “рими”, ростом не выше 2,5 метра, живущие ниже, всеядные; наконец, “ракшибомпо”, не превышающие 1,7 метра ростом, растительноядные (ИМ, I, №18).

Эвельманс приводит ряд свидетельств, подтверждающих существование по крайней мере двух последних типов. Он считает твердо установленным существование двух типов “йе-ти” разного размера и цвета. По всей вероятности, полагает Эвельманс, это — две различные географические разновидности одного вида. Но он допускает, что может быть речь идет всего лишь о половом диморфизме, ссылаясь на то, что старые самцы гориллы достигают огромных размеров и уже могут ходить только по земле, в то время как самки все еще лазают по деревьям. “Таким образом, самец йе-ти из самых сильных, наиболее массивного телосложения и, соответственно, из наиболее приспособленных выносить холод, может быть, является единственным, кто отваживается проникать в верхнюю зону гор в поисках добычи. Не исключено и то, что маленькие красноватые “йе-ти” могут быть детенышами больших черных, — у гиббонов цвет может полностью меняться с возрастом, от белого с небольшой примесью серого в период половой зрелости до очень черного” (Heuvelmans B. Op. cit., p. 176 – 177).

В предыдущей главе мы приводили аналогичные соображения проф. А.А. Машковцева в отношении кавказских данных: относимых преимущественно к высокогорью “алмасты” — гигантов можно толковать как огромных одиночек-самцов. Точно также есть немало оснований хотя бы часть низкорослых особей и популяций истолковать не как пигмеев, а как подростков, возможно, довольно рано отделяющихся от родителей и живущих преимущественно в более подходящих именно для них экологических условиях.

Как видим, в основе возникновения гипотезы о двух или трех видах или разновидностях “снежного человека” лежали расхождения данных: 1) о размере следов, 2) о росте, 3) об окраске волосяного покрова. Но уже приведенные размышления Эвельманса и Машковцева справедливо указывают на возможное объяснение этих различий половыми и возрастными особенностями в пределах одного вида, без предположения о разновидностях или особых типах. Приведенный выше опросный материал по различным географическим областям характеризуется также известным разнообразием показаний как по этим трем признакам, так и по другим.

Классификационная схема А. Сэндерсона основана не только на этих признаках. Однако ряд других предложенных им отличий каждой из четырех групп ABSM представляются еще более оспоримыми. Со схемой А. Сэндерсона невозможно согласиться, она не имеет под собой достаточных оснований. Укажу на такие ее слабые стороны: 1) большая часть указываемых им признаков при характеристике той или иной группы повторяется и при характеристиках других групп, или по крайней мере двух или трех из них, т.е. эти признаки не столько различают группы, сколько смешивают их, 2) некоторые признаки подтверждены еще слишком малым материалом и могут вообще отпасть при дальнейших исследованиях; 3) во многих географических районах отмечены наблюдения двух или трех обособленных А. Сэндерсоном типов ABSM , — представляется биологически невероятным обитание в тесном соседстве друг с другом каких-то разновидностей и, напротив, легко представить себе смежные, но различные возрастные стации.

Я не вижу необходимости детально опровергать теорию четырех групп ABSM А. Сэндерсона, так как, по моему мнению, эта рабочая схема неизбежно отомрет сама собой. Она искусственна. Причину ее возникновения я уже отметил выше: это вполне понятное желание автора сохранить “единый фронт” с теми, кто на прошлом этапе создали из скудных гималайских данных ошибочный образ “страшного антропоида”.

Более глубокая причина появления классификационной схемы А. Сэндерсона лежит в широко распространенном представлении зоологов, будто познание состоит в классификации. Но, по моему мнению, это не совсем так. Я отнюдь не исключаю, что в будущем мы сможем выделить разновидности, типы или локальные расы исследуемых нами животных. Но сегодня это преждевременно. У нас нет достаточного материала для надежной и строго обоснованной классификации. К тому же любая гипотетическая схема классификации, по моему представлению, в настоящий момент не помогает, а мешает как нашим исследованиям, так и нашей полемической борьбе с теми, кто отрицает самое существование вообще какого бы то ни было реликтового гоминоида.

Я предлагаю другой метод, другой ход мыслей: пока давайте строить не клетки или рубрики, а гамму или шкалу. Иными словами, представим себе известную амплитуду колебаний многих признаков в рамках данного вида. Это значит, что мы возьмем в качестве рабочей основы идею не политипизма, а полиморфизма или богатства вариаций. Выигрыш такой схемы очевиден: мы изучаем не несколько объектов, а единый объект.

В современной зоологической систематике допущение размаха вариаций в пределах вида и разновидности остается по-прежнему спорным вопросом. Одни зоологи заметное отклонение какого-либо признака считают уже достаточным основанием для выделения особой разновидности, другие же считают вид и разновидность более гибкими понятиями, допускающими более или менее значительный размах вариаций тех или иных признаков.

В пользу последнего представления можно привлечь пример из палеоантропологии: признаваемый всеми вид “неандертальский человек” (Homo neanderthalensis; Homo primigenius ) отличается огромном амплитудой вариаций во многих отношениях, в том числе и по росту. Неоспоримо единство этого вида, но в то же время его представителям присуще и значительное многообразие морфологических оттенков. При этом сначала могло казаться, что речь идет о множественности локальных форм, однако, после открытия костных остатков в палестинских пещерах не подлежит сомнению огромный размах именно индивидуальных вариаций. Говоря о неандертальцах, как о цельной видовой эволюционной группе, мы в то же время различаем среди них формы то более специализированные, то более обобщенные, то далекие от неоантропа, то в довольно высокой степени схожие с ним по многим признакам. Иными словами, перед нами пример морфологически очень “расшатанного” вида.

Этот пример приведен пока только для того, чтобы по аналогии поставить вопрос: почему не представить себе не менее полиморфным и вариабильным интересующий нас вид “ночной (снежный) человек”? При этом упор, очевидно, следует сделать на полиморфизм не в смысле наличия разновидностей, локальных географических рас, а в смысле размаха индивидуальных вариаций. Последние, конечно, должны закрепляться и превращаться в локальные особенности в случае ограниченности возможностей внутривидового общения на всем протяжении ареала. Известно, что у вымирающих видов, в условиях распадения ареала на изолированные местные очаги обитания, в последних могут быстро закрепляться локальные различия. Но навряд ли эта параллель безоговорочно применима к собранным предварительным данным о реликтовом гоминоиде: пока мы имели основание предположить отрыв от общего ареала и изоляцию только некоторых очагов, в этих случаях действительно есть вероятность возникновения локальных рас или разновидностей. К тому же реликтовый гоминоид ни в коем случае не принадлежит к животным малоподвижным, прикованным на всю жизнь к ограниченному месту обитания. Мы видели, что на его азиатском ареале умещается пять видов уларов, семь видов пищух, но всего один вид бородача, один вид снежного барса: несомненно, что реликтовый гоминоид по своей способности преодолевать большие расстояния больше заслуживает сравнения с бородачом или снежным барсом, чем с уларом или пищухой. Поэтому наиболее правдоподобным представляется тезис, что на всем основном ареале обитания реликтового гоминоида, очерченном выше, он представляет собою один единственный вид.

Итак, мы принимаем как наиболее вероятное предположение: 1) весь описательный материал, приведенный в предыдущих главах, если признать его достоверным, относится к одному виду; 2) это вид. весьма полиморфный; 3) наряду с индивидуальными и, допустим, локальными вариациями, следует учитывать возрастную и сезонную изменчивость таких признаков, как окраска, а также половой диморфизм. Такое понимание вполне удовлетворительно охватывает всю сумму имеющихся в нашем распоряжении сведений.

Если речь идет об одном виде, то что это за вид, — к какому семейству его следует отнести?

Прежде всего, надо постараться выяснить, не принадлежит ли ABCM к какому-либо уже известному виду (хотя бы в качестве разновидности). Для этой цели нам следует опереться в первую очередь не на приведенный выше описательный материал, а на наличные вещественные данные. Последние скудны, но тем более надо взять из них все возможное, к тому же для сравнений у нас в руках как раз есть описательный материал, что значительно обогащает возможности обсуждения.

В основном речь пойдет о двух группах материальных препаратов: 1) о следах (поскольку они не только описаны, но и зафиксированы с помощью фото, слепков и зарисовок), 2) о мумифицированной кисти руки из Пангбоче.

Скальпы

Что касается “скальпов” из монастырей Пангбоче и Кумджунг, приписываемых “йе-ти”, то навряд ли стоит рассказывать здесь всю их длинную эпопею. Напомню, что эта находка в 1954 г. казалась очень важным событием в исследовании проблемы “снежного человека”. Были опубликованы фотографии, данные о размерах, об особенностях кожи и волос. Некоторые эксперты, как, например, проф. Вуд Джонс, утверждали, что эти “скальпы” могли быть искусственно сделаны из кожи, взятой с плеча какого-нибудь копытного животного. Много изобретательности и остроумия проявил д-р Б. Эвельманс для обоснования гипотезы о подлинности этих “скальпов”. Но именно ему-то и принадлежит честь мужественного отказа от обманчивого пути и блестящего раскрытия тайны происхождения этих скальпов. Как известно, та особая отрасль сравнительной анатомии, которая занимается изучением волос, не располагает никакими средствами систематики, так что по образцам волос невозможно даже сказать, принадлежат ли они хищнику, грызуну, копытному, примату, — специалисты принуждены прибегать к атласам для определения, сравнивая свои образцы с волосами разнообразных животных. Б. Эвельманс блестяще довел до конца поиски животного, из кожи которого были изготовлены некоторые обнаруженные в непальских монастырях “скальпы”, приписываемые “снежному человеку”. Это оказалась весьма редкая разновидность горной козы, Gapricornis sumatrensis thar . Комиссия экспертов, изучавшая “скальп” из Кумджунга, привезенный Э. Хиллари в Америку и Европу, всего лишь повторила этот неоспоримый вывод Б. Эвельманса. История вопроса хорошо изложена в его статье “Как я рассеял тайну скальпов йе-ти? (Heuvelmans B. Gomment j'ai percй le mystйre des scalpes du yйti // Science et Avenir. Paris, 1961, №169, Mars.). Но если “скальпы” отныне отпали как вещественный материал для анатома и зоолога, то совершенно справедлива и выдвинутая мысль, что раз есть подделки, значит соперничество между буддийскими монастырями побуждало искусственно изготовлять то, чем другие располагали и привлекали публику; значит где-то могут найтись не копии, а оригиналы.

Эти “скальпы” конической формы сыграли плохую роль в истории реконструкций внешнего облика “снежного человека”. Английский антрополог В. Чернецкий и чешский антрополог Э. Влчек попытались каждый по своему реконструировать форму черепа и голову “йе-ти” исходя из своеобразия его “скальпа” (Чернецкий В. О природе снежного человека (приложение к книге: Иззард Р. По следам снежного человека. Пер. с англ. Предисловие С. Обручева. М., 1959, с. 218 – 220); Vlček E. Co vime o “snežňem muži?” // Živa, 1958, Ročnik VI (XLIV) note 3, ą2, Brězen.). В. Чернецкий пошел еще дальше и к голове чисто умозрительным путем присоединил очертания корпуса и конечностей. Получилось нечто в высшей степени несуразное. Но, к сожалению, эти рисунки В. Чернецкого получили широчайшее распространение и оказали влияние на воображение тех, кто трактовал “снежного человека” как чудовищного антропоида, не имеющего близкого подобия среди живых существ.

Но если “скальпы” сами по себе ничего не могут сказать нам о форме головы “снежного человека”, то все же приданная им коническая форма не случайна: с Гималаев, отчасти и из других областей мы имеем в описательных материалах неоднократные указания на коническую форму головы этих существ. Навряд ли это может быть объяснено специфической формой черепа, ибо во множестве других описаний нет и намека на такую отличительную особенность головы. Правда, на черепах некоторых ископаемых гоминид — питекантропа, родезийского человека — заметен выступающий сагиттальный шов, но далеко не достаточный, чтобы придать голове видимость конической. Очевидно, разгадку надо искать в деформации кожных покровов.

Можно ли предложить какое-нибудь удовлетворительное объяснение гипотезе о значительном разрастании подкожной клетчатки в виде толстого валика, идущего через макушку и, может быть, придающего голове многих экземпляров “снежного человека” как бы вытянутую вверх, яйцеобразную форму, даже если исключить особенное развитие сагиттального шва на черепе как места прикрепления сильных жевательных мышц (височных мышц)? Да, такой “мысленный эксперимент” представляется возможным. А именно, основой для него может явиться описание очень своеобразной позы сна “снежного человека”, данное В.А. Хахловым: самка, которую его информатор наблюдал почти ежедневно на протяжении нескольких месяцев, спала (по-видимому, днем) ничком на подогнутых под себя немного расставленных коленях и локтях, положив кисти рук на затылок и в качестве пятой точки опоры упираясь в землю головой, причем, по словам рассказчика, не столько лбом, сколько верхней частью головы, в той или иной мере подогнув голову под себя. В пользу правдоподобия такого описания позы сна могут быть приведены следующие соображения. Во-первых, именно эта поза зафиксирована и у очень маленьких детей человека, что можно принять за онтогенетическое повторение функции, имевшей биологический смысл у далеких предков. Во-вторых, наличные в наших описательных материалах случаи неожиданного приближения людей к спящей особи “снежного человека” неизменно подчеркивают, что особь спала ничком, хотя, разумеется, неожиданность и испуг исключали более точную фиксацию позы, в частности, положение передних конечностей и головы. В-третьих, описанная поза сна дает удовлетворительное объяснение довольно необычному, но совпадающему в нескольких независимых описаниях расположению ворса волос на теле “снежного человека”: в верхней части тела — ворсом вверх, в нижней части тела –ворсом вниз; как известно, даже направление роста волос на руке и предплечьи антропоидов и человека в сторону локтя является приспособлением для отекания дождевой воды при позе, когда кисти рук находятся на голове, — тем более указанное направление роста волос на теле “снежного человека” должно было наилучшим образом обеспечить стекание дождевой воды при указанной выше позе сна. Раз так, становится понятной необходимость значительного разрастания подкожной клетчатки и образования не только благоприобретенных, но, возможно, и наследственных кожных утолщений, “мозолей” как на коленях и локтях, упирающихся подчас в каменистый и даже ледяной грунт, так и по сагиттальному краю головы, также упирающемуся в этот грунт; В.А. Хахлов подробно передает сведения о затвердении и огрубении, “как подошва у верблюда”, обезволошенных мест кожи на локтях и коленях, но лишь бегло упоминает, что то же самое наблюдается и на лбу, не говоря об остальной части головы и не связывая этого с ее заостренностью к затылку.

Стопа, локомоция

Перейдем к первой группе материальных препаратов, имеющихся в нашем распоряжении для суждения о морфологии и систематическом положения ABSM — к обширным сериям то более, то менее удачных фотографий следов этого существа (преимущественно на снегу), дополняемым слепками, а также зарисовками, замерами и описаниями его следов.

Именно следы “снежного человека” долгое время давали повод для самых разноречивых и при этом категорических суждений: авторитетно утверждали, что это следы медведя, лангура (тонкотела), босого человека. Все эти предположения, основанные на недостаточно точном анализе, хотя для этой цели существует целая высокоразвитая отрасль полевой зоологии, так же как и криминалистики (ихнология), давно сданы в научный архив. Но бывают в истории той или иной проблемы такие вопросы, которые любители споров снова и снова извлекают на свет только потому, что они не дают себе труда учиться. К сожалению, о проблеме реликтового гоминоида нередко высказываются те, кто не знает уже пройденных этапов науки. Но в настоящей книге, посвященной не прошлому, а современному состоянию вопроса, незачем разбирать те наивные догадки, которые некогда высказывались вследствие новизны темы даже весьма солидными экспертами, а в дальнейшем, при внимательном разборе аргументов и данных, канули в Лету. Вполне достаточно будет отослать интересующегося читателя к компетентному разбору всех этих отпавших версий в не раз уже упоминавшейся книге бельгийского зоолога Эвельманса (Heuvelmans B. Op. cit., р. 133 – 148). Общий итог скрупулезного рассмотрения как данным автором, так и другими, выдвигавшихся прежде предположений состоит в том, что подавляющая часть сфотографированных, следов “снежного человека” абсолютно не может быть приписана ни медведю, ни единственной водящейся в Гималаях более или менее крупной обезьяне — лангуру (тонкотелу). Крайне несерьезна и не заслуживает опровержений версия А. Розенфельд и С. Обручева, будто следы, приписываемые “снежному человеку”, могут оставлять на снегу горцы, разувающиеся на перевалах ради экономии обуви.

Современный этап в вопросе о следах ABSM состоит в следующем. Адекватность “классических” снимков, сделанных Шиптоном в 1951 г., подтверждена в настоящее время обильным контрольным материалом, хотя никому не удалось пока превзойти качество шиптоновских фотографий. Интересным дополнением явился гипсовый слепок следа, доставленный экспедицией Тома Слика в 1958 г. Из не-гималайских материалов следует отметить слепки и зарисовки следов в Северней Америке, принадлежащие Айвену Сэндерсону и Питеру Бирну. Некоторый предварительный материал, к сожалению, лишь в виде оконтуровок и зарисовок следов, представлен к настоящему времени и с Кавказа. В общем, в руках исследователя — значительная серия следов, зафиксированных с весьма различной степенью точности.

Главный вопрос состоит теперь в том, можно ли приписать все эти следы представителям одного и того же вида и типа живых существ, или в них наблюдаются такие принципиальные различия, которые требуют отнесения их к существенно разным типам. А. Сэндерсон, рассмотрев отпечатки стопы четырех типов ABSM, приходит к выводу, что “классические” шиптоновские следы глубочайшим образом отличают четвертый тип, т.е. группу “суб-гоминид”, от первых трех. Это служит одной из главных опорных точек для всей идеи А. Сэндерсона о необходимости разделить ABSM на качественно особые группы или типы. А. Сэндерсон выражает согласие с “русскими учеными” в том, что следы типа “алмас” мало чем отличаются от следов неандертальца и, следовательно, сам “алмас” может рассматриваться как потомок неандертальца; этого же типа следы найдены и в Америке, и в Африке. В этих следах очень много общего со следами современного человека, никогда не носившего обуви, и лишь очень тонкий анализ вскрывает отличия. Напротив, полагает А. Сэндерсон, шиптоновский след “снежного человека” весьма отличается от человеческого, хотя бы и неандертальского. Этот шиптоновекий след представляется А. Сэндерсону чем-то не укладывающемся в рамки морфологии известных млекопитающих: большой палец огромный, но не приведен, как у человека, а отставлен, второй палец тоже отставлен от трех остальных (Sanderson I. Op. cit., Appendix В; Сандерсон А. Op. cit, Приложение А). Но в этом своем суждении А. Сэндерсон не самостоятелен — он полностью опирается на исследования В. Чернецкого. Поэтому, если мы хотим разобраться, нам придется познакомиться с историей изучения вопроса.

В своей первой статье (1954) В. Чернецкий сделал важное сопоставление контура стопы “снежного человека” по шиптоновскому снимку не только с очертанием следа гориллы, с которым они резко расходятся, но и с окаменевшим отпечатком следа неандертальца, сохранившимся в “Пещере Ведьм” — Танаделла-Базуа — в Лигурии и опубликованным проф. А.К. Бланком в 1952 г. Оставим пока в стороне некоторый неоправданный произвол В. Чернецкого в реконструкции деталей следа “снежного человека” (II и V пальцы). Так или иначе, контуры стопы “снежного человека” и неандертальца, несмотря на значительное различие индивидуальных абсолютных размеров, по справедливым словам В. Чернецкого, “обнаруживают величайшее сходство”.

Однако, несмотря на это, в итоге обсуждения В. Чернецкий делает неожиданный вывод: никакого близкого родства между “снежным человеком” и гоминидами установить нельзя, особенности стопы “снежного человека” требуют отнести его к особому роду и семейству, в то время как непосредственная генетическая связь между современным человеком и неандертальцем может считаться неоспоримой. Что же привело В. Чернецкого к такому выводу? В отпечатке ноги “снежного человека”, пишет он, “совмещаются и обезьяньи и человеческие черты… Обезьяньи признаки: большой палец очень короткий и отклонен внутрь. Бросающиеся в глаза человеческие признаки: короткие пальцы и общие очертания широкой ступни. Характерными для снежного человека признаками являются исключительно широкая и массивная пятка, а также соотношение между длиной ступни и ее шириной у пальцев… Ширина и массивность пятки снежного человека чрезвычайно показательны. Этот человеческий признак у снежного человека выражен даже более ярко, чем у современного человека и у ископаемого неандертальца” (Чернецкий В. О природе снежного человека (приложение к книге: Иззард Р. По следам снежного человека. Пер. с англ. Предисловие С. Обручева. М., 1959, с. 218 – 220).

Вторая статья В. Чернецкого (1960) посвящена специально реконструкции стопы “снежного человека” на основе фотоснимка Эрика Шиптона. Сначала В. Чернецкий, глядя на очертания следа, изготовил гипсовую модель стопы, затем этой моделью произвел отпечатки на снегу, оказавшиеся весьма сходными с естественными следами. Тогда было дано весьма точное анатомическое описание этого гипсового макета, отожествляемого со ступней “снежного человека”. С самого начала эта методика покоится на ошибке: естественные следы оставлял не жесткий предмет, какова гипсовая модель, а мягкий и подвижный; сходство искусственных следов с естественными отнюдь не доказывает, что механика их образования была тождественной, т.е., что “снежный человек” опускал на поверхность неподвижную как застывший гипс стопу. Напротив, сходство следов доказывает неполное сходство модели с натурой. Да и что значат с точки зрения анатомии такие слова, описывающие в деталях эту гипсовую модель: “мизинец менее согнут, чем остальные пальцы”? Значит ли это, что остальные более способны сгибаться, или что они так и окостенели в этом согнутом положении?

И все же, несмотря на эти неосторожные отожествления, в реконструкции В. Чернецкого можно отличить то, что отражает объективную действительность, от того, что механически и искусственно устроено для получения сходства следа. К последнему относится в особенности реконструкция несуразного, противоречащего морфологии приматов второго пальца, тогда как особенности его отпечатков на снегу должны быть объяснены не его статической формой, а его подвижностью, его движением в момент ступания по снегу. Вот эта-то ошибка, кстати, и ввела в заблуждение А. Сэндерсона, поместившего противоестественную выдуманную В. Чернецким стопу “снежного человека” даже на обложку своей книги. Французский антрополог А. Валлуа также останавливается в полном недоумении перед этой реконструкцией второго пальца: “его форма, восстанавливаемая таким образом, не соответствует ничему известному ни у людей, ни у обезьян; она не поддается объяснению”. Несколько ниже А. Валлуа приближается, как мне кажется, к правильной разгадке: “Некоторые необъяснимые черты этого отпечатка не дают признать его без оговорки: не скользила ли оставившая его стопа, как это часто бывает, если идти по мягкому снегу, или если почва расположена полого” (Vallois H. Du nouveau sur I'Homme des neiges? // L'Anthropologie, 1960, t. 64, p. 381 – 382).

Из бесспорных же наблюдений В. Чернецкого над своим макетом отметим следующее.

Передняя часть ступни очень широка (около 43% длины), что, как справедливо отмечает В. Чернецкий, обнаруживается также на ступне неандертальца из пещеры Киик-Коба в Крыму. Кости плюсны укорочены сравнительно с ногой современного человека, а фаланги длиннее. Глубина отпечатка, сделанного в снегу большим пальцем, наводит на мысль, что он несет на себе значительную часть веса тела; он значительно более отставлен, чем это возможно у современного человека и, очевидно, может быть использован для захвата предметов или для карабканья. Второй палец длиннее первого, что наблюдается у современного человека лишь в качестве отклонения от нормы и обычно связано с повышенной способностью захвата; при неустойчивом прямохождении “снежного человека”, вероятно, характерно было включение этого удлиненного второго пальца в балансирование в большей степени, чем у современного человека. Слабость отпечатка пятого пальца “снежного человека” В. Чернецкий сопоставляет с тем, что и в стопе современного человека две периферические фаланги пятого пальца часто слиты вместе, — следует предположить, что у “снежного человека” он держался более прямо, чем остальные пальцы. Обращаясь к данным криминалистики о следах босой человеческой ноги, В. Чернецкий обнаруживает сходство в том, что задняя часть пятки, касаясь поверхности снега, отбрасывает крохотные кучки снега. Криминалистика подчеркивает, что наиболее глубокие отпечатки следов человека оставляют наружная сторона задней части пятки и внутренняя сторона большого пальца, а наименее глубокие — наружная сторона подошвы около мизинца и внутренняя сторона около большого пальца. Эти детали хорошо видны на следах и гипсовом слепке стопы “снежного человека”. Таким образом, данные криминалистики свидетельствуют, что шиптоновский “снежный человек” должен ходить, в общем, примерно также, как ходит человек, хотя сравнительная анатомия указывает на некоторые частные особенности его стопы сравнительно с нашей.

Итак, если отбросить указанные выше ошибки в методе реконструкции, основные наблюдения В. Чернецкого ведут, казалось бы, к единственно возможному выводу: шиптоновский след оставлен стопой гоминидной, отклоняющейся в ряде частных признаков от стопы Homo sapiens примерно настолько же, как стопа палеоантропа. Но совершенно неожиданно В. Чернецкий заканчивает свою статью ни чем не подкрепленным мнением, что “снежный человек” вероятно схож с ископаемым гигантопитеком (Тschernezky W. A Reconstruction of Foot of the “Abominable Snowman” // Nature. London, 1960, v. 186, №4723, May, 7, p. 496 – 497)! Как видим, только некоторые ошибки и непоследовательности В. Чернецкого толкнули А. Сэндерсона к тезису, что в то время как стопа первых трех групп или типов ABSM сходна с неандертальской, стопа четвертой группы совершенно отлична и даже ближе к понгидам, чем к гоминидам.

Если А. Сэндерсон, вслед за В. Чернецким, отодвинул след “йе-ти” (“ми-ге”) слишком далеко от человеческого, то надо признать в общем убедительным его анатомический анализ гипсовых отливок следов из Британской Колумбии и Северной Калифорнии, которые, напротив, на первый взгляд выглядят вполне человеческими. По фотографии отливки видно, говорит А. Сэндерсон, что оставившие эти следы существа идут с пальцами расположенными не веерообразно по линии движения, как у медведя и не с повернутыми наружу от линии ходьбы, как у человека, а с пальцами, направленными вперед по линии ходьбы. Анализ далее показывает, что хотя стопа огромная и кажется с первого взгляда длинной, на самом деле она очень короткая и широкая (с показателем длины к ширине 1.61). За пальцами видны две подушечки и А. Сэндерсон выдвигает интересную догадку, что не первая, а вторая подушечка отмечает место окончания пальцев, — в таком случае оказывается, что пальцы — огромной длины, к тому же косая линия идет вверх от окончания первого пальца к окончанию пятого пальца, в противоположность тому, что мы видим на стопе современного человека. На изучаемом следе грязь не зажата между, пальцами, что отмечается на сотнях тысяч человеческих отпечатков, — А. Сэндерсон предлагает объяснить это наличием перепонок между пальцами (Sanderson I. Op. cit., Appendix В; Сандерсон А. Op. cit, Приложение А (??)). Однако нельзя ли объяснить это большей силой приведения пальцев друг к другу, чем у современного человека?

В этой связи надо обобщить наблюдения и над другими отпечатками следов “снежного человека” и его аналогов: в большом числе случаев может быть отмечено, что длина пальцев превосходит таковую у современного человека. Это наблюдение не противоречит впечатлениям, что след “широкий” или, напротив, что он “длинный, узкий”: у фалангово-плюсных сочленений он шире, чем у современного человека, так что если речь не идет о длиннотно-широтной пропорции, он действительно может быть назван “широким”, тем более при раздвинутых пальцах, если же брать контур следа в целом и не фиксировать внимания на линии фалангово-плюсных сочленений, он, в силу необычайной длины пальцев, особенно если они сжаты, действительно выглядит “удлиненным” и тем самым “узким” сравнительно с человеческим следом.

Вернемся еще раз к методике анализа следов В. Чернецким.

По-видимому, в рассуждение В. Чернецкого вкралось несколько ошибок, объясняющихся двумя причинами: во-первых, он взял шиптоновский снимок следа “снежного человека” изолированно от всех других снимков и описаний следов этого существа, вследствие чего принял некоторые случайные динамические положения пальцев за устойчивые морфологические видовые признаки; во-вторых, он взял отпечаток ступни лигурийского неандертальца изолированно от имеющегося костного материала по ступням неандертальцев, вследствие чего тоже принял кое-что случайное в данном следе за общее и типическое для древних ископаемых гоминид.

Если мы сопоставим шиптоновский снимок с другими, то увидим, что случайными, хотя подчас и повторяющимися чертами являются в нем: 1) отсутствие на отпечатке V пальца, что, может быть, связано с повышенной экстензией этого пальца, особенно на снегу; 2) повернутость I пальца несколько внутрь. Эта вторая черта отмечена и в описаниях следа “снежного человека” Вис-Дюнантом и Пьером Борде, однако гораздо чаще на фотографиях и в описаниях, а также на упомянутом гималайском слепке она отсутствует. На слепке большой палец тесно прижат ко второму, как на стопе человека. Том Слик и Питер Бирн отмечают “у”-образное (может быть: V-образное??) ответвление большого пальца по отношению к другим, необычайно напоминающее окаменелый след неандертальца из Лигурии. Геологи и охотники, описывающие аналогичные следы на Памире, также постоянно отмечают “оттопыренный”, “откинутый” большой палец, как отличие данных следов от медвежьих и человеческих (Щербаков, Шалимов, Юсупов). О “значительно отставленном большом пальце” на следе рассказывает и очевидец с Тянь-Шаня (Тохтасынов). Казахи, информировавшие В.Д. Хахлова, чтобы продемонстрировать отличие ступни “дикого человека” от человеческой, клали ладонь руки на землю, подгибали по две концевых фаланги у четырех пальцев, при этом раздвигая их насколько возможно, а большой палец, хотя и прижимали сбоку ко второму, но конец его отводили в сторону. В кавказском материале мы тоже встречаем указания на заметную отодвинутость большого пальца в сторону (Леонтьев), причем в одном случае информатору, опытному охотнику и следопыту, было показано изображение шиптоновской фотографии и он, исправляя предъявленный набросок, подчеркнул, что большой палец отстоял в сторону больше, чем на нем.

Таким образом, оказывается, можно построить целую гамму положений большого пальца начиная от прижатого к другим, как у человека, до откинутого если и не как у антропоида, то значительно больше, чем это возможно на стопе человека; привлекшая внимание В. Чернецкого ситуация, когда большой палец одновременно и несколько отодвинут и как бы обращен концом вовнутрь, вполне укладывается в эту гамму многообразных положений большого пальца. Она свидетельствует бесспорно не о какой-то застывшей статической морфологической особенности, а о высокой подвижности I-го пальца на стопе “снежного человека”.

Мы подошли к вскрытию основной методической ошибки В. Чернецкого, А. Сэндерсона и других авторов, занимавшихся реконструкцией стопы “снежного человека” по его следам. Они реконструировали по отдельному слепку лишь морфологию стопы, а не моторику, не подвижность пальцев. Подход к отпечатку стопы оказался не динамическим, а статическим: словно эти пальцы всегда зафиксированы в том положении, в каком они отпечатались. Эта чистая морфология без учета подвижности привела ко множеству неосмотрительных умозаключений: след с отведенным первым пальцем — это один тип животного, с приведенным — совсем другой тип и т.п. Не принимается во внимание, что при разной скорости ходьбы на разном грунте, как и при разных уклонах боковые и тыльно-подошвенные движения пальцев должны быть различны — в одном случае пальцы сильнее цепляются за грунт, в другом слабее, в одном случае балансирование затруднительнее, чем в другом и т.п. Таким образом одно и то же двуногое существо, как и разные особи того же вида, могли оставлять довольно большую гамму отличающихся друг от друга следов в разное время, в разных условиях передвижения.

Эти затруднения в анализе следов реликтового гоминоида, вернее, в суждении о нем по его следам вполне объяснимы. Ихнология — та отрасль зоологии, которая занимается изучением следов или “наука о следах”, — довольно хорошо разработана, так как имеет немалое значение для криминалистов, охотников, натуралистов, наконец, — палеонтологов. Но ихнология изучала следы известных, а не неизвестных живых существ. Такая задача, как реконструировать неизвестное животное только по отпечатку его ноги и цепи таких отпечатков еще почти никогда не возникала перед ней. Только палеонтологи в некоторой мере встречались с подобной трудностью, но и они все-таки стремились более к узнаванию животного по следам, чем к воображению чего-то совершенно нового. Заняв такую же позицию и в отношении ABSM, мы уделим больше внимания его моторике.

Вся имевшаяся в нашем распоряжении серия фотографий, зарисовок, слепков изучаемого нами вида дает основание видеть характернейшее отличие его стопы от стопы человека не в морфологической отставленности, а в динамической отставляемости и приводимости I пальца в зависимости от особенностей грунта, на который в данный момент ставится стопа, и других обстоятельств. Теперь остается лишь ответить на вопрос: отличает ли эта особенность стопу ABSM от стопы неандертальца? Конечно, если брать только один окаменевший отпечаток следа (или несколько близких на однородном грунте), невозможно высказать суждения о степени подвижности большого пальца у неандертальцев. Но палеоантропология дает возможность составить известное представление о степени боковой подвижности их большого пальца. В образцовой работе Г.А. Бонч-Осмоловского и В.В. Бунака показано, с одной стороны, что боковая подвижность большого пальца кииккобинца и других палеоантропов, конечно, не была столь неограниченной, чтобы давать право сближать ее с противопоставлением и хватательной способностью большого пальца антропоидов, но все же, с другой стороны, признаки, связанные с приведенностью I луча, обнаруживают несомненный сдвиг в антропоидном направлении и свидетельствуют о большей возможности отведения и приведения у палеоантропов, чем у современного человека (Бонч-Осмоловокий Г.А. Скелет стопы и голени ископаемого человека из грота Киик-Коба. Под ред. В.В. Бунака. М. – Л., 1954, с. 172, 176, 180).

Таким образом, один из основных признаков, по мнению В. Чернецкого, отличающих след “снежного человека” от следа неандертальца, отпадает. Мы еще более убедимся в этом, если теперь рассмотрим два других момента: вопрос об относительной длине большого пальца и вопрос о способности всех пальцев стопы раздвигаться. Как мы видели, Чернецкий обратил внимание на то, что большой палец “снежного человека” относительно короток, отнеся это к его “обезьяньим признакам”. Но нет ли этого “обезьяньего признака” и у палеантропов? Оказывается, и стопа киик-кобинца, и стопа европейских и палестинских палеоантропов характеризуются относительной короткостью большого пальца (при относительном удлинении латеральных лучей) (Ibiden, с. 168 – 180). И именно этот же признак, относительную укороченность первого пальца (сравнительно с человеческой ногой) мы видим и на лучших снимках следа “снежного человека”, и в описаниях их у Шиптона я Борде, и в других источниках, например, в показаниях казахов, записанных Хахловым. Своего рода исключением представляется описание и зарисовка следа Леонтьевым: большой палец здесь длиннее остальных, но это может быть объяснено тем, что по словам Леонтьева, “каптар шел на подогнутых пальцах, т.е. как бы цепляясь пальцами за снежный покров”. Латеральные пальцы у неандертальца, а, следовательно, можно думать, и у реликтового гоминоида, обладают большей подвижностью в вертикальном (подошвенно-тыльном) направлении, чем большой палец, и в описанном случае последний мог, очевидно, в несколько большей мере лежать вытянутым на поверхности снега, чем остальные, согнутые и зарывшиеся в снег. В нашем распоряжении есть и две, еще не опубликованные, оконтуровки следов “дикого человека” на Кавказе, сделанные летом 1960 г. Оба следа — не на снегу, а на влажной земле. Они принадлежат особям разного размера, найдены один в долине, другой высоко в горах. Но оба имеют то общее, что большой палец далеко выдвинут вперед; внимательно рассматривая эти оконтуровки, можно придти к выводу, что остальные четыре пальца на них просто не обведены: вероятнее, что они здесь не зарылись в грунт, в то время как первый палец остался на его поверхности, а приподняты вверх над грунтом, так что опорой служит только подушечка за пальцами. Большой палец на этих оконтуровках очень велик, четыре остальных должны быть, по крайней мере в ширину, значительно меньше него.

Точно так же у ископаемых палеоантропов большой палец отличается особенной массивностью, превосходящей массивность большого пальца человека (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 172). И снова мы видим этот признак ясно выраженным на изображениях и в описаниях стопы или следа реликтового гоминоида: по описанию Хахлова, “большой палец заметно массивнее остальных”, до словам Жамцарано, “большой палец неестественной толщины”, по словам охотника Шаимкулова, “след от первого пальца был крупнее, чем у человека”, по словам геолога Шалимова, “след большого пальца значительно крупнее остальных”, — словом, массивность большого пальца бросается в глаза и разнообразным наблюдателям, и при анализе фотографий и слепка. При этом, впрочем, совпадает с характеристикой костей неандертальца и то, что кости остальных четырех пальцев также в общем шире, чем у человека. “Пальцы стопы кииккобинца несколько уплощены по сравнению с таковыми современного человека и антропоморфных обезьян. Характерна заметная уплощенность головок концевых фаланг” (Ibidem, с. 168). Эта уплощенность несомненно служила опорой для крупных ногтей. То же у “снежного человека”: например, по Борде, “остальные три пальца значительно толще пальцев следов человека” (ИМ, I, №15, с. 59). Как у кииккобинцев (и других неандертальцев), пальцы ноги реликтового гоминоида характеризуются в общем одинаковой длиной: по Хахлову, III, IV, V пальцы длиннее и играют большую роль при передвижении, чем у человека (ИМ, IV, №122, с. 53). Леонтьев подчеркивает, что “от мизинца до большого пальцы почти одинаковой длины” (ИМ, III, №120, с. 116).

Весьма наглядной является и параллель в раздвигаемости и общей подвижности пальцев ноги у неандертальца и “снежного человека”. “В плюсно-фаланговом сочленении тыльно-подошвенная и боковая подвижность стопы кииккобинца имела больший размах по сравнению со стопой современного человека. Межфаланговые тыльно-подошвенные и боковые движения у кииккобинца были менее ограничены, чем у современных людей, особенно в сочленении боковых и средних фаланг, при том общая подвижность возрастала от II к V пальцу. Таким образом, подвижность пальцев у кииккобинца отличалась от таковой современного человека: для кииккобинца характерна увеличенная подвижность латеральных пальцев”. Напомним, что характеристика кииккобинца в отношении стопы распространяется и на других палеоантропов. Вместе с тем и в стопе младенца наблюдается при некоторых рефлексах экстензия или веерообразное расхождение пальцев. Г.А. Бонч-Осмоловский с полным основанием писал, что неандертальскому человеку, по сравнению о современным человеком, была свойственна “растопыренная мощная стопа с более свободными боковыми движениями и увеличенным числом опорных точек” (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 171, 185, 172). “Многие особенности строения указывают на то, что II и IV лучи стопы кииккобинца расходились заметно больше, чем у современного человека и антропоморфных”, — замечает В.В. Бунак (Ibidem, с.168). И вот перед нами совершенно ясная параллель в отпечатках и описаниях следов “снежного человека”. “Следы этого существа имели широко расставленные пальцы”, сообщали монгольским ученым араты после посещения их стойбища волосатым голым человеком (ИМ, III, №73, с. 16). Одно из основных отличий стопы “ксы-гыик”, о котором рассказывали В.А. Хахлову казахи, это –широко расставленные пальцы, что они демонстрировали, положив на землю кисть руки с подогнутыми двумя концевыми фалангами и раздвигая основные фаланги насколько это было физически возможно (ИМ, IV, №122, с. 52). Пьер Борде, на основе анализа следов “снежного человека”, констатирует, что “пальцы не полностью смыкаются при ходьбе” (ИМ, I, №15, с. 60). Зарисовка и наблюдения следа “каптара” В.К. Леонтьевым свидетельствуют: “Все четыре пальца ступни не примыкали друг к другу, как у людей, а наоборот, были сильно раздвинуты; расстояние между ними колеблется от 0,5 до 1 см” (ИМ, III, №120, с. 116). Однако несомненно, что речь идет не о какой-то застывшей растопыренности пальцев, а лишь об их боковой подвижности: контрольным материалом может служить гималайский гипсовый слепок 1958 г., где все пальцы тесно прижаты друг к другу; то же — на американском слепке А. Сэндерсона.

Дальнейшая параллель между стопой палеоантропа и реликтового гоминоида может быть проведена в отношении ширины стопы и высоты ее свода. “Стопа кииккобинца во всех своих отделах необычайно широка”. Это огромное расширение стопы палеоантропа представляет собою, по мнению исследователей, своеобразное приспособление, компенсирующее меньшую выраженность свода. “Кииккобинский человек отличался, по сравнению с неоантропами, наиболее широкой стопой и наименее высоким сводом”. При этом его относительное плоскостопие было более выражено в длину свода и менее — в ширину (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 168, 170, 178). Ничего не подозревавшие об этих тонкостях антропологической науки казахи единодушно указывали В.А. Хахлову, во-первых, на несообразную ширину ступни “дикого человека” сравнительно с человеческой (“ступни были широки, как растоптанные сапоги”), во-вторых, на ее плоскостопие или лапообразность (“следы, как от человеческой ноги, одетой в ичиги”). На непомерную ширину следа реликтового гоминоида есть много других указаний. “Большие, широкие ступни” отмечает Б. Тобухов в Кабардино-Балкарии и о том же говорят многочисленные данные, скажем, с Гималаев, например, классический шиптоновский снимок 1951 г. Наблюдатель следов в Тянь-Шане У. Тохтасынов отмечая, что “следы оказались похожими на человеческие, но имели плоскую ступню…” (ИМ, IV, №122, стр.52-53; ср. цитированные выше сообщения по Тянь-Шаню и Кавказу). Об относительно меньшем поперечном плоскостопии, чем продольном, свидетельствует описание следа одним опытным охотником в Северном Азербайджане: передняя часть стопы шире человеческой, середина же стопы отпечаталась слабо и в этом месте след узкий. Можно было бы привести еще ряд схожих данных.

Что касается ширины и выраженности пятки, то в этом отношении труднее сопоставить данные о следах реликтового гоминоида со стопой кииккобинца. Последняя, как мы знаем, характеризуется большой шириной во всех отделах, в том числе и в пяточном. Мы встречаем указания на широкую пятку и на следе или стопе реликтового гоминоида, например, в опросных данных Хахлова, на снимке Шиптона и т.д. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы отвергнуть мысль В. Чернецкого о широкой пятке “снежного человека”, как признаке, отличающем его стопу от стопы неандертальца. Но на следах реликтового гоминоида отмечается большое многообразие очертаний пятки, вызванное, может быть, причинами не миновавшими и след неандертальца из Лигурии: и тот и другой, очевидно, опирался на пятку в весьма разной степени в зависимости от грунта. уклона поверхности и других причин. В антропологии (В.П. Якимов) уже высказывалось обоснованное мнение, что неандертальский человек в меньшей степени пользовался опорой на пятку, чем современный человек. В данных о следах реликтового гоминоида перед нами развертывается огромное количество вариаций от подчас глубоко вдавленной широкой пятки до ее очень суженного или укороченного контура и даже до ее полного отсутствия на отпечатках, создающего впечатление, что существо двигалось, опираясь исключительно на переднюю часть ступни (в особенности при подъеме в гору, что отмечено В.К. Леонтьевым).

Г.А. Бонч-Осмоловский и В.В. Бунак, прежде всего на основе изучения костей стопы, а также и голени, дали реконструкцию особенностей прямохождения не только кииккобинца, но и ископаемого человека вообще, в частности, палеоантропов. Это, говорит В.В. Бунак, “некоторый переходный вариант между плоской стопой с отведенным I лучом, свойственной обезьянам вообще, и сводчатой с приведенным I лучом, характерным для современного человека”. Г.А. Бонч-Осмоловский писал: “Как давно установлено всеми исследователями неандертальского человека, его тело не было в полной мере приспособлено к прямому положению. Об этом говорят и слегка согнутые в коленях ноги, и наклоненная вперед голова, и недостаточно выраженный S-образный изгиб позвоночника. Несовершенство прямого положения, очевидно, было связано с недостаточной уравновешенностью всего корпуса: при опоре на две ноги неандерталец должен был для поддержания равновесия балансировать. Вот такому балансированию при стоянии и ходьбе в полной мере отвечала его растопыренная мощная стопа с более свободными боковыми движениями и увеличенным числом опорных точек. Биологическая целесообразность подобной стопы еще более подчеркивается жизнью в пересеченной полугористой местности, к которой приурочены почти все основные находки примитивного ископаемого человека. Было бы ошибочно думать, что обладатели такой стопы медленно и плохо передвигались по земле… Но неандертальцы передвигались несколько иначе, чем мы. Вероятнее всего, они не столько ходили, сколько бегали трусцой, раскачиваясь и размахивая руками” (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 178-180, 172).

С этими палеоантропологическими соображениями в общем удивительно гармонируют обильные разрозненные данные о наблюдениях за прямохождением реликтового гомииоида. По данным В.А. Хахлова, отпущенная на волю самка убежала “неуклюже переступая, болтая длинными руками”, отпущенный самец “побежал, широко расставляя ноги и неуклюже болтая руками”, другая отпущенная самка бежала в камыши, “широко расставляя ноги, как будто у нее на каждой ноге было привязано что-то тяжелое” (ИМ, IV, №122, ч. 1). Анализ следов Пьером Борде говорит о передвижении на параллельных, но слегка расставленных ногах, “неуверенной походкой” (ИМ, I, №15, с. 60). По данньм Небески-Войковица, существо это идет “раскачивающейся походкой”, “неуверенной покачивающейся походкой” (Nebesky-Wojkowitz R. Op. cit.). Иногда по следам можно судить, что, хотя существо шло более или менее твердой и прямой походкой, но с большими сгибами в коленях (ИМ, III, №104, с. 67). Согласно анализу следов Иззардом, “йе-ти” шел неуклюже, “казалось он во время ходьбы раскачивался взад и вперед, перенося всю тяжесть тела на носки” (ИМ, I, №14, с. 56 – 57). По описаниям монголов, “алмас” ходит с полусогнутыми коленами, бежит косолапо, размахивая руками (ИМ, I, №5, с. 8 – 10). По словам Пронина, виденное им существо “ноги расставляло широко” (ИМ, I, №27, с. 83). По словам одного из кавказских очевидцев, “оно встало на слегка полусогнутых ногах”, по словам другого, “алместы”, когда его гнали собаки, “бежал, а руки его болтались ниже колен” (См. выше, гл. 10). Однако, при всем том в очень большом числе случаев подчеркивается одновременно легкость, ловкость и чрезвычайная быстрота прямохождения реликтового гоминоида, в том числе его способность быстро идти по склону вверх большими шагами, хотя руки его при этом “болтаются” и он размахивает ими при ходьбе (ИМ, IV, №136).

Подведем итог рассмотрению вопроса о следах реликтового гоминоида. Если взять всю сумму имеющихся данных, то в 85 – 90% случаев ни фотографии, ни устные описания не дают ничего кроме самого общего, но надежного впечатления, что они похожи на человеческие. За это говорят и контуры всей подошвенной поверхности, и явно отличающая I палец от остальных массивность (что исключает смешение со следом медведя). При этом очень часто отмечается отличие следа от человеческого по величине — как в большую, так и в меньшую сторону, однако это нас сейчас не интересует, раз мы условились допустить очень большие внутривидовые и возрастные колебания размеров особей. Не более 10 – 15% материалов, относящихся к следам, дают какие-то дополнительные данные об отличиях этих следов от человеческих. Однако эти отличия едва ли не на все 100% оказались совпадающими с отличиями ступни неандертальцев (палеоантропов) от ступни современного человека. Те, кто снимал фотографии и слепки, как и все наши информаторы, ничего на знали о морфологии стопы палеоантропов. Навряд ли они много слышали и о стопе антропоидов. Словом, это совпадение отличий стопы “снежного человека” и стопы палеоантропов от стопы современного человека можно считать объективно доказанным и удивительно полным (Французский антрополог А. Валлуа, возражая В. Чернецкому, замечает, что сравнение стопы “снежного человека” и неандертальца мало доказательно, ибо все пропорции и размеры по неандертальцам взяты со скелетов, что не дает возможности точно установить степень растопыривания плюсны, а отсутствие мягких частей еще более затрудняет сравнение (Vallois H. Op. cit.). Однако сказанное выше показывает, насколько современная анатомия стопы неандертальцев продвинута к пониманию особенностей моторики плюсны, а к тому же А. Валлуа упускает из виду, что В. Чернецкий провел сравнение не только со скелетами, но и с отпечатками ступни в целом, найденными в упомянутой пещере в Лигурии.). Однако это вовсе не должно быть пока понимаемо, как отождествление “снежного человека” именно с неандертальским человеком: ведь вполне возможно, что те же отличия характерны и для других ископаемых гоминид и прегоминид, от которых просто не сохранилось столь богатых костных останков стопы.

Кисть

От фотографий, слепков, зарисовок и описаний следов перейдем к другому вещественному материалу, который может быть комментирован с помощью материала описательного. А именно к мумифицированной кисти руки из непальского монастыря Пангбоче.

Впервые об этой реликвии узнал в 1954 г. английский тибетолог проф. Снеллгрув, ему стало известно от монахов Пангбоче, что мумифицированная кисть, якобы имеющая большие размеры, чем человеческая, хранится в монастыре, обмотанная несколькими слоями материи и обвязанная шнуром; снять повязки — означало бы осквернить священную реликвию (Иззард Р. Op. cit., с. 181 – 182). Питеру Бирну удалось в 1958 и 1959 г. преодолеть это препятствие, увидеть мумифицированную кисть извлеченной из окутывавших ее повязок и снять с нее несколько фотографий (ИМ, II, №50). Доставить рентгеновский аппарат с аккумуляторами в высокогорный монастырь оказалось невозможным, но участники экспедиции на месте произвели частичное препарирование кисти. Частица удаленных высохших мягких тканей была доставлена в США для микроскопического и серологического изучения. Профессором Вейоминкского университета Дж. Агоджино нам были в 1959 г. любезно предоставлены как предварительные результаты этих исследований тканей, так и дополнительные фотографии, после полученных ранее от П. Бирна, для параллельного самостоятельного морфологического анализа. Все имевшееся в нашем распоряжении фотографии, так же как и предварительные итоги американских лабораторных анализов, были в 1959 г. опубликована в 4-м выпуске “Информационных материалов” (ИМ, IV, №127), а нижеследующий анализ — в специальной статье (Поршнев Б.В., Дементьев Г.П., Нестурх М.Ф. Кисть неизвестного высшего примата // Природа. М., 1961, №2, с. 61 – 63).

Прежде чем излагать гистологические и анатомические результаты, надо продолжить рассказ о судьбе пангбочской кисти и ее изучения. Лишь недавно от д-ра Бернара Эвельманса я узнал о сделанных ему Питером Бирном признаниях, свидетельствующих о величайшем прегрешении последнего перед наукой. А именно, в 1959 г., в качестве компенсации ламам за разрешение фотографировать и препарировать кисть, Питер Бирн, по его признанию, обязался затем привести ветхую реликвию “в порядок”, то есть скрепить суставы проволокой, задачу реставратора он истолковал весьма своеобразно: привез с собой набор костей кисти человека и не только надставил некоторые недостающие кости, но, как он утверждает, даже полностью заменил фаланги I и II пальцев. Последнее якобы было сделано для того, чтобы передать подлинные фаланги на исследование крупнейшему анатому-приматологу д-ру Осману Хиллу (Лондон). Однако, будь то по ошибке или по умыслу, д-ру Осману Хиллу были доставлены как раз не подлинные фаланги: это установили советские анатомы, которым д-р Осман Хилл любезно прислал фотографии костей, ѕ эти кости оказались с левой руки, тогда как пангбочская кисть ѕ правая; у них не оказалось ни малейших отклонений от нормы современного человека, неоспоримо выраженных на других костях пангбочской кисти. Эта трудно объяснимая подмена и внесла ту неясность в экспертизу д-ра Османа Хилла, о которой ниже будет речь. “Признание” Питера Бирна, не отражающее, как видим, полной истины, заставляет нас быть крайне осторожными и в анализе новых фотографий с пангбочской кисти, фиксирующих ее в нынешнем состоянии, после “реставрации”.

Эти новые фотографии были сняты в 1960 г, профессором анатомии Токийского университета Теидзо Огава, возглавлявшим в Непале японскую экспедицию по изучению проблемы “йе-ти”. Не зная предыдущих фотографий, снятых в том же монастыре Пангбоче в 1958 и 1959 гг., проф. Теидзо Огава полагал, что это — та же самая прежде известная кисть, при этом он не является антропологом и поэтому его внимание не привлекли отдельные примитивные признаки кисти. Проф. Теидзо Огава предоставил один снимок западным специалистам (он опубликован без всякого анализа в книге А. Сэндерсона), а по просьбе советских ученых любезно прислал еще два варианта фотографии. Если фотографии Питера Бирна поражают несоблюдением элементарных правил фотографирования анатомического объекта, что до крайности затрудняет анализ, то фотографии Теидзо Огава сделаны правильно, ракурс позволяет соизмерение длины костей. Зато нам приходится разделять их на три группы: 1) Кости безусловно подлинные, не подвергавшиеся отделению, не прикрепленные к проксимальнее лежащим никакими скрепками, тождественные на старых и новых фотографиях: кости пясти (и запястья), а также весь III палец, так и не подвергавшийся скелетированию. 2) Кости лишь предположительно подлинные, в том числе, по-видимому, отделившиеся еще до 1958 г. и потому отсутствующие на прежних фотографиях, а теперь прикрепленные скрепками: основная фаланга V пальца, средняя фаланга II пальца, а также по всей вероятности оставшиеся подлинными (несмотря на указанную необъяснимую дезинформацию) соединенные скрепками основная фаланга II пальца и обе фаланги I пальца (но весь первый луч на новых фотографиях, в отличие от прежних, скелетировац). 3) Кости вероятно не подлинные, то есть надставленные из другой кисти (современной): концевые фаланги V и II пальцев, средняя фаланга V пальца.

Еще одна серия фотографий, которую можно назвать третьей серией, была снята в 1961 г. экспедицией Э. Хиллари. Фотографии эти мне пока не доступны. Но рисунок, сделанный с одной из них, опубликован в упомянутой статье проф. А. Валлуа. Этот рисунок свидетельствует, что кисть находилась в 1961 г. в том же состоянии, как и в 1960 г. Он ценен тем, что впервые изображает отпрепарированиую и реставрированную кисть с ладонной стороны (следует отметить, что подпись под рисунком по необъяснимой небрежности прямо противоположна истине: там говорится, что на рисунке мы видим “тыльную сторону левой кисти”, тогда как на самом деле мы видим ладонную сторону правой кисти). Несмотря на схематичность, рисунок этот, относящийся к третьей серии, полезен для анатомических выводов.

Соответственно оказанному, мы рассмотрим сначала выводы, которые могли быть сделаны на основе данных 1958 – 1959 гг., и только после этого присоединим к ним дополнительные и обобщающие выводы, учитывающие фотографии “реставрированной” кисти, сохраняющие при самом осторожном к ним отношении большое научное значение.

Предварительные итоги дифракционных рентгеноскопических исследований дают основание считать, что со времени мумификации кисти прошло более трехсот лет, клеточная структура сильно разрушена и тканевый рисунок очень трудно заметен с помощью рентгеновских лучей. Серологические исследования, произведенные под руководством профессора Канзасского университета Чарльза Леона, дали отрицательный результат при пробах получить как осадительные реакции, так и двойные перекрестные реакции на агаре, экстрактов из сухой ткани с кисти из Пангбоче (содержавших приблизительно 0,01% белкового материала) с антисывороткой экстрактов из кожи и подкожной клетчатки человека, гориллы, некоторых других обезьян Старого Света, а также быка, свиньи, козла, лошади и медведя. Отсутствие реакции при всех пробах может быть объяснено либо слишком большим возрастом высушенных покровных тканей кисти из Пангбоче (а также возможным химическим воздействием на них при мумифицировании), либо же видовым отличием данного существа от животных, на антитела сыворотки которых производились пробы реакции.

Что касается морфологии кисти, то предварительные заключения зарубежных специалистов в общем идут в одном направлении, хотя несколько разноречивы и, с точки зрения анатомической, еще не были в печати достаточно детально аргументированы. Все сходятся на том, что по решающим признакам кисть является гоминидной. Не принадлежит ли она человеку современного физического типа? Нет, все сходятся на том, что она “почти” человеческая. Д-р Осман Хилл, директор Лондонского зоопарка, определяет ее как человеческую, т.е. не обезьянью, допуская, что у нее могут быть “суб-человеческие” черты. В своей последней статье, упоминавшейся выше (1961), д-р Осман Хилл дает следующую, несколько противоречивую формулировку: “Мумифицированная кисть, которая хранится в монастыре Пангбоче, оказалась человеческой, хотя (?) ее пястные кости в доступных фотографиях обнаруживают ряд черт, сходных с антропоидными обезьянами”. Если бы почтенный ученый вместо слов “оказалась человеческой” сказал, “оказалась гоминидной”, все было бы вполне логично. Однако следует отметить и дальнейшую эволюцию мысли Османа Хилла. В письме на мое имя от 30 июля 1962г. д-р А. Сэндерсон сообщает о высказанном ему лично суждении д-ра Османа Хилла о кисти из Пангбоче: эта кисть является человеческой, но настолько отклоняющейся от нормы, что она более всего схожа с кистью неандертальца из крымской пещеры (то есть Киик-Коба). Это заключение свидетельствует о непрекращающейся работе мысли знаменитого приматолога над загадкой пангбочской кисти, мысли, пробивающейся к разгадке несмотря на долгие колебания и неясности, вызванные, в частности, указанной попыткой подсунуть ему дезориентирующий фальшивый материал. Как увидим, последний диагноз Османа Хилла может дать мне большое удовлетворение, ибо близок к моему. Д-р Дж. Агоджино, антрополог, склоняется к заключению, что кисть принадлежит неизвестному примату, если же она человеческая, то должна была принадлежать очень странному, патологическому человеку. Он ссылается на следующие ее особенности. Кисть широка в отношении общей длины. Пястные кости слишком плоски для человека и массивны как у гориллы. Мыщелки имеют глубокую впадину и крупнее, чем у самых крупных людей. Пропорции фаланг и пястных несколько отличаются от нормальной человеческой пропорции. Большой палец, хотя достигает в длину, как у человека, до первого сустава II пальца, заметно отличается от человеческой нормы. Д-р Бернар Эвельманс считает, что такие признаки кисти из Пангбоче, как относительная длина пальцев, плотность пясти, характер округленности мыщелков, особенно на II пальце, отличают ее от кисти современного человека и, насколько можно судить по фото, очень сближают с кистью неандертальца из Шапелль-о-Сен.

Советские специалисты по сравнительной анатомии кисти приматов со своей стороны подвергли имеющиеся фотографии тщательному анализу. Особенно важна экспертиза старшего научного сотрудника Института Зоологии АН УССР Е.И. Даниловой, к которой в основном присоединился и ряд других анатомов.

Кисть, отделенная от правой руки, мумифицирована с сохранившимися высохшими мягкими тканями области ладони (мускулатура, апоневроз), а также кожи I и III пальцев. IV и V пальцы отсутствуют, II палец представлен только основной (проксимальной) фалангой, отлично видной на фотографии, III палец, сохранившийся полностью, находится в согнутом положении. С тыльной стороны запястье и пясть скелетированы, т.е. кости скелета обнажены от покровов. Головки II, III, IV пястных хорошо контурируются, линия же запястно-пястных суставов выявляется нечетко. Форма костей запястья и суставные щели межзапястных суставов не определяются.

Какие заключения может сделать анатомия на основе такого препарата? Прежде всего, важнейшие признаки скелета дают основание признать кисть гоминидной. Сюда относятся закругленность головок пястных, форма их тел, ясно выраженная радиальность пясти, относительно крупные размеры I пальца и др. Но в то же время некоторые признаки явно уклоняются от нормы и, по-видимому, выходят за пределы вариаций современного человека и в той или иной мере сближают эту кисть с кистью антропоидов. К числу таких примитивных, т.е. обезьяньих признаков кисти из Пангбоче относятся следующие: 1) Основные (проксимальные) фаланги II и III пальцев — удлиненные сравнительно с пястными, т.е. фаланго-пястный индекс, по-видимому, если раккурс фотографии не создает ложного впечатления, сильно отклоняется от человеческого в обезьяний сторону. 2) На обнаженной головке первой фаланги II пальца сильно выражен желобок в сагиттальной плоскости, что резко отличает ее от соответствующего суставного 6лока человека. 3) Основание II пястной заметно уже, чем должно быть на кисти человека, по сравнению с непомерно широкими, основаниями III и IV пястных. Кроме того, есть признаки, которые, может быть, надлежит объяснить результатами высыхания и сморщивания мягких тканей при мумификации, но которые все же было бы преждевременно вычеркнуть из списка примитивных, “суб-человеческих” признаков кисти из Пангбоче: 1) слабая развитость I пальца, особенно заметная в его конечной (дистальной) фаланге, 2) суженность межпястных промежутков, 3) как кажется по фотографии, сильно удлиненная форма ногтей II и I пальцев. Бесспорно, что кисть широка и массивна для нормального человека, причем нет никаких симптомов, которые говорили бы об акромегалии. Нет никаких указаний на то, чтобы считать кисть патологической. Судя по фотографиям, первый палец поразительно мало противопоставлен другим. При этом фотография кисти с ладонной стороны оставляет впечатление, что первый палец смещен в ладонном направлении по сравнению с кистью современного человека.

0|1|2|3|4|5|6|7|8|9|10|11|