Борис Федорович Поршнев Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах

Из этого письма Хахлова к Сушкину видно, что они уже далеко не в первый раз обсуждают проблему и возможные пути практических исследований. Хахлов приводит некоторые новые экологические детали, подчеркивает отличие этих сведений от мифологии и пишет: “Как видите, вопрос получает другую постановку, и в его основу кладутся факты, если только возможно верить хотя бы 1/1000 слышанного”. Автор не сомневался, что верить можно и гораздо большему проценту. Непосредственно этот обмен письмами был вызван неудачею заявления Хахлова в Академию наук, оставленного без последствий и подшитого по распоряжению академика-этнографа В.В. Радлова к делу “Записки, не имеющие научного значения”. Хахлов и Сушкин обсуждали теперь другой путь организации экспедиции — через посредство Западно-Сибирского Отдела Русского Географического Общества. Давая эти практические советы, Сушкин, как видно из ответа, одновременно сообщал Хахлову и новые сведения о “диких людях”, относящиеся к Кобдинскому району Монголии, — кстати сказать, одному из последних районов Монголии, откуда и до самого недавнего времени поступают сообщения о редких наблюдениях “алмасов”. Если даже эти сведения Сушкин лично собрал во время своей экспедиции в Алтай и Монголию в мае-августе 1914 г., остается вероятным, что он был в той или иной мере в курсе работ “школы Жамцарано” по этому вопросу.

Ознакомимся с ходом и краткими выводами исследований В.А. Хахлова. Для этой цели мы воспользуемся двумя его сводками: 1) “О “диком человеке” в Центральной Азии”, 2) “Что рассказывали казахи о “диком человеке” (ИМ, IV. №122.). Они написаны в 1958 – 1959 гг. на основе частично сохранившихся в личном архиве В.А. Хахлова полевых дневников, записей и зарисовок, преимущественно 1912 – 1915 гг. Возможность влияния современной литературы о “снежном человеке” на эти сводки Хахлова очень невелика, тем более, что первая из них была составлена до появления в СССР какой-либо существенной литературы о “снежном человеке”, а за зарубежными изданиями В.А. Хахлов не следил, так как с 1915 по 1958 г. совершенно прервал всякие занятия данной темой.

В течение нескольких лет молодой исследователь объезжал прилегающие к Зайсану и Тарбагатаю районы Джунгарии, тщательно слушая и записывая все, что так или иначе касалось “дикого человека”. Сначала он, конечно, полагал, что “дикий человек” — миф, затем оказалось, что “его видели, его ловили, он оставлял следы на песке, распространял запах, кричал, сопротивлялся, жил на привязи некоторое время”. От представления о мифичности “дикого человека” пришлось вскоре отказаться. Существо это для самих казахов, имеющих сведения о нем, говорит Хахлов, представляет загадку, по совсем другого рода. Все они обращались к нему, как к человеку сведущему, с просьбой сказать им, что это за создание — человек ли, зверь ли, правильнее ли считать его зверем, напоминающим человека, или человеком, похожим на зверя? “Мое положение, говорит Хахлов, было не из завидных, так как лично я не видел этого существа, мог судить о нем лишь по рассказам, и был, пожалуй, в большем недоумении чем они, ибо сомневался в существовании “дикого человека”, тогда как они были уверены, что он есть и живет где-то на юге, там, где встречаются бывшие долгое время загадочными дикие лошади и дикие верблюды”. Почти при каждой попытке уточнить место обитания этого “дикого человека” Хахлов наталкивался на сопоставление с местом обитания указанных животных. Затем Хихлову удалось найти среди казахов и двух очевидцев, которым случалось увидеть “дикого человека”, в Центральной Азии, куда они ездили к родственникам. Один ежедневно на протяжении нескольких месяцев наблюдал пленную самку “дикого человека” на привязи, другой участвовал в поимке самца. Оба они видели “дикого человека” в разных местах и ничего не знали друг о друге. Удалось разыскать также охотников и пастухов, поведавших о своих беглых наблюдениях. Детальный опрос их зоологом дал ценные и убедительные научные результаты.

Один очевидец, за год до опроса находясь в горах Ирень-Кабырга, однажды вместе с местным табунщиком пас ночью лошадей. На рассвете они заметили какого-то человека и, заподозрив в нем конокрада, быстро вскочили в седла, захватив длинные палки с волосяными петлями на концах, которыми арканят лошадей. Так как “человек” бежал неуклюже, им удалось набросить на него две петли и задержать. При этом он кричал, вернее, визжал (“как заяц”). Разглядев пойманного, табунщик объяснил приезжему, что это “дикий человек” — безобидное существо, никакого ущерба людям не причиняющее, и его следует отпустить. Отпустив “дикого человека”, оба казаха последовали за ним и обнаружили место, куда он скрылся: углубление под нависшей скалой, где было набросано довольно много сухих стеблей и высокой травы (курая).

В заявлении В.А. Хахлова в Академию наук в 1914 г. был описан, видимо, другой случай поимки “дикого человека”; здесь ряд подробностей отличается. Сначала приводится запись рассказа одного из двенадцати табунщиков, который, оставшись ночью один при костре, был перепуган до обморока появившимся голым человеком. Приводимая далее запись слов его товарища гласит, что, прибежав на крик, остальные могли только уразуметь, что в камышах скрылся какой-то человек, и, растянув веревку вокруг камышей, сидя на лошадях, стали загонять, скоро кто-то сильно дернул веревку в руках рассказчика, он чуть не упал с лошади, но подоспевшие остальные киргизы набросили веревку на шею и вытащили из камышей голого обросшего полосами человека. Связавши ему руки назад, полагая, очевидно, что он конокрад, его стали бить нагайками, добиваясь от него, кто он, но истязание не помогло — он только кричал как заяц. Лишь на утро пришедший старик объяснил табунщикам, что это “дикий человек” и говорить не может. Однако дальнейшее описание пойманного совпадает с данными о том самце, поимка которого описана выше.

Другой очевидец, разысканный В.А. Хахловым, несколько месяцев наблюдал “дикого человека” в районе реки Манас, или Дамь, впрочем в письме к П.П. Сушкину (1914) В.А. Хахлов пояснял, что это –скорее направление, откуда идут сведения, а рассказы очевидцев более точно могут быть приурочены к берегам озера Аир-нор или Таш-нор, и урочищу Торгоут-уткуль. Объект наблюдения на этот раз — существо женского пола, жившее прикованным на цепи на какой-то небольшой мельнице, пока, наконец, не было отпущено на волю. Это существо очень редко подавало голос и было тихим и молчаливым. Только при приближении к нему оно скалило зубы и издавало визг. Лежало и спало оно очень своеобразно — “как верблюд” по выражению рассказчика, а именно на подогнутых под себя коленях и локтях, немного расставленных, положив голову лбом на землю, причем кисти рук располагались на затылке (в этой позе подчас спят маленькие дети, имеются сведения, что так спят тибетцы). Очевидно, именно таким положением во время сна на каменистой почве объясняется, что у данного экземпляра на локтях, коленях и лбу кожа была грубая “как подошва у верблюда”. Из предлагаемой ей пищи пленная самка “дикого человека” ела только сырое мясо, некоторые овощи и зерно, причем последним главным образом ее и кормили. К вареному мясу не прикасалась, к хлебным лепешкам начала привыкать позднее. Иногда схватывала и ела появлявшихся поблизости насекомые. Пила или припав к воде, (“как лошадь”), или макая руку и слизывая стекающую воду. Когда невольницу отпустили на свободу, она, неуклюже переступая, болтая длинными руками, убежала в камыши, где и скрылась.

Приводит В.А. Хахлов и запись рассказа проживавшего на Алтае отставного солдата, которому в 60-х годах пришлось побывать в Джунгарии , южнее оз. Улюнгур, и во время охоты на кабанов в тростниках вместе с офицером увидеть и схватить вышедшую из тростников странную дикую женщину, всю покрытую волосами. У нее были покатый лоб, глубоко впавшие глаза, большие челюсти, короткая шея. Руки ее выглядели длинными, ступни ног были широки, “как растоптанные башмаки”, — таких ног никогда не увидишь у людей. Пойманная вырывалась, издавая визг. Как только ее отпустили, она убежала в камыши, широко расставляя ноги, “как будто у нее на каждой ноге было привязано что-то тяжелое”.

Однако главное значение для сравнительно-анатомического описания имела опросная работа с первыми двумя очевидцами. В.А. Хахлов изобретательно использовал различные приемы, чтобы перевести сообщения казахов-кочевников па язык современной науки. Тем более он был поражен: выдумать все это рассказчики не могли, не могла бы полностью совпасть фантазия двух человек, совершенно незнакомых к тому же с зоологией и антропологией, да и не знавших до того друг друга. Для дополнительной проверки Хахлов сфотографировал из книг изображения гиббона, шимпанзе, гориллы и реконструкцию доисторического человека и дал эти снимки обоим очевидцам с просьбой показать, какая из фотографий больше напоминает виденного ими “дикого человека”. И тот и другой указали на последнюю, оговорившись что виденное ими существо “больше похоже” на это изображение, однако отличается от него. Следует попутно отметить, что сорок лет спустя ту же методику применяли исследователи проблемы “снежного человека” в Гималаях, и примерно с тем же результатом.

Особенно важным представлялось зоологу выведать у очевидцев все отличия в строении тела этого существа от человека.

Прежде всего — голова. Зоолог был поражен, что при расспросах о лице очевидцы описывали не лоб, глаза, нос, а указывали на то, что им более бросилось в глаза: вместо лба — массивные надбровные дуги; выдающиеся скуловые части; вместо губ и подбородка — выпячивающиеся вперед массивные челюсти с большим в длину ртом и мощными, но схожими с человеческими, зубами. В.А. Хахлов придает большое значение тому психологическому факту, что именно эти черты обратили на себя внимание и ярко запечатлелись. Остальные детали приходилось выяснять расспросами. На вопрос: “А лба разве нет у дикого человека?” — рассказчик отвечал, что лоб есть, но он мало заметен, так как очень покатый и за надбровными дугами покрыт мозолистой кожей, за которой растут волосы. Для уточнения формы головы пришлось прибегнуть к рисунку на земле, к сравнениям, к показу на людях и животных. Посадив на землю собаку и опустив ей морду, рассказчик показал, что именно он имел в виду говоря, что голова у “ксы-гыик” заострена на затылке, а шея толстая, с выдающимися возле затылка мышцами. Окончательный набросок на земле, сделанный зоологом, подтвердил, что все понято в общем правильно.

Точно так же, и рассказом и показом, были выяснены и другие детали. Надбровные дуги рассказчик изобразил приложив к своим бровям немного согнутые указательные пальцы. Описание носа, небольшого, но с большими ноздрями, очевидцы пояснили указанием на нос одного больного сифилисом односельчанина. Держась за свой подбородок, очевидцы говорили: “Вот такого подбородка у ксы-гыик нет”, и показывали, как срезана нижняя челюсть. Вместе с этим они подчеркивали выдающиеся вперед челюсти и большой рот. Для демонстрации ширины разреза рта они пальцами растягивали свой рот, насколько это было возможно, прибавляя, что рот у “дикого человека” еще шире, и сравнивали со ртом верблюда. Губы “дикого человека”, по их описанию, очень узкие, темные и снаружи почти незаметны, а обнаруживаются только тогда, когда он оскаливает зубы. Зубы значительно крупнее человеческих, прикус резцов под углом выдается вперед, “как у лошади”, клыки у пойманного самца, особенно верхние, были большие и раньше других зубов выступали из под губ. Кожа лица — голая, темного цвета. Об ушах удалось выспросить немногое: они довольно большие, без мочек, кажутся заостренными, может быть, из-за направления роста волос на них. Один рассказчик ясно припомнил длинные черные ресницы на глазах.

Необходимо остановиться на единственном существенном расхождении данных В.А. Хахлова с подавляющей массой имеющихся других данных: в его записях нет никаких показаний о характере волос на голове (а также о бровях), из чего он делает вывод, что раз волосяной покров на голове никак не бросился в глаза, значит он почти отсутствует, во всяком случае значительно меньше, чем у человека. Но позволительно спросить, не вина ли тут самого опрашивающего, не забыл ли он расспросить своих информаторов о волосах на голове столь же настойчиво и изобразительно, как он делал это в отношении многих других деталей?

На основе расспросов В.А. Хахлов сделал набросок головы “дикого человека”. Сам В.А. Хахлов подчеркивает, что этот набросок получил лишь некоторое, но не полное одобрение очевидца, с которым шел тогда разговор: “было впечатление, что рисунок и напоминал, и расходился с реальным диким человеком”. Эта заметка свидетельствует об объективности исследователя. Но он не нашел объяснения неполноты своего успеха. Думается, она может быть объяснена стремлением В.А. Хахлова выявлять только черты отличия “ксы-гыик” от человека, преуменьшая или игнорируя черты их сходства.

Не меньшее значение придавал В.А. Хахлов и опросам об особенностях верхних и нижних конечностей, этого существа. Очевидцы отмечали, что руки у него длинные — до колен и даже ниже. Один охотник, рано утром вспугнувший “дикого человека” на каменистом горном склоне, говорил, что тот стремительно вскарабкался по скалам “как паук по паутине”. Такое выражение, видимо, образно передает, что зверь этот выбрасывал вперед длинные руки, хватаясь за выступы, и подтягивал на них тело, в то время как ноги помогали ему подталкивать себя.

Руки “дикого человека”, по утверждению очевидцев, сплошь покрыты волосами, за исключением мозолистых локтей и голых ладоней. Чтобы показать, как выглядит кисть “ксы-гыик”, рассказчики очень сильно сжимали с боков свою ладонь в месте расхождения пальцев, подгибая при этом большой палец к ладони, прижимая его к указательному. Тогда человеческая кисть выглядит очень узкой и длинной. Когда на одного самца накинули веревку, участник облавы заметил, что тот схватывал ее не так, как человек, а набрасывал на нее сверху все пять пальцев вместе, как крюк. Иными словами, первый палец у “дикого человека” меньше противопоставляется остальным, чем у человека. Зато сильнее выдвинуты последние три, что важно при скалолазании. Третий и четвертый, по предположению В.А. Хахлова, одинаковой длины. По словам одного из очевидцев, манера самки “дикого человека” брать небольшие предметы или насекомых была очень своеобразной: животное прижимало объект большим пальцем к средней фаланге согнутого указательного пальца, а не захватывало концами их, как сделал бы человек. Ногти на руках “ксы-гыик”, по словам очевидцев, узкие, длинные и выпуклые, т.е. как бы когтеобразные.

Ноги “дикого человека”, как говорили очевидцы, сплошь покрыты шерстью, за исключением голых подошв и мозолистых образований на коленях. Они отмечали и сходство ступни “дикого человека” с человеческой, и отличия: несообразную ширину, широко расставленные пальцы. Для наглядности рассказчик, положив ладонь на землю, подгибал две концевых фаланги у четырех пальцев и раздвигал основные фаланги, насколько это было возможно; большой палец прижимал сбоку, но конец его отводил в сторону. В этом случае расстояние между концом большого пальца и отведенным мизинцем приблизительно равнялось четверти. На вопрос, какова длина ступни, рассказчик прибавлял назад длину ладони. Два очевидца на своей голой ноге весьма детально показывали особенности ноги “дикого человека”: большой палец заметно массивное остальных, короче и отводится в сторону. Иными словами, если на верхних конечностях противопоставление большого пальца меньше, то на нижних — больше, чем у человека. В.А. Хахлов полагает, что главную роль при передвижении “дикого человека” играют три средних пальца. Ногти на ногах, как и на руках, выглядят узкими, длинными и выпуклыми, что и создает впечатление когтей, загнутых на конце.

Общее строение тела “дикого человека” по впечатлению, оставшемуся у В.А. Хахлова от рассказов очевидцев, характеризуется не полной вертикальностью. Оно как будто наклонено вперед. Впрочем, надо оговориться, что и в этом пункте допустимо предполагать существенную ошибку В.А. Хахлова, связанную с его субъективной установкой на расширение морфологической дистанции между этим человекоподобным животным и человеком. Никаких показаний очевидцев в пользу указанного представления В.А. Хахлов не сообщает. Он приводит лишь сведения о толстой шее, наклоненной вперед, вследствие чего голова этого существа втянута в плечи; она расположена так, как у человека смотрящего вверх, и производит впечатление, будто он готов броситься на кого-то, как борец, который приготовился к схватке. Плечи сдвинуты вперед, что создает сутулость, на которую не раз указывали очевидцы, а руки оказываются висящими не по швам, а немного спереди. Фигуру “дикого человека” В.А. Хахлов характеризует относительной длиннорукостью и коротконогостью.

В целом, думается, автор создал несколько искусственный образ “ксы-гыик” почти из одних подчеркнутых признаков, отличающих это существо от человека, недостаточно отразив указания своих осведомителей на черты сходства. Однако сравнительно-анатомические исследования и реконструкции В.А. Хахлова являются в общем в высшей степени важной ступенью науки.

В.А. Хахлов собрал у казахов и еще множество ценных сведений о “ксы-гыик”. Цвет его шерсти– как у темных рыжевато-бурых верблюдов с примесью серого цвета, характер волоса — как у верблюженка. Однако, подчеркивает зоолог, речь шла во всех случаях о наблюдениях летней окраски, что не исключает значительного изменения как окраски, так и характера волоса в другие сезоны.

Иного сведений было получено о местах встреч о этим существом: оказалось, его видели и у ледников в горах, и в песках или зарослях камышей в пустынях, и вблизи водоемов — озер и рек. По-видимому, говорит В.А. Хахлов, для него важно одно — безлюдность. Он спускается с гор в низины, когда люди перегоняют стада из низин в горы, и наоборот. Встречи живых особей и наблюдения следов показывают, что живет “ксы-гыик” и в одиночку, и более или менее постоянными парами, и парами с детенышами. Подавляющее большинство описанных встреч с “диким человеком” имело место не днем, а в сумерках, или в ночное время.

О его постоянных жилищах никто не упоминал, но временные логова обнаруживали в неглубоких пещерах, под нависающими камнями, в углублениях под густыми кустами, в нишах глинистых обрывов, в камышах. От этих логов исходит неприятный запах.

Как видно из рассказов казахов, продолжает В.А. Хахлов, помимо растительной пищи (корней, стеблей, ягод), значительную долю в питании “дикого человека” занимают животные: он ест некоторых беспозвоночных, уничтожает птенцов и яйца птиц, не пренебрегает амфибиями и рептилиями, но, пожалуй, особо важную часть его рациона составляют грызуны, которых, как в горах, так и в песках и в пустынях вполне достаточно, чтобы ему прокормиться. Приводит В.А. Хахлов и два рассказа о том, как “ксы-гыик” оставлял нетронутыми внутренности выпотрошенных им перед едой птенцов, горлицы, мелкого грызуна — песчанки.

Очень интересны и полученные В.А.Хахловкм сведения о том, что с наступлением зимы “дикий человек” откочевывает все далее на юг, в сторону Тибета. Там, на юге, он и вообще якобы встречается теперь чаще, так как уходит в наиболее труднодоступные и ненаселенные места. Поэтому проф. Хахлов считает вероятным, что изучавшийся им тянь-шаньский “дикий человек” и ныне привлекший широкое внимание гималайский “снежным человек” — это одно и то же. Действительно, в этом уже немыслимо сомневаться.

“Чем больше удавалось разузнавать об этом существе, — пишет В.А. Хахлов, тем становилось яснее, что речь идет не о каком-то человеке, а о своеобразном человекообразном существе. Это могла быть замечательная ветвь приматов, которая сохранилась с древнейших времен в Центральной Азии, приспособившись к жизни в условиях высоких гор и пустынь. В этой ветви наметился путь к превращению примата в человека (Словоупотребление неточное, ибо человек тоже, как и обезьяны, входит в отряд приматов.), развились некоторые человеческие черты, которые и являются причиной того, что видевшие это существо принимают его за своеобразного человеко-зверя… То, что мне удалось выяснить, свидетельствует о преобладании в нем звериных черт”.

Дальнейшее обобщение всех данных позволит нам проверить, насколько велики эти “человеческие черты” в смысле строения тела, т.е. анатомии и морфологии данного вида животных. По-видимому, в представления В.А. Хахлова придется внести коррективы в смысле увеличения удельного веса этих черт. Но если В.А. Хахлов и ошибался, то в сторону менее препятствующую дальнейшим зоологическим исследованиям: ведь речь идет о доподлинном животном, и естественно было заострить внимание на его отличии от человека, так как всякое неосторожное преувеличение его человеческих черт могло снести всю проблему далеко в сторону от русла естествознания.

Проект дальнейших действии В.А. Хахлова состоял в том, чтобы отправить за тысячу километров на юг, в Синьцзян небольшую экспедицию — не только в надежде поймать, сколько с целью убить это своеобразное двуногое, в действительном существовании которого он уже не сомневался, и привезти для начала хотя бы конечности и голову, предохранив их от разложения формалином в кожаном мешке. Один из очевидцев и один местный охотник брались в течение года выполнить это сложное и небезопасное путешествие, наметив определенные приемы выслеживания и преследования животного.

Но, как уже отмечено, гипотезы и предложения молодого зайсанского зоолога не были поддержаны Российской Академией наук. Судьба исследований В.А. Хахлова ярко характеризует косность дореволюционной Академии наук и то противодействие, на которое натолкнулось это намечавшееся открытие отечественной материалистической науки. Первая мировая война с 1915 г. прервала и все другие попытки В.А. Хахлова.

И все же неправильно было бы сказать, что его труды в то время не дали никаких плодов и последствий.

Мы говорили, что В.А. Хахлов неоднократно сообщал проф. П.П. Сушкину о своих исследованиях проблемы “дикого человека”, получая от последнего советы и некоторую встречную информацию. Согласно воспоминаниям Хахлова, уже в ответ на первые сообщения, посланные в 1907 г., Сушкин тогда же прислал ему пространное письмо на 27 почтовых листах, целиком посвященное вопросу о происхождении человека.

Ото была лишь первая из попыток П.П. Сушкина, орнитолога и палеонтолога по специальности, обратиться и к теории антропогенеза. Изучение архива и литературного наследства П.П. Сушкина дало ценный материал для характеристики развития его взглядов в этой области.

В записях курса лекций Сушкина по зоологии позвоночных, читанных в 1915 – 1919гг. в Харькове и Симферополе, обнаружена весьма своеобразная трактовка эволюции отряда приматов и, в том числе, возникновения человека. Все древесно-лазающие формы приматов рассматриваются здесь как узкоспециализированные отклонения от генеральной линии развития приматов, ведущей к человеку. Последний развился не из древесно-лазающих форм, — в безлесной, горной, холодной области. Оттуда он распространился и в Европу, и на юг (Архив АН СССР (Москва), ф.319, оп.1, №22.).

Следующая попытка была сделана Сушкиным в 1922г. в статье “Эволюция наземных позвоночных и роль геологических изменений климата” (Сушкин П.П. Эволюция наземных позвоночных и роль геологических изменений климата // Природа, 1922, №3 – 5.). Здесь повторяется тезис, что предок человека не был древесным животным. Сушкин утверждает, далее, что строение ноги человека свидетельствует о его древней приспособленности к лазанию не по деревьям, а по скалам. Отсюда — возможность перехода человека к прямохождению. Он сформировался в высокогорной зоне Азии. Но, сложившись там еще в третичную эпоху, он не мог выдвинуться среди расцвета фауны млекопитающих того времени, пока похолодание в четвертичную эпоху не привело к вымиранию значительной части этой фауны. Человек же не вымер от оледенений, ибо у него “небогатый с самого начала волосяной покров” был дополнен использованием огня, более того, он смог теперь широко распространиться.

Через пять лет, уже опираясь на сотрудничество с антропологами и археологами, в частности с Г.А. Бонч-Осмоловским, П.П. Сушкин выступил с новой, последней статьей: “Высокогорные области земного шара и вопрос о прародине первобытного человека” (Сушкин П.П. Высокогорные области Азии и происхождение человека // Природа, 1928, №3, с. 250 – 279.). Эта попытка выдающегося русского зоолога-дарвиниста по новому осветить вопрос о природных условиях превращения обезьяны в человека оставила важный след в истории антропологической науки. В этой работе Сушкин принужден был отказаться от значительной части содержания своих предыдущих двух концепций: неоспоримые данные анатомии и эмбриологии убедили его в происхождении человека от древесной лазающей формы. Но вот что примечательно: отказавшись от важнейшей посылки, он сохранил тезис, что человек сформировался в скалистом ландшафте и суровом климате нагорной Азии. Для примирения этого с тезисом о происхождении человека от древесно-лазающего примата послужила гипотеза о роли своеобразного (дизъюнктивного) характера горообразования в Центральной Азии: довольно быстрое поднятие части земной коры здесь “как на подносе” вознесло на иную абсолютную высоту, следовательно, в иной климат, местную фауну. В этом холодном климате леса исчезли, и третичный предок человека должен был из древесно-лазающего стать скало-лазающим, а затем и прямоходящим существом.

Вглядываясь во все три варианта, мы замечаем, что неизменным в них оставалось одно: человек сформировался в ландшафте и условиях горной Азии; там предок человека выработал прямохождение. Оказывается, это был не вывод, а исходное положение, которое Сушкин снова и снова, опираясь на последние данные естественных наук и смелые гипотезы, пытался удовлетворительно объяснить.

Мы уже знаем, что в руках Сушкина был эмпирический материал, побуждавший его мысль к этим исканиям. Это были разнообразные сведения отечественных ученых о возможном обитании в нагорной и пустынной Азии живых реликтов человекоподобного примата.

Сопоставление дат показывает, что материал окончательно скопился как раз к концу 1914 г., вслед за чем непосредственно и началась с 1915 г. цепь попыток Сушкина построить новую гипотезу о происхождении человека и о его прародине. Правда, огромный опыт ученого требовал, с одной стороны, осторожности по отношению к этим сведениям: все они еще нуждались в проверке, не были подтверждены шкурами или скелетами; поэтому Сушкин не мог позволить себе в лекциях и статьях ссылаться на эти сведения. С другой стороны, их полная независимость друг от друга, как ни были они еще малочисленны, должна была послужить в его научном мышлении важным аргументом в пользу их достоверности. Можно себе представить, что это внутреннее чувство вероятности стало неумолимой силой, заставившей маститого орнитолога снова и снова продумывать допустимость предположения о нагорно-азиатокой прародине человека.

Забегая вперед, скажем, что коренная ошибка Сушкина в этих исканиях, по-видимому, состояла в представлении об этих реликтовых азиатских “диких людях” как остатках прямых предков человека современного физического типа. Но чем дальше развивается антропология, тем больше обнаруживается ископаемых форм, представлявших собою побочные ветви, не ведшие к “очеловечению” и вымиравшие (См. напр.: Бунак В.В. Череп человека и стадии его формирования у ископаемых людей и современных рас. М., 1959, с. 1 – 284, с илл.). Гипотезы Сушкина оказались искусственными и рухнули, поскольку он не мог мыслить этих азиатских “живых ископаемых” иначе, как в виде прямого звена эволюционной филогенетической цепи, ведущей к человеку. Очевидно, антропология в те годы еще слишком упрощенно стремилась вытягивать в одну линию весь переходный материал между антропоидом и человеком современного физического типа.

Статья Сушкина 1928 г. в известном смысле является эпилогом первого этапа отечественной пауки в вопросе о “снежном человеке”. Вторым этапом можно считать происходившие совершенно независимо от всего этого в 20-х и 30-х гг. XX в. наблюдения, и сборы сведений в некоторых горных районах Советской Азии: в Памиро-Алайской системе, в районе Копетдага и др. Однако именно данные, выявленные в эти годы, пока еще как следует не сконцентрированы. К третьему этапу, начавшемуся в 50-х гг., мы обратимся в главе пятой.

В заключение же настоящей главы надлежит остановиться на одном направлении, пожалуй, несколько обособленном от остального рассмотренного научного наследства, но хронологически восходящем еще к этому первому этапу отечественной науки. Однако территориально упомянутое направление выводит нас далеко за пределы нашей родины и ближайших к ней стран и народов.

Речь пойдет не о профессиональных ученых или путешественниках, а о нескольких лицах, связанных с буддизмом и поэтому бывавших в недрах Внутренней Азии. Принадлежность к буддизму, с одной стороны, дала им возможность узнать многое, прикрытое от непосвященных, в вопросе о “диких людях” Азии. Однако, если мы видели выше поражения отечественных ученых, смелые догадки которых разбивались о косность и рутину или просто о недостаточную подготовленность научной почвы, то далее мы убедимся, что самой серьезной помехой на пути проникновения в эту тайну азиатской природы являются стоящие па страже многовековых предрассудков верования и религии Азии, в том числе буддизм.

Специалист по лекарственным растениям кандидат биологических наук И.К. Фортунатов поделился с Комиссией по изучению вопроса о “снежном человеке” некоторыми сведениями, которые он слышал в разное время от двух лиц.

Около 1935 г. И.К. Фортунатов жил в Караганде рядом с калмыком Лубсан Шараповичом Тепкипым, занимавшимся переводом на русский язык тибетских рукописей, в том числе по народной медицине. Из бесед выяснилось, что в 1908 – 1912 гг. Тепкин в Лхасе прошел полный курс буддийского духовного обучения, неоднократно выезжая из Лхасы в различные “священные” буддийские места (озера, горы) для участия в ритуальных церемониях. После возвращения в Россию, Тепкин в 1912 – 1913 гг. вторично ездил в Тибет в составе какой-то миссии и за успешную работу в качестве переводчика был по возвращении в Петербург награжден медалью. Позже он был там длительное время связан с кругами тибетологов.

Знавший его проф. Б.И. Панкратов характеризует Тепкина как широко известного в свое время в Ленинграде человека, весьма осведомленного в буддизме и поэтому пользовавшегося известным авторитетом в глазах социалистов-востоковедов. В последнее время жизни в Ленинграде Тепкин состоял при буддийской молельне.

Вот что слышал И.К. Фортунатов от Л.Ш. Тепкина о “диких людях” Тибета.

Когда он ехал первый раз в Тибет с севера с караваном торговцев, однажды ночью в северных предгорьях Тибета погонщик разбудил его, чтобы он услышал как кричит “страшный одинокий человек”; испуганный 16 – 17-летний юноша вслушивался в резкий и протяжный непонятный крик. Погонщик днем рассказал ему, что это тоже люди, но они живут по одному — по два, обросли волосами черного или темно-серого цвета, высоки, быстро бегают, иногда кидают камни и пронзительно громко кричат. Живут всегда в скалах в горно-пустынной области. Помнит Тепкин, что во время одного из путешествий ему показывали один или два раза следы “дикого человека”. Еще будучи учеником в Тибете, Тепкин неоднократно видел и держал в руках “парики” (скальпы?) с голов “дикого человека”, нося их на шесте в конце процессии во время некоторых церемоний. По его словам, исполнять роль “дикого человека” поручают ученикам невысокого ранга, они носят маску и изображают типаж несколько смешного и уродливого существа, т.е. “дикого человека”, которого, говорит Тепкин, большинство тибетцев считает неудавшимся двоюродным братом человека, влачащим жалкое существование. Тепкин утверждал, что “дикий человек” в системе буддийского вероучения не занимает никакого особого места, впрочем, указано жалеть и его. В последние десятилетия редко случалось, чтобы, по словам тибетцев, тот или иной из них лично видел “диких людей”, вот лет 50 назад дело было другое, тогда они нападали и на огороды… (ИМ, III, №83).

Второй человек, с которым много позже, в 1949г. в г. Гурьеве познакомился И.К. Фортунатов и который поделился с ним некоторыми сведениями о тибетском “диком человеке”, — Н.В. Валеро-Грачев. Последние годы до смерти в 1960 г. он проживал в Ленинграде и, в беседах с В.Л. Бианки, сообщил также и некоторые другие сведения для Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”. Валеро-Грачев, русский по национальности, придерживался по его словам, буддийского учения. Он получил высшее востоковедное образование в Петербурге. До первой мировой войны он выехал на Восток и много лет пробыл в Центральной Азии — в Монголии, Забайкалье, Тибете, т.е. в областях, где распространен буддизм. Он подолгу жил в буддийских монастырях, где переводил и разбирал древние книги и рукописи. Свободно владея монгольским и тибетским языками, он легко общался с духовенством и населением, которые, поего словам, зачастую и не подозревали в нем европейца.

Знакомство Валеро-Грачева с вопросом о “снежном человеке” началось еще до его странствий — оно результат инициативы одного из его учителей, уже упоминавшегося видного географа Г.Е. Грумм-Гржимайло. Последний редактировал вышедший в 1901 г. русский перевод книги Рокхиля “В страну лам. Путешествие по Китаю и Тибету”. Валеро-Грачев рассказал, что как-то, еще до выхода указанной книги в свет (эту деталь хочется подчеркнуть, как свидетельство специального интереса), Грумм-Гржимайло пересказал ему тот эпизод из книги, когда, по словам паломника, некие обросшие волосами дикие люди бросали камнями в караван.

Не останавливаясь здесь на этом сообщении Рокхиля, которое относится к предмету следующей главы, отметим лишь, что Валеро-Грачев еще до выезда в Азию был уже хоть немного информирован и заинтересован в данном вопросе. Действительно, он вспомнил о Рокхиле уже в Бурятии, когда лама из Агинского дацана (монастыря) впервые на его памяти упомянул об “алмасе”, как называют в Монголии “дикого человека” (или “алмаас”). Узнав, что Валеро-Грачев собирается отправиться с караваном паломников в Тибет, лама заметил; “Иди. Только не испугайся алмааса”. Потом он описал “алмааса”, сказав, что тот выглядит как большой человек, весь заросший волосами за исключением лица и ладоней рук. Лама предупредил, что не следует пугаться, заслышав крик “алмааса” — очень громкий, похожий на вой. По сообщению ламы, “алмаас” не нападает на людей. Но животные его боятся. Обдумывая услышанное от ламы, — продолжает Валеро-Грачев, — я и вспомнил, что уже слышал о диких человекообразных существах и даже читал о них.

В годы странствий Валере-Грачеву не раз случалось слышать о диком человекообразном существе, которого в Тибете называли “ми-ге”, а не “алмаасом”, как в Монголии. Будучи в Тибете, говорит Валеро-Грачев, я множество раз имел возможность убедиться в достоверности сообщения ламы из Агинского дацана. “Правда, мне не довелось встретить таинственного зверя. Однако ламы тех монастырей, где я жил, изучая буддизм и тибетскую медицину, всегда, отвечая на мои расспросы об этих человекообразных животных, говорили о них, как о реальности. Многие видели их сами и описывали подробно, причем в этих описаниях не имелось никаких мистических оттенков”.

Прервав в этом месте текст последнего сообщения Валеро-Грачева, передадим кратко один эпизод, рассказанный им ранее И.К. Фортунатову. Одну из зимовок Валеро-Грачев провел в небольшом старинном буддийском монастыре на северных склонах отрогов Гималаев, вблизи северо-восточных границ Непала. От старого ламы, с которым у Валеро-Грачева сложились самые тесные братские отношения, он однажды услышал историю, случившуюся в монастыре лет пятнадцать назад (ок. 1902 – 1903 гг.). На огород под стенами монастыря две ночи подряд совершали набеги какие-то звери, уничтожая овощи. “На третью ночь, рассказывал лама, я собрал всех живущих в монастыре, мы взяли бубны, медные тарелки и две трубы и до рассвета вышли из монастыря. Эти звери были уже на огороде. Они бегали и катались по земле, подкидывали в воздух овощи, куски земли, ботву и еще какие-то предметы. Я заметил, что звери были темно-бурые, с длинной и густой шерстью. По огороду они бегали на четырех ногах, но временами они вставали как люди, стояли и ходили. Тогда я понял, что это наши двоюродные братья и дал указание бить во все тарелки и трубить в трубы. Мы все пошли к огороду. Эти уродцы что-то еще бросали и чем-то махали, а затем убежали и с тех пор никогда не бывали на нашем огороде”.

“Особенно часто — рассказывает Валеро-Грачев — сталкивались с дикими людьми паломники, странствующие аскеты из секты шиджетба. Они проводили в скитаниях большую часть своей жизни, и по рассказам встречали ми-гё не только в Тибете, но и в Бутане и Непале. Подобные рассказы я особенно часто слышал в монастырях “Биндо” и “Сэра” (Центральный Тибет). Тут описывали дикого человека как существо темно-коричневого цвета, сутуловатое, питающееся насекомыми, птицами и корнями растений. Говорили, что он забирается высоко в горы, что он очень силен, хотя ростом примерно со среднего человека. Встречались очевидцы, которые находили трупы ми-гё, утонувших в горных реках. Нельзя сказать, чтобы ми-гё встречались в Тибете на каждом шагу. Тем не менее, почти всякий монах сталкивался в течение жизни с ними хоть один-два раза. Обычно такие встречи происходили в моменты,когда лама сидел тихо, без движения, углубившись в молитву”.

Однажды Валеро-Грачев, увлеченный рассказами, высказал монахам план поймать “дикого человека”, доставив в горы железную клетку и заманив зверя туда. Ламы отнеслись к этим планам с интересом, но считали более практичным сделать ловушку.

“Во время одной из таких бесед монахи заметили, что если мне не удастся увидеть живого ми-гё, то мумию его увидеть легко. Она хранится в монастыре Сакья — в южном Тибете, на реке Томчу. Красношапочные ламы якобы собрали там нечто вроде огромной коллекции мумифицированных трупов разнообразных животных, начиная от мухи и кончая слоном, вероятно, таким образом монахи наглядно демонстрировали верующим все стадии перевоплощения духа на земле. В дальнейшем я много раз слышал подтверждение того, будто в Сакья хранится мумия ми-гё. Но побывать там самому мне не удалось”. Своими глазами, согласно записи бесед Фортунатовым, Валеро-Грачев видел только два или три парика (скальпа?), приписываемых “ми-гё”, но они были очень старые, с потертой и вылинявшей шерстью, и определить, что это было такое, было очень трудно.

“При всем критическом подходе — заключает Валеро-Грачев — к рассказам простых тибетцев и ученых лам, касающихся “дикого человека”, я не мог отнестись к ним без доверия. На мой взгляд, сбрасывать со счетов убежденность местного населения в том, что подобное существо действительно обитает в их стране, было бы ошибочным” (Записано В.Л. Бианки, март 1960, Ленинград. Архив Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”). На расспросы И.К. Фортунатова, Валеро-Грачев сообщил, что в 1930-х гг. он неоднократно докладывал свои данные о “диком человеке”, но имел по этому поводу ряд неблагоприятных отзывов и получил рекомендацию влиятельных ленинградских ученых не выступать на эту тему. Представленные им рукописи апробированы не были (ИМ, III, №83). В настоящее время они, по-видимому, утрачены.

ГЛАВА 4 ● СЛЕДЫ И ВЫСЛЕЖИВАНИЯ В ГИМАЛАЯХ

Перейдем теперь к обзору работ и наблюдений зарубежных авторов, относящихся к проблеме “снежного человека”. Эта задача значительно облегчена благодаря наличию уже опубликованных обзоров такого рода. Хронологические таблицы и списки главных наблюдений, важнейших появлявшихся в печати информации, сообщений о виденных следах и т.п., имеются в западноевропейской и американской литературе в немалом числе. Из них, несомненно, лучшими являются работы Эвельманса и Сандерсона; для своего времени полезны были также сводки Тильмана, Морэн, Иззарда, Борде. В настоящее время в распоряжении исследователя имеется хорошая обзорная работа Одетты Чернин, охватывающая весьма значительный объем сведений; то немногое, что упущено автором, восполнено в послесловии Тильмана. Таким образом, историю и библиографию исследований читатель должен искать преимущественно в книгах Эвельманса, Сэндерсона и Чернин.

В советской литературе история и основные итоги зарубежных исследований вопроса о “снежном человеке” наиболее обстоятельно охарактеризованы в трех специальных статьях В.С. Обручева. Всю историю накопления данных зарубежными учеными мы разделим на два этапа: до второй мировой войны и после нее. Вместе о тем, знакомясь с этой историей, мы будем двигаться как бы по суживающемуся конусу: от исследований, территориально выходивших за пределы Гималаев, затрагивавших разные области Центральной Азии, в том числе Тибет, к работам последних лет, весьма интенсивным или во всяком случае громогласным, но все более, ограничивающимся Непалом, мало того, всего лишь несколькими долинами южных (непальских) склонов Гималаев.

Почему-то повелось называть наблюдения следов Уэдделом в 1887 г., опубликованные в 1898 г., исходной датой европейских исследований проблемы “снежного человека”. Но дату рождения проблемы надо несколько отодвинуть. Сейчас указывают, что может быть приоритет следует приписать дневнику Фрезера (1820*), “Видам Индии, в особенности Гималайских гор” Уайта (1836*) и “Гималайским дневникам” Хукера (1855*), причем проф. Ю.Н. Рерих подчеркивает те места, где автор говорит о наблюдении на высоте 4500 – 5000 м. двух стад очень крупных обезьян, не уточняя их видовой принадлежности, а проф. Эвельманс — те места, где имеются сведения об обитании в высокогорье совершенно диких людей. И уже во всяком случае совершенно бесспорный интерес принадлежит упомянутой в предыдущей главе, а также указываемой Эвельмансом, книге В.В. Рокхиля, опубликованной в Лондоне в 1891г. и излагающей между прочим, сведения, полученные в марте 1889г.: “…Я оставался в Лусаре еще около недели, чтобы сделать окончательные приготовления к отъезду в Лхасу. В это время в моей гостинице остановился пожилой лама, возвращавшийся из Лхасы в Рэван-гомба, монастырь, находящийся приблизительно в пяти днях пути к югу от Лусара. Он очень ясно и точно описал мне следование каравана, к которому он присоединился, по пустыне Северного Тибета… Он передал мне, что неоднократно во время пути караван встречал диких людей с длинными спутанными волосами, которые покрывали их тела как одежда; нагие, бессловесные существа эти, едва похожие на людей, бросали в них камнями, но так как никакого оружия они не имели, то и не могли причинить им большого вреда. Рассказы о волосатых диких людях я часто слышал от тибетцев, с которыми встречался в Пекине, а потому и рассказ старика-ламы не мог не возбудить моего любопытства”. Рокхиль склонялся все же к предположению, что все рассказчики принимали за волосатых дикарей — медведей, стоящих на задних ногах, но упускал из виду, что медведи никак не могли бы швырять в караван камнями. В русском переводе опущено другое место из книги Рокхиля, относящееся к его пребыванию в Монголии. Рокхиль пишет здесь, что, по словам местных, жителей, они видели бесчисленные стада диких яков, диких ослов, антилоп, гёресун-бамбёршэ. Этот термин буквально означает “дикий человек” и рассказчики настаивали, что таковые здесь водились, что они покрыты длинной шерстью, стоят прямо и оставляют следы, похожие на человеческие, однако полагают, что разговаривать они не могут. Информатор попытался изобразить “гёресун-бамбёршэ” — он оказался похожим на медведя. Рассказчики утверждали, что китайцы при виде такого существа кричат “сюнг, сюнг” (т.е. “медведь”), а в Тибете его будто бы называют “дрэ-мон”. Любопытно, что Рокхиль сравнивал эти собранные им сведения с теми, которые приводит Пржевальский.

В октябре 1899 г. английский путешественник Уэддел, обследовавший Гималаи в северо-восточном Сиккиме, на границе Тибета, на перевале Донкья-ла на высоте 5180 м обнаружил на снегу крупные отпечатки босых ног. “Несколько отпечатков ноги — пишет он –пересекли нашу тропу к высоким пикам. Они приписывались волосатому дикому человеку, который живет в области вечных снегов… Bce тибетцы убеждены в том, что это существо действительно есть”

. Но, конечно же, с традиционной уверенностью в превосходстве ума европейца над “туземцами”, Уэддел решил, что последние не умеют отличить медведя, и на этом успокоился.

В 1890 г. армейский рапорт английских колониальных войск сообщал о странном обезьяноподобном, диком, обросшем волосами существе, которое было убито английскими солдатами в районе строительства телеграфной линии близ прохода Джелаи-ла. Они бросили тело в горах; среди них не было достаточно образованного человека, чтобы толково осмотреть и описать его. Английские колониальные войска были малоподходящей корпорацией для проведения научных исследований. Об этом лишний раз свидетельствует обнаруженный в одной английской газете за 1905г. рассказ путешественника Гуго Найта: “Возвращаясь из Тибета, вместе с еще одним европейцем и пятьюдесятью носильщиками, немного не доходя Гантука, между Гнетонгом и Седоншем, я отстал, чтобы дать моей лошади возможность отдохнуть. Внезапно я услышал легкий шум. Обернувшись, я заметил в двадцати шагах от себя страшное существо, нечто вроде человека, почти голое, хотя стоял ноябрь и было очень холодно. У него была желтая кожа, покрытая шерстью, на голове — густые спутанные волосы; он имел большие руки и громадные ноги…”. Найт вспоминает, что когда, прибыв вечером, он рассказал об этом гуркам, у него создалось впечатление, будто английские офицеры на границе нашли эту встречу вполне обыкновенной. И в самом доле, местные английские газеты, тем более армейские архивы, еще не обследованы. Например, мы не знаем из какого номера газеты “Стейтсмен”, и за какой год, заимствовал знаменитый художник Н.К. Рерих для своей книги “Сердце Азии” рассказ одного английского майора. Во время путешествия в Гималаях, “однажды этот майор до зари вышел из лагеря на соседний утес. Он смотрел на снежные горы, и вдруг на соседнем неприступном утесе увидел нагого высокого человека… Могучими прыжками этот незнакомец бросился вниз по почти отвесным скалам и исчез. На расспросы майора ему местными жителями и его слугами было отвечено: “Это снежный человек, который охраняет заповедную страну””.

Вернемся к хронологически более ранним сведениям. Первое прямое наблюдение, причем не случайного путешественника, а ученого, было сделано в 1906 г., тогда же, когда имело место и наблюдение петербургского ученого Барадийна. Эти два наблюдения схожи и по своей дальнейшей судьбе — оба в подлинной записи были утрачены для науки и известны только в позднейших пересказах. А именно, английский гималайский исследователь Генри Элуис, натуралист и географ, лично встретил экземпляр “снежного человека” в Тибете. Подлинную рукопись Элуиса, где описывалась эта встреча и сообщались подробные сведения о внешнем виде этого существа, об оставляемых им следах, о местах его обитания, еще незадолго до первой мировой войны видели некоторые английские ученые, а также родственники Элуиса, в настоящее время эти заметки затеряны. В 1915 г. Элуис докладывал на заседании Зоологического общества в Лондоне сообщение лесничего Гента о предполагаемом существовании в Сиккиме неизвестной науке крупной человекообразной обезьяны, обитающей в высоких горах и спускающейся ниже только в холодное время года.

В 1921 г. Эверестская экспедиция, возглавляемая Говард-Бюри, снова обнаружила таинственные следы при подъеме на Лхакна-ла на высоте 6700 м. “На мягком снегу хорошо были видны следы грызунов и лисиц и, к великому удивлению, странные следы, которые были похожи па отпечатки босой человеческой ноги; носильщики тотчас же заявили, что это следы метох-канг-ми”.

. Находившийся в то время в Дарджилинге Генри Нюмен, спрашивая носильщиков и других местных жителей, собрал кое-какие сведения о том, что это за существо и как оно выглядит. Термин “метох-канг-ми” он перевел с тибетского так: “канг-ми” означает “снежный человек”, “метох” — противный или отвратительный. С тех пор этот термин Abominable snowman — “противный снежный человек” — укоренился в западноевропейской и американской литературе вопроса, хотя в дальнейшем и выяснилось, что ни в Тибете, ни в Непале, ни в (55/56) Сиккиме, этот термин не пользуется широким распространением (к тому же неверно записан — эпитета “противный” нет) и население обычно обозначает данное существо другими терминами, например, “ми-гё”, “йе-ти” и др. В апреле 1922 г. участники Гималайской экспедиции Брюса посетили Ронгбукский монастырь в Тибете на северных склонах Гималаев и имели беседу со старшим ламой. Когда Брюс спросил его о “метох-канг-ми”, лама спокойно ответил, что пять таких “диких людей” (ми-гё) обитают в горах выше Ронгбука. К 1925 г. относится уже упоминавшееся выше наблюдение Томбози, участника фотограмметрической съемки массива Канченджанга. Он расположился лагерем в Сиккиме вблизи от перевала Зему. “Мои носильщики вдруг позвали меня из палатки. Первые несколько секунд ослепительный блеск мешал мне что-либо разглядеть, однако вскоре я распознал тот объект, на который мне указывали, на расстоянии 200 – 300 ярдов, внизу долины. Бесспорно, вырисовывавшаяся фигура держалась совершенно прямо, изредка нагибаясь, чтобы выкопать корни карликовых рододендронов. На снежном фоне она казалась темной, и на ней не было никакой одежды. Приблизительно через минуту это существо зашло в густые заросли и исчезло. Я рассмотрел оставленные им следы, по форме походившие нечеловеческие, но длиной только в 6 – 7 дюймов”. Томбози дает весьма детальное описание очертаний следов. Он утверждает также с полной уверенностью, что силуэт таинственного существа соответствовал очертаниям человеческой фигуры. Расспросами носильщиков и населения он установил, что с начала года ни один человек не проходил в этом направлении. Однако Томбози отказывается как бы то ни было объяснить свое наблюдение, считая “снежного человека” — сказкой.

На 30-е годы падает целый ряд сообщений о наблюдавшихся и частью сфотографированных следах в Гималаях. Так, летом 1931г. английский пилот Бьюмен обнаружил следы на леднике недалеко от истоков Ганга на высоте 4200 м. В 1936 г. исследователь Гималаев Э. Шиптон, возвращаясь с Эвереста, встретил следы на леднике Барчганга; носильщики, увидев эти следы, отказались идти дальше, опасаясь несчастий, которые, по слухам, приносит встреча с этим существом. Немного ранее этнограф и ботаник Р. Каульбак увидел в верховьях реки Салуин на высоте 4800 м много отпечатков следов, которые были похожи на следы босых человеческих ног. Из четырех носильщиков двое полагали, что это следы леопарда, двое других, что это следы горного человека, голого, похожего в общем на людей, но с длинными волосами на плечах, руках и голове. Р. Каульбак добавляет, что в этих местах нет медведей, а зоологи разъясняют, что леопарды никогда не спускались бы по крутому склону тесной группой в несколько особей. Большие споры вызвали следы, обнаруженные летом 1937г. Ф. Смитом и его носильщиками-шерпами в долине Бхиунцер на высоте 6000 м. Шерпы сразу же заявили, что это следы “ми-рка” или “дикого человека”. Смит, не полагаясь на их осведомленность, со всей тщательностью измерил следы и сфотографировал их. Три шерпа были так убеждены в правильности своего заключения, что пожелали письменно заявить об этом: “Мы (следуют имена), сопровождая м-ра Смита, заметили следы, которые — мы знаем это — являются следами ми-рка или дикого человека. Мы часто видели следы медведя, снежного леопарда и следы других животных, но мы ручаемся, что эти следы не принадлежат ни одному из этих животных”. Однако, когда Смит передал свои материалы английским зоологам, последние, во главе с Гексли, безоговорочно признали себя более компетентными в следах медведей и других горных животных, чем прирожденные горцы, и приписали снятые Смитом следы медведю. Позже бельгийский зоолог Эвельманс привел еще некоторые аргументы в пользу мнения о принадлежности следов медведю.

Прежде чем оценивать эту экспертизу, отметим еще некоторые наблюдения следов. В том же 1937 г. один из участников топографической экспедиции в Каракоруме нашел следы, которые сопровождавшие его шерпы определили как следы “йе-ти”, через несколько дней в другом месте встретились следы, которые шерпы без колебаний приписали медведю. В ноябре 1937 г. Дж. Хант увидел ряд следов ста высоте 5800 м. в северо-восточном Сиккиме во время восхождения на перевал Зему. “Два животных — пишет он — пересекли перевал за некоторое время до меня. Отпечатки на снегу походили на следы человека; сходство было настолько большим, что я принял их за следы участников немецкой экспедиции, находившихся тогда в этом районе, …но, после более тщательной проверки, я убедился, что меня не обогнали. В действительности ни один из участников немецкой экспедиции не поднимался по этому ущелью. Взвешивая все обстоятельства, я не склонен думать, что эти следы принадлежали человеку, так как там имелось два ряда следов, иногда они шли параллельно, иногда перекрещивались, — если бы то были люди, они, бесспорно, двигались бы гуськом и ступали бы в след друг другу” Впоследствии я расспрашивал шерпов о йе-ти, их рассказы полностью совпадали и давали основание предполагать существование какого-то крупного животного, не являющегося ни медведем, ни обезьяной лангуром”. В том же 1937 г. следы были открыты в 800 км к западу от истоков Ганга Каракорумской экспедицией Шиптона и Тильмана. Последний, а также два шерпа — Сен-Тенсинг и Ила, увидели следы на гребне между двумя ледниками. Следы были старые, трех-или четырехдневной давности и сильно изменены таянием. Они имели 20 см в диаметре и были расположены в 45 см один от другого. Проводники считали, что это отпечатки ног меньшей разновидности “снежного человека” (йе-ти). В июле 1938 г. Тильман, возвращаясь с Эвереста, направился вместе с двумя шерпами в северный Сикким, по дороге к леднику Зему, и натолкнулся на сравнительно свежие следы, которые он сначала счел следами человека. Но следы эти исчезали на скале над страшно крутым обрывом. По возвращении в Дарджйлинг, Тильман принялся наводить справки и выяснил, что кроме него никто не посещал в то время перевал Зему. О том, что Дж. Хант наблюдал следы в том же горном проходе несколько ранее его, Тильман узнал лишь позже.

Как видим, ко времени второй мировой войны исследователи Гималаев и Каракорума накопили некоторое количество еще довольно разрозненных и спорных наблюдений следов неизвестного человекообразного прямоходящего существа.

К сожалению, мы не располагаем ни репродукциями фотографий следов, снятых Смитом, ни экспертизой Гексли. Но аргументы, приводимые Эвельмансом, и его сравнительные наброски расположения следов, оставляемых человеком и медведем, не убеждают. Что мы знаем об особенностях локомоции неизвестного вида прямоходящего примата, какие у нас основания отождествлять ее с локомоцией человека? Отождествление следов, снятых Смитом, с медвежьими было бы неоспоримо только в одном случае: при явном отсутствии на следе такого признака, который абсолютно отличает стопу человека от медвежьей: заметно большей массивности первого пальца сравнительно со вторым и всеми следующими. Это отличает стопу человека не просто как прямоходящего существа, а как примата, эволюционно связанного с древесно-лазающими формами приматов. У медведя же, к какому бы виду он ни принадлежал, нет, и с точки зрения эволюционной не может быть, резкого отличия размера первого пальца от следующих. Это — единственный надежный признак для различения следа человека и медведя, при внимательном учете которого смешать их просто нельзя. Крупнейший авторитет проф. А.Н. Формозов демонстрировал это с помощью серии следов разных видов медведей на одном из заседаний Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”. Несомненно, что этот отличительный признак, сравнительно большая величина первого пальца, наличен на ряде более поздних снимков и слепков следа “снежного человека”, что исключает всякую мысль об отождествлении их со следом медведя. Однако мы не знаем, учитывался ли именно этот, единственно надежный признак при “дискриминации” скептиками снимков Смита. Напротив, на схематическом рисунке в книге Эвельманса мы с удивлением видим, что следы смитовского “медведя” изображены с укрупненным первым пальцем, какого не может быть у медведя.

Научные и альпинистические экспедиции в Гималаи прекратились во время второй мировой войны и начали возобновляться в небольшом масштабе в I949 – I950 гг. Летом 1951 г. состоялась крупная английская экспедиция в Гималаи с участием Шиптона, Меррея, Уорда, Бурдиллона, Хиллари. Уже на пути в высокогорье Непала, в монастыре Тьянгбоче (область Кхумбу) экспедиция обогатила прежние знания о “снежном человеке”, хотя она и не имела специальной задачей изучение этого вопроса. Тут узнали о случае, произошедшем в 1949г., когда на традиционный праздник в этот монастырь собралось много шерпов: внезапно, как утверждают все они, из зарослей деревьев всего в 25 шагах от них появился “йе-ти”. Один из присутствовавших, шерпа Сен Тенцинг был впоследствии подвергнут детальному перекрестному опросу, который, говорит Шиптон, не оставил сомнения в искренности его показаний. Тенцинг заверил, что это не были ни медведь, ни обезьяна, которых он хорошо знал. Это был получеловек и полуживотное, ростом — с среднего человека (около 1,65 м.), на двух ногах, без хвоста, с заостренной кверху головой; все тело его было покрыто красновато-бурой шерстью, но лицо лишено волос. По словам Тенцинга, “йе-ти” передвигается большей частью на двух ногах, но когда торопится, опускается на все четыре. Тенцинг и его спутники били в барабаны и устроили страшный шум, чтобы напугать и прогнать “йе-ти”, но тот оказался не слишком боязливым и скрылся лишь через некоторое время. Уместно отметить, что через два года в том же монастыре Тьянгбоче Дж. Хант записал рассказ помощника настоятеля о другом появлении “йе-ти” вблизи стен монастыря. Но пока вернемся к успеху Шиптона. Приведенное только что весьма конкретное описание “снежного человека” экспедиция 1951 г. дополнила и отличным вещественным свидетельством.

“На одном из ледников бассейна Менлунг, — пишет Шиптон, — на высоте, приблизительно, 19 т.ф. вечером мы пересекли те лю(58/59)бопитные следы на снегу, которые затем вызвали такой интерес общественности в нашей стране. Мы шли по следу пока было удобно идти, приблизительно около мили… Я и в прошлом находил много этих любопытных отпечатков и пытался итти по следу, но всегда терял их на морене или скале в стороне от ледника. Данный след казался очень свежим, вероятно не более как 24-часовой давности. Когда Меррей и Бурдиллон прошли за нами несколькими днями позднее, следы несколько расплылись”. Шиптону удалось сделать исключительно ценные фотографии. “Этот снимок особенно удачен, — объяснил Шиптон, — так как след отпечатался на тонком слое кристаллического снега, лежавшего поверх твердого льда. Поэтому, когда существо передвинуло ногу вперед, след почти не исказился. Следы, совсем свежие, были оставлены, вероятно, всего за несколько часов до того, как мы их обнаружили, и во всяком случае в тот же день. Они отстояли один от другого на 75 см и шли по направлению к трещине. В том месте, где мы натолкнулись на следы, по всей вероятности, двигались вместе два существа. Это было на высоте около 550 м, значительно выше границы лесов. Следы шли на некотором расстоянии рядом, а затем пересекались. В одном месте одно из существ перепрыгнуло через трещину шириной около 90 см. Там виднелся след толчка, а по другую сторону — ясный отпечаток пальцев, зарывшихся при приземлении в снег. Мои шерпы, взглянув на следы, не сомневались. Следует иметь в виду, что шерпы прекрасно знают следы медведя и обезьяны. Они без всяких колебаний назвали это существо, йе-ти, по нашему — снежный человек”.

Шиптону посчастливилось сфотографировать следы не только очень свежие, не успевшие подвергнуться искажению от таяния снега, но и отпечатавшиеся на слое очень неглубокого снега, в то время как обычно глубина его делала почти невозможной точную фиксацию очертаний подошвы стопы. Шиптон сфотографировал и длинную цепочку следов, снимавшую всякие сомнения в двуногом образе передвижения прошедшего здесь существа. Все это привело к тому, что снимки Шиптона, появившиеся первоначально в газете “Таймс”, были затем бесчисленное множество раз воспроизведены и стали своего рода всемирным эталоном. Именно на основе этих снимков сделаны и делаются существенные биологические выводы о строении тела и видовой принадлежности “снежного человека”. Но, придавая снимкам Шиптона такое большое значение, следует помнить, что они важны именно как венчающее звено серии, а не изолированно от большого числа сходных наблюдений, хотя и не столь удачно фиксированных.

О тех же следах пишет Меррей, — сначала о том, как их нашли Шиптон и Уорд, затем о своем вторичном открытии их совместно с Бурдиллоном: “…Мы пересекли Менлунг-ла. Подобно Шиптону и Уорду, мы нашли следы йе-ти и, как и они, шли по следу по меньшей мере около 2-х миль (животное выбрало самую лучшую дорогу), до тех пор, пока на второй день мы не вышли к морене”.

1952 год ознаменовался исследованиями двух швейцарских экспедиций. Особенно важная первая из них, под руководством Вис-Дюнанта, в районе ледника Кхумбу в апреле обнаружила и тщательно исследовала длинные цепочки следов нескольких экземпляров “снежного человека”. Они оказались разных размеров. Следы крупного экземпляра имели в длину подошвенной поверхности 25 – 30 см, в ширину — 12 – 14 см (как и у экземпляра, сфотографированного Шиптоном), тогда как следы меньшого экземпляра не достигали в длину 20 см. Глубина следа, уходящего в снег, свидетельствовала о том, что вес крупного животного достигал 80 – 100 кг. На следах, видны (59/60) все пять пальцев, большой палец повернут несколько внутрь. На некоторых следах есть отпечатки ногтей, а на пятке — пучка волос. Анализ следов при прыжке животного через камень показывает, что оно в этом случае пользуется четырьмя конечностями. “Йе-ти”, умозаключает Вис-Дюнант, живут не в одиночку, а семьями, что подтверждается наличием следов разных размеров, в том числе следом принадлежащим бесспорно молодой особи. Как видим, чтение следов на снегу с каждым годом делало успехи, становилось конкретнее! Но одновременно в умозаключениях Вис-Дюнанта уже прозвучала нотка, предвосхищавшая неизбежный кризис этого направления исследований. Действительно ли изучаемый вид животных – “снежный”? Не ошибочен ли эпитет “снежный человек”? “Я не мог обнаружить никаких остатков пищи и никаких экскрементов; это подтверждает гипотезу, что животные лишь проходят эти места и не часто забираются на такую высоту; если бы йе-ти жил и охотился поблизости, мы должны были бы наткнуться на логово, или хотя бы на какое-нибудь временное убежище. Я склонен думать, что он взбирается на перевалы только тогда, когда переходит из одной долины в другую в поисках пищи. Это — шатун, избегающий мест, населенных людьми, и заходящий высоко в горы, в места, обитаемые пантерой, хищным животным, которого йе-ти, по-видимому, не боится”.

В самом деле, простая логика требовала в конце концов признать, что обнаруженное крупное млекопитающее не может быть постоянным жителем вечных снегов. Там ему нечем питаться. Несомненно, что на ледниках и снежниках оно могло оказываться лишь перебираясь из одного незаснеженного места в другое, т.е. в момент миграции или, допустим, ухода от опасности. Но в таком случае и едва нащупанный ключ к загадке — следы на снегу — ведет в тупик; как бы виртуозно ни научиться фиксировать и расшифровывать редкие и случайные следы на снегу, это не поведет к обнаружению животного, познанию его биологии. Впрочем, это было только предвосхищением кризиса методики гималайских исследований. “Снежной” тематики хватило еще на три-четыре года.

В отношении второй швейцарской экспедиции 1952 г. отметим только, что она, как кажется, ознаменовалась встречей одного из носильщиков с живым “йе-ти”. Тенцинг Норкей, по его словам, лично убедился, что нет никаких оснований не верить рассказу этого носильщика.

1953 год, принесший долгожданную победу над высочайшей вершиной земного шара Чжомолунгмой (Эверестом), внес в исследования проблемы “снежного человека” наряду с прежним интересом к следам на снегу и кое-что новое. Во-первых, сведения о “йе-ти”, сообщенные одним из победителей Чжомолунгмы Тенцингом Норкеем, — все это знаменовало более серьезное чем прежде включение в круг внимания исследователей такого источника, как знания о “снежном человеке” хозяев страны — шерпов. Поэтому мы и не будем пытаться здесь их излагать, — этому придется посвятить значительную часть другой главы. Во-вторых, группе индийских альпинистов во главе с Ганди, а затем участнику английской Эверестской экспедиции врачу Эвансу удалось увидеть в высокогорном непальском монастыре Пангбоче древний скальп, якобы снятый некогда с головы “йе-ти”, хранимый как реликвия и используемый при некоторых религиозных церемониях; с него удалось сделать многочисленные фотографии, срезать несколько волосков для лабораторного изучения. Эта находка положила начало целой новой линии исследований, приведшей через пять лет к важному открытию в том же монастыре Пангбоче. Летопись изучения “снежного человека” была бы неполна, если бы мы не отметили здесь и результаты трехлетних (1950 – 1953) этнографических исследований австрийского профессора Рене фон Небески-Войковица в Тибете и Сиккиме. Собранные им у населения сведения, вполне согласующиеся с опросными материалами английских экспедиций, будут использованы ниже.

1954 год ознаменовался нашумевшей экспедицией в Гималаи впервые специально для поисков “снежного человека”, посланной на средства английской газеты “Дейли Мейл”. Во главе ее стоял представитель этой газеты Ралф Иззард, в составе ее были эрудированные натуралисты — англичане Стонор и Эдгар, индийский зоолог Бисуас, американец — Рассел. Экспедиция была хорошо оснащена, работа ее широко освещалась в печати. Можно сказать, это был апогей надежд на эффектное сенсационное разрешение загадки “снежного человека”. В известном смысле экспедиция Иззарда была и в самом деле кульминационной точкой предшествовавшего цикла поисков и исследований. Но, дав немалые плоды, она дала и немалые разочарования, обнажила трудности, которых недооценивали, преграды, которых не предвидели.

Ход экспедиции, проведшей время с января по май 1954 г. в высоких горах Непала, изложен в двух книгах; Ралф Иззард “По следам снежного человека”. Книги эти широко известны, имеются и в русском переводе. Это избавляет от необходимости здесь подробно излагать увлекательную историю и интересные плоды экспедиции. Подведем лишь ее самые главные итоги.

Во-первых, это — весьма значительные сборы опросных данных, произведенные преимущественно Стонором среди горцев-шерпов, по меньшей мере в десяти высокогорных деревнях. Соединяя в своем лице этнографа, антрополога и зоолога, Стонор более глубоко, чем кто-либо до него, проник в мир представлений и сведений шерпов о “снежном человеке”, — и если он начал работу в предположении, что эти представления следует отнести к области мифов и легенд, то в результате сбора и сопоставления обильных реалистических и непротиворечивых сообщений он пришел к убеждению в действительном существовании этого животного. Свою книгу Стонор заканчивает словами: “Внешний вид йе-ти и образ его жизни, описанные шерпами и тибетцами, удивительно совпадают с воссозданным палеонтологами обликом и образом жизни некоторых видов двуногих приматов, живших в древности. Для некоторых из нас очевидно, что шерпы не могли просто выдумать животное, так сильно похожее на тех, существование которых в древности доказано наукой, тем более, что шерпы не могли узнать о таких животных со стороны. Шерпы описывают йе-ти и его привычки очень реалистично, с характерными подробностями. Мы получили массу косвенных доказательств существования йе-ти. Подводя итоги, я могу только принять точку зрения шерпов, которую они часто высказывали так разумно и честно. Им совершенно незачем выдумывать новое млекопитающее, раз они в нем не заинтересованы и предпочитают не встречаться с ним, их представление о йе-ти основано не на мифологических ассоциациях, а на подлинном существовании зверя из плоти и крови”

Но успехи Стонора имели и свою теневую сторону: он убедился, что население противится разговорам о “йе-ти”, крайне настороженно относится к расспросам. Правда, этот лед Стонору удалось несколько растопить, дав широкие заверения, что его намерения не идут дальше того, чтобы сфотографировать “йе-ти”. Но все же население оказалось не только не посредником между исследователем и искомый животным, но и преградой. “Мы шерпы — буддисты и вообще никогда не убиваем диких животных, что же касается йе-ти, то он у нас на особом счету”, говорили они. Они не хотели, чтобы иноземцы угрожали этому занимающему особое положение животному, более того, если и готовы были поделиться своими сведениями о нем, то не переходя известного предела. Дальнейший ход изучения вопроса о “снежном человеке” все яснее показывал эту помеху, коренящуюся в неохоте буддийского населения слишком близко знакомить пришельцев с “двоюродным братом” человека.

Вторая линия успехов и разочарований экспедиции 1954г., близко соприкасающаяся с первой, это попытки добыть для исследования “скальпы” и другие вещественные останки, хранившиеся в качестве ритуальных культовых принадлежностей в высокогорных непальских монастырях. Сведения о скальпах (“черепах”), имеющихся в Кумджунге и Пангбоче, сообщил еще ранее Тенцинг Норкей.

Сфотографировать скальп из Пангбоче, как сказано, удалось впервые в предыдущем 1953 г. Но книги Иззарда и Стонора раскрывают полную драматизма историю тщетных попыток сломить суеверное предубеждение и получить хоть на время драгоценные вещи. Они увезли с собой лишь новые снимки скальпов и образцы волос, обсуждение которых мы относим к одной из следующих глав. Одновременно они увезли с собой и представление о том, какой почти непреодолимой преградой на пути к научной цели стали перед ними суеверия буддизма.

Третья линия успехов и разочарований экспедиции — следы и выслеживание “снежного человека”. В отношении находок новых следов “йе-ти” экспедиции очень повезло. Она обогатила многими тонкими наблюдениями имевшиеся описания следов: фиксацией приемов “йе-ти” преодолевать снежные сугробы движениями, напоминающими плавание, спускаться сидя на заду с крутых снежных склонов, далеко обходить человеческое жилье. Иззард и Рассел в долине Дуд-Коси шли в течение двух дней подряд по следам двух “йе-ти”, тропя их в общей сложности на протяжении более 13 км; они буквально прочли на снегу всю двухдневную историю жизни этих двух существ… Но они вместе с тем прочли и приговор дальнейшим попыткам такого рода. Догнать “йе-ти” по следу на снегу — безнадежная затея, подстеречь его здесь — тем более, ибо тут он проходит, но не обитает, не ищет пищу. Стонор и другие участники экспедиции пришли к совершенно окончательному и неопровержимому заключению, что обитает “йе-ти” не в зоне вечных снегов и льдов, а ниже, в частности, на скалистых и кустарниковых склонах, где он может находить достаточно обильный корм. Но как искать его на этих необозримых скалистых просторах? Ведь там он не оставляет цепочек следов — единственного признака, по которому удавалось судить о его существовании.

Глубочайший пессимизм был в сущности основным выводом всей экспедиции Иззарда. “Когда мы покидали Англию, — пишет он, — сами поиски рисовались нам в следующем виде: мы находим на снегу следы “йе-ти” и идем по ним до тех пор, пока не столкнемся с животными. На самом деле представление шерпов о том, что “йе-ти” бродят наудачу по огромной усеянной камнями территории, расположенной выше границы леса и ниже вечных снегов, оказалось совершенно правильным”

. Отсюда и те “слова предупреждения”, с которыми Иззард обращается к участникам будущих экспедиций: “По нашему общему, как мне кажется, мнению, основанному на собственном опыте, йе-ти вероятнее всего можно встретить случайно, наткнувшись на него, скажем, за каким-нибудь камнем, а не в результате организованных поисков”.

Этот вывод означал в сущности признание полного бессилия исследователей, надежду на чистейшую случайность! Да, собственно говоря, ничего другого и не осталось тем, кто пренебрег главным условием успешности полевой зоологической работы такого рода: нельзя производить поиски без хотя бы теоретической гипотезы о биологии того существа, которое ищешь, т.е. искать неведомо что, вслепую, на ощупь. Удивительным образом в приведенных словах Иззарда даже не сквозит мысль о применении приманок, привад. Кризис в исследованиях проблемы “снежного человека”, так ясно проступивший с конца экспедиции 1954г., это результат поверхностного практицизма, пренебрежения кропотливой научной подготовкой.

Между прочим, недооценка важности предварительных обобщений и продумывания гипотез об образе жизни и повадках искомого животного, вера в спортивную удачу и счастливый случай, — все это проявилось в прекращении западноевропейскими и американскими исследователями широких сборов или, во всяком случае, публикации собранных опросных материалов. Рассказы населения, видимо, с благословения некоторых традиционных зоологов, рассматриваются как что-то второсортное или как утратившее остроту воздействия на читателей. Между тем терпеливый сбор и анализ информации вел бы по крайней мере к постепенному уточнению карты и сезонов вероятных миграций, цикла суточной активности, количества и местонахождения молодняка, привлекающих факторов. К сожалению, гималайские исследователи отнеслись ко всему этому не серьезно.

Восходящая линия истории изучения следов на снегу в Гималаях продолжалась еще и в 1955 г. Два члена английской экспедиции военно-воздушных сил, Смит и Лиз, сфотографировали в долине Култи на высоте 12 т.ф. следы “снежного человека”. Согласно сообщению, это был ряд следов, свидетельствующих о двуногом передвижении, на стопе видны пять пальцев, размер следа 29 х 14 см; к сожалению следы были погружены глубоко, на 27 см в снег.

В мае того же 1955 г. французская геолого-альпинистическая экспедиция на Макалу натолкнулась на следы “снежного человека” в районе перевала Барун. Наблюдения принадлежат профессору геологии Пьеру Борде, который до этого вовсе не намеревался заниматься проблемой “снежного человека”. Уже при подъеме основная часть экспедиции видела следы почти на том же месте, но они были старыми и сильно стершимися. Спускаясь вниз, вместе с шерпом Анг Бао и носильщиками, Борде встретил почтальона, шедшего с провожатым, так как он боялся проходить эту часть пути “из-за йе-ти”. На следующий день Борде обнаруживает на перевале цепочку свежих (63/64) следов, пересекающих следы, оставленные почтальоном; они, следовательно, были оставлены лишь накануне вечером, ночью или даже утром в день наблюдения, и солнце не успело их деформировать. После короткого осмотра Анг Бао заявляет: “это — йе-ти, идем, нельзя здесь оставаться”, и вскоре он и носильщики оказываются уже далеко от решившего обследовать следы геолога. Стоит привести большие выдержки из обстоятельной статьи проф. Борде, опубликованной по возвращении в “Бюллетене Музея естественной истории” в Париже

“Я иду по следам по направлению на восток, траверсируя довольно крутой (20° – 30° ) склон. Отпечатки обоих ног хорошо видны, они вдавлены на 10 – 15 см в снег. Животное несколько раз скользило, как, впрочем, и я, хотя и вооруженный ледорубом, — и тогда его следы расширены и удвоены. В одном месте оно достигло верхнего края небольшой скальной стенки высотой в 1,5 м; оно спрыгнуло прямо и продолжало свой путь; никаких следов его передних лап. Я же вынужден для спуска воспользоваться трещиной, находящейся вправо. Через 200 м следы начинают подниматься, затем они резко поворачивают влево и идут в лоб к подъему. Они исчезают выше, через 200 м, за скалами, на все более крутом склоне”. “…Мы отправляемся дальше, замечаю новый след с той стороны озера. Снова покидаю своих носильщиков и выхожу к этому следу. Отпечатки ног сводятся к последовательным вдавлениям в снегу. Здесь нечего получить”. “Итак, я следовал по пути йе-ти на протяжении более одного километра и видел около 3000 отпечатков. Они все выглядят одинаковыми. Речь идет о глубоком следе стопы, имеющей некоторое сходство с человеческой стопой. Подошва стопы грубо эллиптична и округлена снизу. Перед нею находятся отпечатки четырех (а не пяти) пальцев приблизительно округлой формы. Первый направлен внутрь, он толще остальных и, возможно, располагается отступя, слегка позади них. Остальные три пальца располагаются на переднем контуре подошвы и очень близко к нему. Эти пальцы значительно толще пальцев стопы человека. Следов когтей не имеется. То, что можно было бы принять за таковые на фотографиях, отвечает следу, произведенному пальцами в тот момент, когда животное извлекает стопу из ямы, которая вдавлена стопой в снегу. На лучших следах еще сохранились маленькие снежные перегородки между следами пальцев, что указывает на то, что последние не полностью смыкаются при ходьбе. Длина отпечатка около 20 см. Животное передвигается на параллельных, но слегка расставленных ногах. Длина шагов порядка 50 см, несколько меньше длины моего шага на этой скользкой почве. Впрочем, походка казалась неуверенной, животное явно не спешило и ничем не было обеспокоено. Тот факт, что оно пересекло след людей, не взволновал его. Никаких следов хвоста не было. Второй след, который я увидел, принадлежал животному, спускавшемуся к озеру, очевидно, чтобы пить. Отпечатки располагались по строгой линии, и длина шагов, значительно большая, достигала, должно быть, метра. Этот след терялся в части озера, где с тех пор растаял снег. Бесспорно, что все эти следы принадлежат двуногому животному, которое, даже в трудных условиях, не испытывает потребности пользоваться своими передними конечностями”. “След йе-ти, сфотографированный Э. Шиптоном в 1951г., представляет неоспоримую аналогию с теми, которые я видел: та же общая форма, то же количество пальцев — четыре, а не пять (гипотеза о слиянии на снимке указательного и среднего, выдвинутая Г. Диренфуртом, по-видимому, не находит себе признания).

След, сфотографированный Шиптоном, отличается, однако, гораздо большим размером и положением большого пальца, расположенного отступя. Можно думать, следовательно, о вариациях в зависимости от роста животного или, может быть, о половом диморфизме”.

Борде собрал некоторые сведения среди шерпов. Неоспоримо, пишет он, что они рассматривают “йе-ти” как животное, обитающее в их стране, они знают места, где он живет, его привычки, его различные крики, которым они дают точное значение. Подводя некоторые итоги предшествовавшим исследованиям в Гималаях и Каракоруме, Борде заключает: “Таким образом, йе-ти, до-видимому, является неизвестным животным, каких должно быть существует некоторое число в мире”. Что именно они представляют собою, на данном уровне информации судить еще рано, “но просто-напросто отрицать существование йе-ти было бы и не логично и не научно”.

В 1956 г. в высокогорном Непале работала английская экспедиция Нормана Харди. В опубликованном отчете содержится лишь немного материала, касающегося “снежного человека”. Автор сам не видел следов, передает лишь сообщения кого-то из персонала непальской почты о недавно виденных следах “йе-ти” (около 23 см. длины, расстояние между следами около 90 см), которые наблюдатель уверенно отличает от следов медведя и которые, по ряду соображений, никак не могут принадлежать лангуру. Норман Харди сообщает также сведения о якобы хранящемся в монастыре Ронгбук (Тибет, северные склоны Гималаев) еще одном “скальпе” “йе-ти”.

В том же 1956 г. в Гималаях проводили рекогносцировочные путешествия и сборы сведений о “йе-ти” два человека, которым суждено было на следующие четыре года тесно связать свои имена на поприще исследований проблемы “снежного человека”. Один из них — крупный техасский бизнесмен и одновременно руководитель одного научно-исследовательского центра — Том Слик, совершивший поездку в горы и собравший показания караванщиков и других местных жителей, по их словам, видевших “йе-ти”. Вторым был ирландец Питер Бирн, охотник и путешественник, знающий непальский язык и потому легче беседовавший с населением о “снежном человеке”. Встретившись, Том Слик и Питер Бирн убедились, что их опросные данные близко совпали.

В следующем 1957 г. они вместе отправились в экспедицию за “снежным человеком”, финансируемую Томом Сликом. Снова были найдены и сфотографированы следы “йе-ти”. “Мы шли по следам этого существа в трех местах, — пишет в отчете Том Слик, — до тех пор, пока не потеряли их на скалистой почве или не были вынуждены прекратить поиски с наступлением темноты”. Идя по одному следу, пятипалому, похожему на человеческий, “заметив, где йе-ти поскользнулся и скатился по крутому склону, мы нашли и собрали шерсть, зацепившуюся за шершавую кору рододендрона; видели, где это существо опиралось на руку или лапу, чтобы сохранить равновесие в мягком снегу, в то время как оно отдирало мох со ствола дерева”. Следы оказались двух типов: крупные, свыше 30 см. длиною, и меньшие, не более 25 см, но зато более широкие, чем первые и обладавшие отличительным у-образным разветвлением большого пальца по отношению к другим; эти последние следы, говорит Том Слик, “имеют необычайное сходство с ископаемыми окаменелыми следами, найденными шесть лет назад в пещере близ Турина, в Италии, которые считают следами неандертальского человека”. Точно также и 15 найденных очевидцев, которые, по их словам, сталкивались с “йе-ти”, утверждают, что последний бывает ростом в 2 – 2,4 м, но имеется и другое, похожее существо, ростом в 1,5 – 1,8 м (“ми-те”). Пятнадцати опрошенным очевидцам-шерпам были предъявлены наборы разнообразных фотографий, изображавших низших и высших обезьян, медведей, доисторического человека: все без исключения на первом месте указали сходство виденного ими существа с изображениями . гориллы и доисторического человека. Некоторые шерпы описали крик “йе-ти”.

На основе этих обнадеживающих данных Том Слик в следующем 1958 г. отправил (совместно с Джонсоном) экспедицию, в состав которой вошли участники экспедиции 1954 г. натуралист Джералд Рассел, братья Питер и Брайн Бирн и другие. Одна группа предприняла стационарные наблюдения в долине Барун. По рассказу Питера Бирна, дважды в ночной темноте к их палатке подходил “йе-ти”, но его не успевали увидеть в свете фонарей, во второй раз утром на свежем снегу были найдены следы 25 см длины, с отличными отпечатками больших пальцев, проходившие вблизи палаток и исчезавшие на голом скалистом скате. В группе Рассела, обосновавшейся в долине Чоянга, двое шерпов, по их словам, порознь видели “йе-ти”, каждый раз ночью, один раз при свете факела, другой — фонаря; сфотографированные утром следы второго отличались небольшими размерами. Участники экспедиции 1958 г. впервые стали изобретать кое-какое обновление методики поисков “снежного человека”, однако их идеи снова не были основаны на продуманной гипотезе о его биологии и поэтому неминуемо окончились неудачей. Во-первых, это была идея применить здесь специально доставленных из США собак, применяемых на охоте на медведя, — они оказались неподготовленными и совершенно бесполезными в скальном ландшафте. Во-вторых, подумали, наконец, о применении приманки, однако, слишком оригинальной: крупных лягушек, водившихся в омуте р. Чоянг и, судя по некоторым следам, по ночам пожираемых “йе-ти”, который вылавливает их в воде или находит под переворачиваемыми валунами. Были применена остроумные технические средства, чтобы привязанная на нейлоновой леске лягушка, будучи схваченной, заставила выстрелить ружье, заряженное парализующим веществом. Опыт не удался. Навряд ли стоит дальше его технически совершенствовать: не могут лягушки, хотя бы и особо крупного вида, употребляемого в пищу даже местным населением, служить сколько-нибудь характерной и постоянной пищей “снежного человека”.

Экспедиция 1958 г. собрала опросные данные, но почти ничего не опубликовала. Она произвела новые обильные наблюдения серии следов “йе-ти”, но лишь подтвердила их разделение на два несколько различных по величине и форме типа. Важным результатом было получение первого неплохого гипсового слепка со следа одного из двух типов. Но подлинным научным достижениям экспедиции было нечто иное. Еще в 1954г. английский тибетолог проф. Снеллгрув узнал (и сообщил Иззарду, но слишком поздно), что кроме скальпа монахи Паигбочского монастыря хранят мумифицированную кисть йе-ти”, она обмотана несколькими слоями материи и обвязана шнуром, причем снять повязки — значило бы осквернить священную реликвию. Благодаря знанию непальского языка, П. Бирну удалось, прожив некоторое время в Пангбоче, добиться успеха; кисть была освобождена из повязок и ему разрешили ее многократно сфотографировать. Мало того (неизвестно, в этот сезон или в следующий), удалось добиться разрешения на частичное препарирование кисти, а именно, обнажение от высушенных тканей ее скелета с тыльной стороны руки. Фотографии этой скелетированной кисти, а также частица удаленных высушенных мягких тканей были доставлены в США и подвергнуты тщательному лабораторному и анатомо-морфологическому исследованию.

Этот важный результат может быть расценен как большой шанс перенесения всей проблемы “снежного человека” на новый уровень. Наконец в руках исследователей есть хоть фотографии одной из частей скелета интересующего их существа. Конечно, остается какая-то степень вероятности, что эта древняя мумифицированная кисть не принадлежит тому существу, которому ее приписывает предание. Но кому же она принадлежит? Забегая вперед, мы пока скажем лишь, что с большой степенью достоверности доказана невозможность отождествить ее ни с кистью человека современного физического типа, ни с кистью какой-либо из живущих человекообразных обезьян.

В том же 1959 г. посчастливилось и двум японским экспедициям, одной из которых руководил профессор Тендзо Огава. Обе экспедиции нашли и зафиксировали новые образцы следов. Проф. Т. Огава снова сфотографировал в Пангбоче мумифицированную кисть.

Этим неожиданным достижением хотелось бы и закончить исторический обзор исследований, произведенных в Гималаях. Во всем остальном кризис исследовательской методики, ясно нараставший в 1954 – 1958 гг., далее привел к настоящему тупику. Итак, выполнить непосредственную научную и спортивную задачу экспедиции: выследить, увидеть, сфотографировать, может быть, поймать или подстрелить экземпляр “снежного человека”, — пока не удалось. Том Слик проиграл свое пари, о котором писали в газетах. Братья Питер и Брайн Бирн впали в скепсис и разочарование в отношении перспективности дальнейших поисков в Гималаях. Джералд Рассел, самый вдумчивый из исследователей проблемы “снежного человека” в Гималаях, вернулся в апреле 1960 г. в Европу из очередной экспедиции ни с чем — в результате разногласий в экспедиции.

Такой финал объясняется не только кризисом методики. Укажем еще два фактора. Регулярные появления экспедиций в одних и тех же долинах высокогорного Непала привели и к другому непредвиденному кризису: в традиционных районах следы обнаруживаются все реже, возможно, “йе-ти” откочевывают подальше от людей, назойливо интересующихся ими, но, видимо, совершенно не учитывающих воздействия своего присутствия на поведение этого вида животных. Кто знает, не отпугивали ли также специально “йе-ти” из этих мест местные люди –блюстители сакральных тайн? В самом деле, вторым непредвиденным фактором явилось нараставшее противодействие непальских духовно-светских властей дальнейшим поискам “снежного человека”. Дело началось с испытанного оружия наших противников, с вышучивания и высмеивания мысли о “снежном человеке” самим королем Непала на пресс-конференции, а кончилось принятием строгих запретительных мер. Правительство Непала объявило, что со всякого, кто впредь захочет искать “снежного человека” на территории Непала, будет взыскиваться 5 тыс. рупий пошлины. Строго запрещено убивать “снежного человека”, если он сам не нападает. Жители Непала не имеют права давать информацию по этому вопросу иностранцам без разрешения правительства. “Йе-ти”, живой или мертвый, а также и его фотографии, объявлены государственной собственностью и не могут быть вывезены из Непала. Как видим, насмешки завершились официальным признанием реальности “йе-ти”, но и запрещением ученым узнать о нем что-либо.

Таким образом, на непальских исследованиях до поры до времени поставлена точка. Остается сказать об одном грязном пятне, недавно прибавившемся к этой точке. Несмотря на все препоны, в сентябре 1960 г. в новую экспедицию на поиски “йе-ти” в Непал с огромным газетным шумом отбыл знаменитый рекордсмен-альпинист, “покоритель Эвереста” сэр Эдмунд Хиллари. Впоследствии в мировой прессе стали появляться тревожные сигналы о том, что экспедиция Хиллари носит подозрительный характер: в ее составе оказались специалисты по ракетам, ведшие какие-то наблюдения у границ Китая. Стали высказываться небезосновательные предположения, что поиски “снежного человека” — лишь предлог для деятельности других отрядов экспедиции, насчитывавшей в общем более 600 человек. Удивительным образом “сэр Эдмунд” не взял с собой ни одного знатока вопроса о “снежном человеке”, ни одного исследователя, участвовавшего в прошлых экспедициях. Зоологическую науку представляли здесь мистер Марлин Перкинс из Чикагского зоопарка, некомпетентность которого в данном вопросе бесспорна, и некий доктор Лоуренс Сван, вовсе далекий от зоологии. В качестве монопольного репортера к Хиллари был приставлен Десмонд Дойг, знакомый с непальским языком, но корреспонденции которого, печатавшиеся во всей “большой прессе”, свидетельствуют о том, что перед отъездом он не успел почитать почти ничего о прошлых экспедициях. Официально финансировавшая экспедицию чикагская книгоиздательская фирма поставила перед Хиллари довольно упрощенное условие: он должен вернуться либо с “доказательством” существования “снежного человека”, либо с “опровержением”.

Пробыв недолго в горах, не встретив чего-либо нового кроме следов, “сэр Эдмунд”, очевидно испугался неустойки. Он спустился в монастырь Пангбоче и вскоре объявил, что везет в Америку и Европу на шесть недель для обследования известный скальп, приписываемый “йе-ти”, который и послужит решающим аргументом за или против. Как теперь выяснено, “сэр Эдмунд” уже год тому назад знал, что данный экземпляр скальпа заведомо фольшивый и даже, видимо, был изготовлен по его заказу.

В Америке и Европе этот ловкий спортсмен широковещательно организовал экспертизы и опубликовал в журналах “Лайф” и “Нью-Йорк Таймс” статьи, “опровергавшие” существование “снежного человека”.

Всю эту скандальную эпопею мало было бы назвать мальчишеством. По словам А. Сэндерсона, “все это дело оказалось фарсом, если не открытым мошеничеством”. Разоблачению панамы сэра Эдмунда и того вреда, который она принесла науке, посвящены две специальные заметки, опубликованные Бернаром Эвельмансом и Айвеном Сэндерсоном, крупнейшими западными авторитетами в проблеме “снежного человека”. Поэтому я не вижу необходимости входить здесь в рассмотрение деталей.

Исследования в Гималаях зашли в тупик. Это печально. Но является ли он катастрофическим для вопроса о “снежном человеке” в целом — это станет ясно, когда мы займемся темой об ареале данного вида: мы увидим, велико или незначительно то место, какое в его ареале занимают непальские и сиккимские склоны Гималаев.

ГЛАВА 5 ● ПРОБЛЕМА АЗИАТСКОГО АРЕАЛА.

Советские ученые не принимали участия в исследованиях, проводившихся в Гималаях и Каракоруме. Но эти исследования привлекали их серьезное и все возраставшее внимание, по крайней мере, начиная с 1954 г.; отдельные непродуманные выступления в печати, высмеивавшие или дискредитировавшие все исследования, давно сброшены со счетов. Пионером серьезной постановки вопроса о гималайском “снежном человеке” перед советскими учеными выступил в начале 1955 г. член-корр. Академии Наук СССР А.Д.Александров. Дав первый обзор произведенных за рубежом наблюдений, он справедливо призывал не отмахиваться от гималайских данных, не отделываться от возникшей загадки словами “не может быть!”. Вслед за тем А.В.Королев, М.Ф.Нестурх, Е.Д.Симонов содействовали ознакомлению советских чиатетелей с главными результатами исследований проблемы “снежного человека” в Непале и Сиккиме. На страницах печати ряд наших авторитетных ученых высказывал свои соображения за и против подобной гипотезы, в том числе академик Е.Н.Павловский признал ее возможной. Наиболее полная научная информация о результатах англо-американских исследованиях в Гималаях была дана в двух статьях чл.-корр. АН СССР С.В.Обручева (Изв. Всесоюзного Географического Общества, 1955 и 1957). К сожалению, в поле зрения перечисленных авторов почти не попали работы самых серьезных знатоков данного вопроса, в частности бельгийского зоолога Эвельманса, тогда как далекие от науки авторы, вроде корреспондента газеты “Дейли Мейл” Иззарда, оказались выдвинутыми на передний план. Тем более никто сначала не связывал гималайские сведения о гипотетическом прямоходящем высшем примате с наследием отечественной науки в аналогичном вопросе.

Однако вскоре наметилось два оттенка мыслей среди сторонников допущения данной гипотезы: безоговорочное следование за зарубежными авторами, тем самым ограничивавшее приложение гипотезы лишь к области, где последние работали, т.е. к южным склонам Гималаев, и более критическая оценка их эмпиризма и географического кругозора. Традиции русской биологической науки не допускали неосновательности в этой гипотезе, как и в любой другой. В частности, с необходимостью вставала задача рассмотреть гипотезу в зоогеографическом аспекте. Если допускается предположение о существовании некоего неизвестного прежде вида, надо постараться определить географическую область его распространения. Тем самым намечается возможность связать этот исследуемый вид с определенным ландшафтом и биологическим сообществом — биоценозом. А такая связь, даже предварительно намечаемая, служит важным средством к дальнейшему познанию.

Является ли “снежный человек” узко локальной формой? Где лежат географические пределы наблюдений над ним? Выходит ли граница его распространения в область существенно иных физико-географических и биотических условий существования? Тем самым вопрос о границе распространения вида является и вопросом об его эвритопности или стенотопности, шире — об его эврибионтности или стенобионтности, т.е. о его способности существовать в сильно различающихся или в узко ограниченных условиях внешней среды. Очертить ареал, т.е. границы географического распространения вида, значит охарактеризовать его принадлежность к территориям (биотопам), занятым теми или иными ассоциациями растений и животных. Это в свою очередь ведет к уяснению экологии данного вида, его связей и отношений со средой.

В основе современной передовой биологической науки лежит учение о единстве организма и среды. Некогда зоологи изучали каждый вид животных сам по себе, вырванный из биогеоценоза. Шкурка или скелет убитого животного поступали в кабинет зоолога и им описывались и систематизировались. Современный зоолог видит в морфологии и физиологии лишь одну сторону той или иной жизненной формы, в ее экологии (“экологической нише”) — другую, причем обе стороны находятся в неразрывном единстве. Вот это и расширяет пути научного подхода к загадке “снежного человека”. На помощь дилетантам, гадающим о “достоверности” или “недостоверности” отдельных данных, могут придти прежде всего зоогеографы. Они нанесут на карту всю сумму наличных сведений, наметят приблизительный ареал этого предполагаемого вида, совместят его с ареалами других видов. Это не только сделает всю гипотезу более близкой к реальности, но и поведет к выводам о среде, следовательно, и об организме, поскольку он находится в единстве со средой. В конечном счете, этот путь может вести в известной мере и от теории к практике — к рекомендации новых методик приманивания и наблюдения интересующего нас вида, иными словами, к выходу из наметившегося за последние годы тупика.

Обсуждение проблемы ареала “снежного человека” связано прежде всего с двумя вопросами. Во-первых, убедительны ли границы наблюдений и исследований, проводившихся в 50-х гг. XX в. в высокогорной области Гималаев и Каракорума. Во-вторых, не связаны ли эти наблюдения зарубежных путешественников со сведениями, ранее накопленными нашими отечественными естествоиспытателями и географами, о каком-то человекоподобном прямоходящем примате других районов Азии.

Рассмотрим сначала первый вопрос. Можно ли сказать, что в результате десятилетних работ, описанных в предыдущей главе, выяснено не только наличие некоторых признаков и сведений, касающихся “снежного человека”, на определенной территории, но и отсутствие подобных признаков и сведений за ее пределами?

Оказывается, ясная граница ареала обнаруживается только на юг от обследованных мест. Гималаи образуют как бы крутую стену в северной части полуострова Индостана. Они поднимаются мощными громадными уступами над Индо-Гангской низменностью. Здесь на расстоянии каких-нибудь 100 км налицо резкий перепад климата, растительных зон, населенности людьми. Внизу, у подножья — тропические джунгли со своей характерной фауной, а наверху, начиная с 3000 – 4000 м, — зона альпийской растительности, редко посещаемые рододендровые и саксифраговые склоны, еще выше — вечные снега и льды. Сведения о “снежном человеке” здесь довольно четко обрезаны по верхнему краю лесной растительной зоны.

Однако на восток, север и запад нет ничего похожего на выявленную границу ареала. Напротив, есть все основания считать, что она находится за пределами области “классических” наблюдений и исследований.

Цитированный французский геолог-альпинист проф. Борде, подводя итог штудированию всех материалов о “снежном человеке”, по крайней мере до 1956 г., писал: “Классическая литература называет около 15 европейцев, видевших следы йе-ти. Крайними точками, где были обнаружены эти следы, являются: на западе — Каракорум (ледник Биафо); на востоке — Сикким (перевал Зему). Но к востоку от этих мест мало бывали”

. В самом доле, обследованная и давшая те или иные наблюдения и сведения территория обрывается совершенно случайно на границе Сиккима и Бутана. В Бутане путешествия почти не производились. Перспективны ли поиски данных о “снежном человеке” в Бутане? Положительный ответ вытекает не только из однотипности природных условий, но и из несомненного сгущения информации по мере нашего движения именно на восток — от Непала к Сиккиму. Еще Иззард обратил внимание на то, что из Сиккима в прошлом поступало не меньше сведений, подтверждавших существование “йе-ти”, чем из более обширного Непала, что именно к Сиккиму относится большинство сообщений о виденных европейцами следах “снежного человека”. В Сиккиме индийский зоолог проф. Бисуас слышал много рассказов о “йе-ти”, но не имел тогда определенного мнения об этом существе. Таким образом, граница ареала на востоке, по-видимому, проходит где-то значительно дальше границы производившихся поисков. Сейчас мы, действительно, уже имеем сведения, хотя и разрозненные, относящиеся не только к Бутану, но также и горным районам Ассама, Бирмы, Камбоджи, Вьетнама.

Что касается протяженности ареала “снежного человека” на север от обследованного района в Гималаях, то для ответа на этот вопрос надо разобраться, какие имеет под собою основания довольно распространенный тезис, будто “снежный человек” обитает исключительно на южных склонах Гималаев или, по крайней мере, обитает там в основном, заходя на северные склоны лишь более или менее случайно. Этот тезис противоречит множеству опубликованных данных. В пользу же его приводятся всего-навсего записанные в 1954 г. утверждения шерпов о том, что кроме “ми-те” (или “мих-те”, “йе-ти”) существует еще другое животное, водящееся в горах со стороны Тибета, называемое “дзу-те” и по описанию напоминающее гималайского рыжего медведя.

Может быть, действительно, гималайский рыжий медведь не переваливает почти никогда через главный хребет и держится только на северной, тибетской стороне Гималаев и вообще в Тибете. Но из этого вовсе не вытекает, что “ми-те” (“йе-ти”) в свою очередь не переваливает, как правило, с южной, непальской стороны на северную тибетскую, что он не обитает в Тибете.

Похоже, что эта версия довольно искусственно создана Ч. Стонором, к сожалению, по причинам, лежащим далеко от естествознания: она продиктована, по-видимому, стремлением отгородиться от “красного Китая”, включая Тибет, т.е. провести границу научных биологических исследований в зависимости от политических симпатий исследователя. Если мы сравним текст рабочих докладных записок Стонора, составлявшихся во время экспедиции 1954 г., которые довольно обильно приводятся в книге Иззарда, с текстом книги самого Стонора, написанной после экспедиции, мы ясно увидим: в тексте книги Стонора опущена часть тех собранных им сведений, которые указывали на Тибет.

Сам Стонор довольно странными аргументами старается ослабить впечатление немногих приводимых им соответствующих показаний шерпов. Например: “Все мои информаторы были уверены в том, что мих-ти распространен и по ту сторону границы, в самом Тибете. Не следует забывать, что непало-тибетская граница представляет собой большей частью подлинный природный рубеж. Склоны, обращенные к Тибету, более пологи, поэтому для одних животных такой рубеж может быть частичным барьером, а для других — нет”.

Но вспомним, что весь цикл зарубежных исследований проблемы “снежного человека” начинается с наблюдений, сообщенных Рокхилем, Найтом, Элуисом, которые были сделаны именно в Тибете, а не в Непале или Сиккиме. Вспомним, что накануне экспедиции Иззарда, в 1950 – 1953 гг., немецкий этнограф Небески-Войковиц производил сборы параллельных сведений в Тибете и Сиккиме. У Иззарда приведен текст, принадлежащий самому Стонору, о том, что экспедиция 1954 г, выезжала из Англии сопровождаемая скептическими высказываниями ученых, путешественников и прочих специалистов по поводу возможности обнаружить “снежного человека” на южных склонах Гималаев: “Этого не может быть”, “Такие же сказки рассказывают про Тибет”

Словом, и предшествующие данные, и данные, которые могут быть найдены на страницах книг Иззарда и Стонора, говорят за то, что политическая граница между Непалом и Тибетом ни в малой степени не является северной границей ареала “снежного человека”, который, напротив, известен и на северных склонах Гималаев, например, у монастыря Ронгбук, и далее в Тибете. Достаточно уже сказанного, чтобы естественно возникли вопросы: как далеко к северу от гималайских перевалов распространяется ареал “снежного человека”? Не лежит ли там, за Гималаями, во Внутренней Азии основная часть ареала, по отношению к которой южные непальско-сиккимские склоны Гималаев являются лишь самым краем? Этот край мог случайно оказаться наиболее доступным западноевропейским и американским путешественникам, покорителям вершин, но по своим тягчайшим для человека физико-географическим условиям он, может быть, является одним из наименее благоприятных мест для возможных поисков “снежного человека”. Но к этому вопросу мы еще вернемся ниже.

Было ли установлено, что в направлении на запад ледник Биафо на хребте Каракорум является крайней точкой, дальше которой следы “снежного человека” и сведения о нем исчезают? Нет, и в западном направлении мы имеем дело не с установленной границей ареала, а со сходящим почти к нулю числом высокогорных экспедиций, полным отсутствием поисков самого “снежного человека” или рассказов населения о нем. Только в самое последнее время мы стали узнавать, что область сведений о подобном существе охватывает Каракорум и с юга (Кашмир), и с запада (Афганистан), и с севера (Памир, Синьцзян).

Вот почему во всем мире вызвало необычайно большое внимание опубликованное газетами в январе 1958 г. сообщение советского гидролога А.Г. Пронина о том, что в августе 1957 он дважды видел в районе ледника Федченко, в долине Балянд-Киик, существо, напоминающее “снежного человека”.

Это сообщение выглядело не как серьезная ломка распространенных к тому времени представлений об ареале “снежного человека”, а как некоторое раздвижение границ ареала в северо-западном направлении. Ведь надо представить себе, что речь идет о в известном смысле единой цепи гор: огромная дуга Гималаев на северо-западе через хребет Каракорум соединяется с Памиром, так же как с хребтами Куньлунем, Сарыкольским, Гиндукушем.

Собственно, сообщение Пронина не было и полной неожиданностью: если даже оставить в стороне всю предисторию вопроса, в 1957 г. было опубликовано две статьи в пользу вероятности обитания “снежного человека” на Памире: о наблюдениях и зарисовке на Памире геологом А. Шалимовым следов на снегу, аналогичных гималайским, и о сборах на Памире геоботаником проф. К.В. Станюковичем рассказов населения о человекоподобном существе, аналогичных рассказам гималайских горцев о “йе-ти”.

Почти одновременно с сообщением Пронина в газетах появилось также параллельное сообщение китайского кинорежиссера Бай-Синя о наблюдении им пары живых существ, подобных “снежному человеку”, об обнаружении цепочки следов таких существ, о рассказах населения о них в Китайской части Памира (Сарыкольский хребет). Иными словами, сообщение Пронина пало на подготовленную почву. Правда, оно вызвало и сильную реакцию недоверия в некоторых научных кругах, хорошо знакомую западным авторам, сообщавшим что-либо о “йе-ти”. Однако из истории не вычеркнешь того, что действительно было: сообщение Пронина вызвало в СССР широкий общественный интерес к вопросу о “снежном человеке”, о возможности его обитания в пределах нашей страны, в частности на Памире, и послужило толчком к организации экспедиции Академии Наук СССР на Памир летом 1958 г.

К сожалению, экспедиция была задумана не как посвященная только вопросу о “снежном человеке”, а как комплексная: в ее задачу входило также физико-географическое, ботаническое и зоологическое обследование некоторых районов Памира. Во главе экспедиции был поставлен геоботаник проф. К.В. Станюкович. Интересы ботаников в значительной степени определили выбор и района и сезона работ, а именно летних месяцев, когда зона вечных снегов как раз почти повсеместно на Памире отделена от зоны альпийской растительности огромными пространствами обнаженных безжизненных. скал. Что касается района работ этой экспедиции, то, несмотря на настойчивые советы некоторых знатоков Памира обратить главное внимание на поиски “снежного человека”, его следов и сведений о нем в верховьях долин Язгулема и Бартанга, а также на хребтах Аличурском, Петра Первого, Дарвазском, были выбраны для обследования не эти районы (относящиеся не к Памиру в узком географическом смысле слова, а к Горному Бадахшану), а два центрально-памирских района: 1) район Сарезского озера, 2) долины Пшарта и Балянд-Кикка. Эти районы представляли большой интерес для заполнения белых пятен в геоботанической карте Памира, и, действительно, дали в высшей степени ценные гербарии. Что касается поисков “снежного человека”, то работа экспедиции в зоологическом отношении не была обеспечена. В составе ее не было не только приматологов, но даже вообще специалистов по наземным млекопитающим или по горной фауне. Разработанные для экспедиции инструкций о применении приманок в случае обнаружения следов выполнялись без соблюдения последнего условия, т.е. приманки выкладывались в местах, где не было никаких оснований предполагать обитание “снежного человека”. Причем не оправдан был и выбор мест для стационарных наблюдений с помощью телеобъективов. Поиски следов на снегу оказались практически неосуществимыми из-за того, что работы производились далеко от районов горных перевалов, к тому же в летний сезон, когда снежный покров отступает высоко и общая поверхность его сокращается. Разумеется, члены экспедиции не видели даже и ни одного снежного барса, которые достаточно многочисленны в горах Памира. Весьма обильные в этих горах пещеры и гроты почти не подверглись обследованию и биологическому изучению. К этому надо добавить, что работа крупными партиями не оправдала себя, ибо производимый шум приводил, несомненно, к откочевкам дикой фауны через хребты в соседние долины.

Автор этих строк, принимавший участие в работах Памирской экспедиции 1958 г. в качестве заместителя председателя научного совета-экспедиции, мало того, бывший ее инициатором не может согласиться с тем ее описанием, которое полтора года спустя было дано в опубликованных проф. К.В. Станюковичем очерках под названном “По следам удивительной загадки”.

Беллетристичность и увлекательность этого повествования не могут заменить отсутствующего в печати научного отчета о работе экспедиции по проблеме “снежного человека”. Наиболее осторожным был бы вывод, что эта экспедиция не дала достаточных материалов для окончательного суждения о наличии или отсутствия на Памире немногочисленных особей “снежного человека” или о возможности их единичных спорадических заходов сюда с территории соседнего Синьцзяна (КНР). Неоправданным является заключение Станюковича, будто обнаружение археологами кое-где на Памире стоянок людей каменного века исключает возможность поисков здесь “снежного человека”, ибо, якобы, по утверждению ученых, сохраниться до сих пор “снежный человек” мог только в той области, где людей не было прежде и нет теперь, или где люди появились совсем недавно. Трудно сказать, каких ученых имеет в виду Станюкович, но, во всяком случае, принятие этого тезиса означало бы безнадежность поисков “снежного человека” не только в Тибете, но и в стране шерпов в Непале. В действительности вопрос о разграничении человеческой эйкумены и ареала “снежного человека” никогда не ставился так упрощенно. Густота человеческого населения в эпоху каменного века, тем более древнего каменного века (палеолита), была столь невелика, что нет причин воображать себе, скажем, Памир, сплошь занятым людьми, вытеснившими нижестоящих приматов. Ведь вытеснение горилл с западного побережья Африки, где их видели римляне, в малодоступные недра материка произошло не в каменном веке, а сравнительно совсем недавно. Указанные соображения К.В. Станюковича показывают, что начальник экспедиции не имел научного биологического предположения о существе, которое он обещал разыскивать на Памире. Это впечатление подтверждается напечатанной тем же автором уже после экспедиции, но написанной до нее, научно-фантастической повестью “Человек, который его видел”, где рассказывается о преследовании одним исследователем Памира последнего остававшегося в живых экземпляра “снежного человека”, погибающего в финале повести в бурных водах горной реки; не оспаривая права на художественный вымысел, нельзя не отметить полнейшего несоответствия образа, выведенного здесь, образа какого-то беспомощного травоядного, неспособного даже долго убегать от преследующего его пешком безоружного человека, основам всякой современной биологической гипотезы о “снежном человеке”. Руководствуясь такой неестественной моделью, конечно, ничего нельзя было найти на Памире, даже если бы подлинный “снежный человек” прятался в соседнем ущелье.

Неоправданным является и утверждение председателя научного совета экспедиции С.В. Обручева, будто произведенные в 1958 г. исследования на Памире, в частности, бассейнов Сарезского озера и верхнего течения р. Мук-су, показали, “что экологические условия этой горной страны неблагоприятны для существования здесь крупного примата”.

Это заявление ставит неумолимый вопрос: неужели начальник экспедиции и председатель ее научного совета до отправления экспедиции не знали экологических условий Памира, в том числе указанного района, давно изученных и описанных в специальных изданиях и в учебниках? Неоспоримо, что Памирская экспедиция 1958 г. не внесла уловимых изменений в прежние познания об экологических условиях этих мест.

Наконец, Памирская экспедиция 1958г. не смогла ничего дать и для проверки сообщения гидролога А.Г. Пронина о его наблюдении 1957 г. Правда, дойдя до устья Балянд-Киика, по словам К.В. Станюковича, “альпинисты и ученые убедились, что с того места, где стоял Пронин, до того места, где он видел снежного человека, так далеко, что разглядеть как следует решительно ничего нельзя”.

Столь же категорически сказано в предисловии С.В. Обручева к книге Иззарда: “Проверка показала, что А. Пронин находился на таком большом расстоянии от склона, где, появилось животное, что не мог бы отличить медведя от человека”.

Однако в действительности проверки не было и ученые, и альпинисты ни в чем не убедились, так как Пронина с ними не было, а без него никто не мог точно указать, где именно он стоял, на каком расстоянии от склона. Полемический задор не должен был бы увлекать авторов за пределы, допускаемые в научном исследовании.

Однако Памирская экспедиция 1958 г. не осталась бесплодной для исследования проблемы “снежного человека”. Но только ее главный результат в этом отношении принесли не отряды, ходившие в безлюдные места Центрального Памира, а небольшая и поздно включившаяся в работу опросно-этнографическая группа. Автор этих строк, проделав маршрут на Сарезское озеро, хотя и незабываемый по впечатлениям, все же по возвращении на базу решил не тратить далее времени на бесперспективные в данных условиях поиски в безлюдных горах, а присоединиться к указанной группе. Она успела проделать три маршрута и собрать свыше ста записей.

Из четырех участников группы трое (А. Грюнберг, В. Бианки, Б. Поршнев) держались мнения, что рассказы киргизов и таджиков о диком волосатом человеке (“гуль-бияване”, “адам-джапайсы” и т.п.) могут свидетельствовать если не о современном, то о древнем обитании на Памире действительного неизвестного науке высшего примата, воспоминания о котором уже частично облеклись в формы фольклора; напротив, одна из участниц (А. Розенфельд) даже самые реалистические сообщения пастухов и охотников сопровождала известным комментарием “не может быть!” и относила поэтому к области мифологии.

Думается, что аргументы большинства были куда убедительнее (см. гл. 14); особенно плодотворный последний маршрут группы (в составе Л. Грюнберга, В. Поршнева) в Чеш-Тюбе, крайнюю юго-восточную местность Восточного Памира, где были записаны совершенно нефантастические указания киргизов на район обитания “диких людей”, дал возможность завершить постепенно складывавшуюся гипотезу: “снежный человек” в историческое время оттеснялся людьми с Западного Памира, где сведения о нем наиболее туманны, в Восточный Памир, где они более облечены плотью, и, наконец, в Китайский Восточный Памир (юго-западный Синьцзян), где они и вовсе свободны от какой-либо фантастической примеси и носят совершенно тот же характер, как и описание любого дикого животного.

Таким образом, главным результатом Памирской экспедиции была разработка на местном материале проблемы ареала “снежного человека”. Ареал “снежного человека” и здесь получил не статическое, а динамическое, историческое определение, совершенно так же как на монгольском материале в трудах проф. Жамцарано и его школы.

Эта параллель не случайна. Ведь уже шел полным ходом процесс синтезирования разных источников и разных направлений исследования о неизвестном гоминоидном примате Азии. К лету 1958 г. уже был совершен решающий шаг в постановке на научную почву проблемы ареала “снежного человека”. А именно, была выдвинута мысль что, может быть, данные отечественных ученых о неизвестном высшем прямоходящем примате Монголии и других областей Центральной Азии (см. гл. З) и данные зарубежных исследователей о неизвестном высшем прямоходящем примате Гималаев и Каракорума (см. гл. 4) относятся к одному и тому же виду живых существ. Этот мост, перекинутый через всю Внутреннюю Азию с севера на юг, мост объединивший оба прежде изолированных друг от друга источника сведений, казался в первый момент слишком смелым. Но очень скоро стала ясной продуктивность такой догадки. С одной стороны, как говорилось в гл. 1, она впервые открыла широкий простор для применения важнейшего инструмента науки –сравнения. Следует еще раз подчеркнуть, что сравнение само есть средство доказательства достоверности данных, если они имеют вполне независимое друг от друга происхождение. С другой стороны, эта идея объединения в одно целое сведений о человекоподобном диком примате из северных районов и из южных районов Внутренней Азии, разделенных несколькими тысячами километров, была, действительно, полным преобразованием всех представлений об ареале “снежного человека”.

Следует тут же отметить, что идея эта родилась не только у меня, но почти одновременно со мной у нескольких авторов — настолько она была внутренне необходима, оправдана имеющимися материалами. Проф. В.А. Хахлов (Москва), едва наша печать стала широко информировать общественность о гималайско-памирском “снежном человеке”, выдвинул положение, что тянь-шаньский “дикий человек” (“ксы-гыик”), которым он занимался в 1907 – 1914 гг., является, несомненным аналогом этого ныне привлекшего внимание “снежного “человека”. В дальнейшем В.А. Хахлов развил гипотезу о вероятных периодических, может быть сезонных, миграциях этих существ от Тянь-Шаня до Гималаев, а также о предполагаемом им постепенном сдвижении основной популяции из северных нагорий и хребтов Центральной Азии все более на юг, в частности, в Тибет, т.е. опять-таки в сторону Гималаев.

Точно так же и проф. д-р Ринчен (Улан-Батор) пришел к мнению, что монгольский “алмас” (он же — “хун-гурэсу”) является ни чем иным, как “монгольским близким родичем “снежного человека””. В глазах этого видного монголоведа обнаружение в Гималаях признаков обитания человекоподобного дикого существа явилось хоть и отдаленным, но блестящим подтверждением выводов его учителя проф. д-ра Жамцарано о реальном обитании в Гоби такого же реликтового животного.

В известной степени независимо от всех названных авторов и антрополог д-р Е. Влчек (Прага), занимавшийся сначала вопросом о реконструкции формы черепа гималайского “снежного человека”.

Достойно удивления размышление французского антрополога проф. А. Валлуа по данному вопросу. Ему известно только, что советские и монгольские ученые констатировали наличие в Монголии данных, аналогичных “классическим” сведениям из Гималаев. “Но, — пишет он, — вместе того, чтобы разрешить проблему, это расширение только усложнило её, ибо ничто не доказывает, что алмас и йе-ти представляют то же самое. И в особенности представляется удивительным один факт: если уж есть в Центральной Азии область, где следовало бы ожидать встреч с йе-ти, то это северные склоны Гималаев и собственно Тибет… Однако, когда мы переходим из Гималаев в Тибет, рассказы неожиданно прерываются и появляются снова лишь через тысячу с лишним км далее, в Монголии! Такая лакуна поистине курьезна”.

В действительности же курьезно только незнакомство автора с обильными материалами, относящимися к Тибету, Синьцзяну, Цинхаю, Ганьсу и другим областям Центральной Азии (см. гл. 3, 4, 6).

Дальнейшие исследования показали, что монгольский термин “алмас”, видимо, принесен в Монголию с Алтая. Алтай (и его продолжение — Монгольский Алтай) и связанные с ним Саянские горы показались на время таким же естественным рубежом ареала “снежного человека” на севере, как Гималаи — на юге. Пространство же между ними, пересеченное хребтами, нагорьями, пустынями, очевидно, надлежит рассматривать не как область сплошного распространения этого вида, но и не как территорию недоступную для перекочевок и расселений. Так решился вопрос об опорных точках определения ареала “снежного человека” в меридиальном направлении.

Далее, две мощные горные системы — Тянь-шаньская и Памиро-Алайская — очертили контуры ареала с запада, в то же время связывая непрерывными цепями гор северную, алтайско-саянскую границу ареала с южной, гималайской. Тем самым оказалось, что ареал “снежного человека” охватывает не только Центральную Азию, но и значительную часть Средней Азии.

Гораздо труднее было определить хотя бы приблизительно границы ареала в северо-восточном, восточном и юго-восточном направлении. Он словно не имеет здесь ясных контуров, растекаясь по отдельным хребтам и горным системам. Достаточно упомянуть, что в настоящее время есть редкие сведения о подобных человекообразных существах, относящийся к Уралу, Забайкалью, некоторым хребтам Якутии, Большому и Малому Хингану, затем, южнее, к хребтам Циньлин-Шань, Сычуанским Альпам.

И, наконец, надо сказать об одном ответвлении, первоначально очень озадачившем нас. Первым сигналом была пачка писем, полученных в разгар Памирской экспедиции 1958 г. через редакцию газеты “Комсомольская правда” в ответ на опубликованную в той газете мою статью, информировавшую о монгольских “алмасах”.

Не сговариваясь, несколько корреспондентов писали, что описываемые точно так же существа, да к тому же под тем же самым названием (или почти тем же — “алмасты” и другими видоизменениями), известны населению… Кабардино-Балкарии! Это казалось скорее опровержением всей гипотезы, чем ее подтверждением. Однако в дальнейшем стали поступать новые и новые сведения из разных районов Главного Кавказского хребта, а также из Талышских гор. При этом если на Северном Кавказе название данного существа было тождественно алтайско-монгольскому, то на юге Кавказа, в Талыше, оно оказалось тождественным памирскому: “гулейбани”, “биабан-гули” (памирское: “гули-биабан”). Для решения этой загадки, по крайней мере на стадии определения контуров ареала, очень помогла уже назревшая раньше, благодаря анализу материала других районов, идея: народные рассказы могут свидетельствовать не обязательно о современном распространении интересующего нас вида в данных местах, а о его более или менее древнем обитании здесь, значительная примесь фантастического элемента может служить как бы дополнительным свидетельством того, что указанное животное было все более и более редким, потом вовсе исчезло, и живет уже лишь в преданиях и рассказах населения.

Такое толкование сведений не только дало нам право без колебаний присоединить к основному ареалу “снежного человека” западное ответвление, идущее через Гиндукуш, Копетдаг, Северо-Иранское нагорье к Кавказу. Оно же дало нам основание трактовать весь очерченный ареал как древний, а не сегодняшний, как ареал, подвергавшийся и доныне непрерывно подвергающийся сокращению, сжатию под воздействием расширяющейся и укрепляющейся в прежде необжитых местах человеческой культуры. И уже на контуры древнего ареала мы накладываем очертания тех районов, где есть основания рассчитывать найти сохраняющиеся в наши дни популяции или хотя бы мигрирующие особи.

Итак, азиатский ареал “снежного человека” приблизительно очерчен. Что же представляет собою эта огромная территория? Что подскажет она биологу для раскрытия тайны "снежного человека"?

С одной стороны, мы видим ее величайшую географическую неоднородность. В разных частях её ѕ весьма различные физико-географические и био-географические условия. С другой стороны, она все же в некоторых отношениях едина. Следует подчеркнуть: не столько одинакова, сколько едина.

0|1|2|3|4|5|6|7|8|9|10|11|