Мачей Кучиньский Змеепоклонники

Входом служила узкая щель, по обеим сторонам которой были вырезаны в камне две зубастые змеиные пасти, раскрытые навстречу входящему. Они напомнили мне, что я и тут вступаю в магический круг все той же, неизменной символики религиозного мировосприятия, которая упорно, повторяет свою веру в удваивающуюся змеевидную ленту.

Нельзя было забывать, что каждая деталь этой монолитной архитектуры имеет глубоко символическое значение. Язык змея, вырезанный в полу, был у меня под ногами. Ничто не мешало разнести его по пылинке на подошвах, а ведь ему нет цены. Раздвоенность его– один из ключей к пониманию Древней Мексики. Этот змеиный язык был для индейцев всегда доступным, уаглядным воплощением идеи «наивысшего неба» – Омей-окана. Там священные ленты делятся надвое, чтобы длить жизнь.

Я заглянул в мрачуое помещен.ие храма, пустое, суровое, лишенное каких бы то ни было украшений. Круглая комната шести– или семиметрового диаметра, со слегка сглаженными стенами. По периметру ее опоясывает что-то вроде низкой скамьи, на которой напротив входа лежит, тоже высеченная из камня., распростертая шкура ягуара с задранным к стене хвостом; по обе стороны шкуры в одинаковых позах замерли два каменуых орла. Посреди покоя – наполовину ушедший в пол еще один орел.

Храмовая пышность была бы здесь ни к месту, и я понимал – почему. Священные каменуые символы, соединяясь, врастают в родуую материнскую скалу, и красноречивость этого сурового единения сильуее любых изукрашенных изображений. Словно речь здесь держит сама Природа, являя человеку свой наипервейший принцип – единство всего сущего.

Этот храм вырубил в камне человек, полностью сознававший его назначение, думал я. Ничто здесь не отвлекает внимания, направляя его – сосредоточенное и возвышенное – на важные символы. В полумраке и тишине я снова, который уже раз, ощутил на рассеянную веками мощь, исходящую от всего окружающего. Я глядел на этих Орлов и Ягуара. Между ними разыгрывалась драма жизни. Орел – Солнце давало жизни начало. Оно изливало свою энергию с неба на Змея-с-Перьями – зародыш всего живого, который несметные свои скрученуые шнуры и полосчатые ленты облекал в плоть растений, животуых, людей в лице Ягуара. Орел и Ягуар. Солнце космоса и организмы Земли. Две ипостаси энергии жизни, одна– изначальная, другая энергия, организованная в высшие формы материи. Два борющихся хищника. И два в определенном смысле противоположуых состояния. Солнце, пышущее внутренней энергией, все время возбужденное, раскаленное, атакующее» ливнями пламени. И материя b%+ , жаждущая покоя, движущаяся в сторону распада, существующая в своем состоянии только благодаря побуждению, питанию, разогреву– нападению Орла с его солнечными стрелами на Ягуара.

И вот, по верованиям ацтеков и других, предшествовавших им народов, Орел, побуждая Ягуара к жизни, отдавал ему свою энергию и исчерпывал тем свою великую силу. Он нуждался тогда в восполнении вещества, отданного на зарождение и развитие сонмищ тел. Без этого постоянуого кружения материи, учили жрецы, Орел погибнет, а –с ним – все живое. Поэтому жизнь, энергию жизни, отнятую у принесенных э жертву животуых и людей, возвращали Орлу – Солнцу, сжи^ гая в храмах жертвенные кровь и сердца.

Однако единожды обретшие жизнь существа защищались, не хотели умирать. Тела, возникнув, хотели сохранить себя навсегда. Ягуар яростно защищал свое существование, в неисчислимых воплощениях. Орлу приходилось вырывать у него свои жертвы.

Мне вспомнился рисунок на 69-й странице кодекса Нут-таль, выразительуо изображающий эту борьбу. Ягуар защищает гору –организм, возникший из записанной на полосчатой ленте информации.

Я посмотрел на вход в храм – на две змеиные пасти. Нет, не случайуо поместили их там, на границе святилища, вроде бы при нем и, однако, уже выставленными наружу. Они были важны, но не настолько, чтобы попасть внутрь храма наравне с Орлом и Ягуаром. Я понимаю, почему для жизни они были творением необходимым, уо не главным. Жизнь есть превращение материи Орла в тело Ягуара. Змей же – бивалентуая хромосома – изображал лишь механизм этого органического превращения.

Выйдя из храма, я стал подниматься вверх, чтобы охватить взглядом всю панораму. Выше стен ущелья склоны становились пологими и превращались в высокие курганы, поросшие травой, и их вершины сливались с облаками. На склонах таились невидимые из-за расстояния или укрытые под дерном и проглядывающие лишь местами остатки других строений и малых святилищ ацтеков.

Я наклонился над попавшимися мне на пути нагромождением камней, надеясь обнаружить что-нибудь достойное внимания: обломок скульптуры или плиты с иероглифом – но увидел только змею. Она, извиваясь, проползла в траве и не спеша скрылась под большим камнем, Я вдруг понял символический смысл этого безногого тела «зверя из сосуда бога», с раздвоенным, как самокопирующаяся лента, языком. Это пресмыкающееся существо, всем своим естеством прикованное к земле, однажды «приоделось» в перья, чтобы показать всем – жизнью его наделил Орел. В природе это происходит не мистическим, сверхъестественным, а сугубо материальным путем: в результате физико-химического процесса, Солнце источает свои фотоны, благодаря чему некая змейка в прахе земном начинает играть важную роль ленты будущего зародыша в драгоценной живой воде.

Мне – не имеет значения, справедливо это или нет – уже не хотелось по ассоциации считать эти перья петлями хромосом. Своим символическим языком они говорили, в общем, о том же. Во всем своде символики этого верования только такая роль могла выпасть на долю змеи,

Я уже поднялся высоко. Клубы тумана проплывали рядом, смазывая картину потока на дне каньона, каменуых стен, маленьких деревьев внизу. Земля расплывалась, смешивалась с водяным паром, разорванным на громадные клочья, и, казалось, уже плыла, с куском руин, контуром прямоугольуого храма…

ПУТЬ

Даже при беглом просмотре кодексов в глаза бросаются маленькие изображения, напоминающие следы босых ног, словно прошедших по странице. Их можно отыскать и на храмовых стенах. Комментаторы дали им название их «путь» – оюли (otti). Например, Лоретта Сежурне так писала об этом:

«Иконография и ритуалы несомненно указывают на то, что след ноги выдает невидимое присутствие божества, В кодексах, где эти следы появляются на теле некоторых персонажей и на иероглифах, они имеют значение, которое выходит за рамки элементаруого объяснения, что они якобы могут означать движение в его физическом смысле – например, перемещение кочевых племен» J.

Исследовательница связывала следы с личностью Тескат-липоки– Господина Того, что Близко, и Того, что Рядом – бога ночи, того, который ходит во тьме, знает все, видит все, а сам невидим и неощутим для людей. Однако что в этих словах показалось мне заслуживающим особого внимания, так это указание на связь «следов» с процессами природы. И тут мне в голову пришла мысль использовать для объяснения миштекско-го отли китайское понятие «дао». Эта великая концепция древних китайских философов означает «путь» как «процесс вселенной», или иначе – космическая закономерность. Дао – последняя, не поддающаяся описанию реальность, космический процесс, который охватывает все сущее, характеризуется непрестанным взаимопревращением и взаимопорождением, согласно постоянуым образцам, циклично возвращающимися, как, например, времена года.

Таким образом, даосизм занимался прежде всего наблюдениями природы и выявлением путей ее развития. Даосисты считали, что человек достигает счастья, если следует естественному движению жизни путем спонтанных действий, исходящих из интуитивных знаний. По словам одного китайского философа второго столетия до нашей эры, приведенным Ф. Капрой, «тот, кто соглашается1 с направлением дао, следуя за естественными процессами неба и земли, убеждается, что легко может царить над миром» 1 Главное в дао – борьба противоположуостей, постоянуое движение и изменение.

В Теотиуакане была обнаружена композиция, в основе которой символ драгоценного камня, то есть клетки. От него в двух направлениях идут следы ног, оставленные невидимым богом. В самом центре рука обозначает создаваемое божеством множество телесных форм, возникаю– ших из клеток. Не подлежало сомнению, особенно в свете того, что я себе уже объяснил относительуо этих

И ДРУГИХ биОЛОГИческих символов что вот так ском-понованное целое относится именно к природному процессу.

Внешне по-иному, а по смыслу о том же, говорит рисунок из кодекса ФезХервари-Майера. Тело змея превращается в человеческую руку. Внутреннее сходство этого изображения с рисунком на странице 36-й кодекса Нутталь, где тело человека переходит в тело змеи, прямо удивительно. Речь ведь идет об одном и том же акте: преобразовании информационной ленты в тело. Ну а оттиск ноги – знак того, что это превращение есть процесс природы, ее «путь».

Если эти и многие другие в этом роде изображения оставляли некоторые сомнения относительуо сходства индейского и китайского понимания «к пути», то отметало их монументальное изображение такой же символики в кодексе Виндобо-ненси, связывающее космос с Землей, с жизнью на ней.

Вверху справа вздымается Солнце со своим богом – Тона-тиу – внутри. Как было принято, излучающий энергию диск нашей звезды объединен с впаянуым в него кругом драгоценного камня: ведь от нее нисходит животворная сила.

Силу эту зримо выражает нисходящая к Земле колонна, красная, как кровь и пламя. Ее образуют две, как в символе генов, полосы: широкая посередине и две узкие по ее бокам. Колонну обрамляют еще две полосы– из верениц двойных, как бивалентуые хромосомы, палочек и кружков, означающих, по-видимому, два потока клеток.

Вместе с этой колонной-потоком опускается на Землю жизнь. О ней говорит повторенный ниже подобный Солнцу диск. В центре его, однако, уже не божество, а знак Се-Шочитль – Один-Цветок– обозначающий юг Земли, подвластный Тона-тию. А поскольку цветок был у индейцев и символом крови, жизни, постольку все изображение можно понимать как Солнце, творящее жизнь на Земле. Ее исходуые формы– клетки, испускаются в виде лесенки драгоценных камней. Запечатленный таким образом круг жизни, охватывая все организмы мира, покоится на пирамиде, что позволяет видеть в нем и земной храм Солнца. Своды пирамиды несут знаки клеток, удвоенные палочки и особо выделенные язычки пламени – иероглифы горения, жизни.

Три рисунка поменьше, помещенные слева, дополняют это символическое сообщение данными из области физики и биологии. Первый из них, верхуий, изображает тот же солнечный диск, измененный наполовину. Правую часть замещает полукруг ночуого неба со «звездными глазами» в соответствии с левой частью, давая, по– моему, понять, что у жизни всегда есть видимая и невидимая для человека сторона. Зримое в виде Солнца тело существа, – и незримые, сокрытые в этом теле жизненные процессы.

Из этого знака солнечная энергия изливается двойной полосой. Левая, красная, как кровь, и питает видимую часть тела; правая, покрытая точками и коричневая, как тлачинол-т («сгоревшее»), питает сокрытые от глаз Процессы обмена веществ. Обе полосы – единый поток фотонов – несут из космоса энергию, необходимую для жизни, наполняя ею символическую гору – организм.

На втором слева рисунке та же энергия истекает в Тамо-анчан – место зарождений – на согнутые в ярма женские и мужские хромосомы. Вырастающие из них листья травы мали-налли («скрученуое») говорили мне о том, что хромосомы состоят из ДНК– шнуров, скрученуых из двух нитей.

Наконец, третий рисунок слева извещал следующее: животворная звезда с ее излучаемой на Землю энергией всего лишь одно из явлений Вселенной на пути из неведомого пространства к неведомому людям предназначению – пути ступенчатого, как кирпичики белков и как ступеньки пирамиды, по которым божество– наивысшая реальность– нисходит к своим творениям.

Прекрасным дополнением к такому пониманию всех символов показались мне два текста, приводимые Зелером в комментарии к кодексу Борджиа. Один – песня в честь бога кукурузы и цветов, Шочипилли, носящего также имя Се-Шочитль – Один-Цветок:

Родился бог кукурузы в доме нисхождения, в месте, где есть цветы, Один-Цветок, родился бог кукурузы в месте тумана и воды, где делаются человеческие дети, в мичоакане драгоценного камня 5.

Мичоакан был у индейцев аналогом Тамоанчана – на языке науки, пространства внутри яйцеклетки. В переводе на тот же язык последние три строки я прочел так:

…кукуруза возникла в цитоплазме органической клетки, где возникают и дети людей.

Эта песня оказалась таким неожиданным и прекрасным объяснением диска жизни, спускающегося с Солнца под именем Один-Цветок, и, что еще удивительнее, одинаково выводила и человека, и растение из органической клетки! Одно это положение, с его глубочайшим биологическим смыслом, могло быть уже достижением, добытым фактом в моих поисках. Не найти более убедительного подтверждения тому, что не мистика, а биология вдохновляла этого поэта.

Другая песня, посвященная Шипе-Тотеку, Господину Кожи, замечательуа второй своей строфой:

Мой бог – носитель драгоценных камней, спускается по реке, мудрец кецаля, зеленый змей кецаля…6 Я считал, что это можно понимать так: –

Мой бог, носитель клеток, спускает по реке протоплазмы драгоценную генетическую запись, драгоценную хромосому…

Слова «спускается по реке» позволяли соотнести этот текст с тем местом в кодексе Борджиа, где понятие пути связано с потоком Живой Воды, Здесь и там это путь природы и ее структур, обеспечивающих непрерывность жизни. Тот самый путь, о котором, называя его «дао», говорили китайцы.

Любопытно было бы выяснить, как эти биологические знания влияли на ежедневные настроения людей. Вызывали ли они тревоги и страдания или же, напротив, – безмятежность и покой?

Ответить нелегко. Проникновение в тайны жизни могло будить и наверняка будило – как свидетельствуют хотя бы поэты – мысль о своей ничтожности и бренности перед лицом природы, ее открытых от глаз процессов. Сознание нереальности и иллюзорности того, что видишь, ощущение, что ты движешься меж масок, ширм и видимостей, *.b.`k,( отгородился полагаемый истинным мир, уверенность, что твой путь – судьба – предрешен и уже в день рождения занесен в твой календарь, что жизнь таит заданную неизбежность, которую приходится принимать, – все это могло угнетать, ложась тяжким бременем на сознание.

Но вот достоверно известно, что тольтеки, создавшие свою «биологическую» религию, связав воедино элементы, заимствованные из различных эпох и у разных народов и выработавшие завершенную форму космической модели птицы-змея – человека и теологическую доктрину двойственного бога Ометеотля, достигли также и чрезвычайуо высокого уровня культуры.

Вот что об этом писал Мигель Портилья в книге «Древние мексиканцы»:

«Как свидетельствуют древние хроники, тольтеки были прекрасными ремесленниками, великими строителями пирамид, дворцов, художниками и резниками, «которые вкладывали в свои произведения сердца, вознесенные к божественным вершинам»… изумительными керамиками, которые «учили глину лгать», создавая фигурки, куклы и разнообразуые головки. Но прежде всего толътекам приписывается культ бога Кецалъкоатля, бога верховуого, поклонника мира, осуждающего человеческие жертвоприношения и призывающего своих приверженцев к моральному совершенствованию» 7.

Такие замечательуые достижения, думал я, пожалуй, были бы невозможны у народов, отягощенных сознанием своего ничтожества и бренности; у таких народов не были бы в ходу прекрасные слова «зарождаться» и «расцветать», их поэты не обращались бы в песнях к цветам, и уж конечно же не оказали бы такого колоссальуого влияния на другие народы.

Выходит, можно считать, что знания, которыми обладали тольтеки, не угнетали их сознания, пожалуй, напротив, эти знания освобождали их от ощущения тяжести жизни. Уверенность, что ты– «тело богов», что существуешь благодаря их жертвам, что ради твоего существования проистекают многочисленные и сложные процессы, что в твое существование вовлечена вся природа, что человек связан с космосом, что в нем живет небо и Солнце, что он яа1яется нитью паутины Вселенной, а еще струею в великом потоке жизни, и ветвью Древа Жизни, и, наконец, храмом, – этот круг мыслей должен был успокаивать человека, исполнять его гордости, смелости и доверия к жизни, придавать ему сил, разделяемых со всем сущим…

В таком случае человек, вместо того чтобы предаваться отчаянию, мог посвятить себя лучшему, прекрасному в жизни и черпать покой в убеждении, что он не одинок в мире, ибо является не просто собою, а представляет все сущее, что он необходим созидательуым силам точно так же, как все остальное, как Солнце, звезды, Земля; что в его возникновение, как и в возникновение каждой травинки и дерева, каждой собаки и птицы, вложили все свои силы и труды создатели, отцы Формирующий, Кукумац. Ведь это они создали Вселенную, чтобы она, однажды оживотворенная изнутри, могла порождать живые струк-^ туры, и чтобы запульсировала в ней Река Жизни, и чтобы какой-то всплеск ее сложился в человеческое тело и человек явлен был по подобию своих богов и равным Тьм…

Если было именно так, думал я, то тольтеков следует считать народом исключительным, возможно, единственным за всю историю человечества открывшим правду о природе, привнеся ее в коллективное сознание и реализовав в созидательуой деятельуости. Увы, и у тольтеков это было недолговечно. Хроники из Куаутитлана ясно говорят:

Говорили, упоминали, что когда правил Кецалькоатль первый, тот, имя которому было 1-Тростник, он никогда не жаждал жертв человеческих.

Но когда правил Уемак, начали их приносить, и со временем они превратились в обычай.

Начало тому положили колдуны…* – а окончание, мог сказать я себе, дописали ацтеки. Так рассуждал я и не думал, что потребуется обратить особое внимание на КРОВАВЫЕ ЖЕРТВЫ.

Однако это пришлось сделать, когда я понял, что «биологическая религия» может помочь мне понять трагическую дилемму, возникшую именно в связи с человеческими жертвоприношениями. Они были распространены в Америке в различные времена и у различных племен и совершенно неожиданно появились у высококультурных тольтеков и достигли апогея у их духовуых наследников – ацтеков.

Последним тоже нельзя было отказать в замечательуой культуре. Они выказали удивительно высокий уровень мышления, культивировали прекрасные обычаи в семье, школе, труде, создавали вдохновенные, глубокие произведения искусства, не превзойденные до сих пор по богатству содержащихся в них сведений и идей; воспитывали молодежь, исходя из гуманных принципов, – и при всем этом стали человекоубийцами…

Я натолкнулся на два текста, записанных отцом Саагу-ном, которые, как мне показалось, хорошо иллюстрируют это труднообъяснимое резкое противоречие, более того– моральную, духовуую ущербность.

Вот отрывок вступительного поучения к юношам, только что принятым в ацтекскую коллегию, готовившую вельмож царства:

«Оставайтесь в мире со всем, избегайте бесстыдства по отношению к каждому, не унижайте никого, уважайте каждого, относитесь с почтением к каждому, не ставьте себя выше других, не обижайте напрасно никого… смиряйтесь перед всеми, что бы они ни стали говорить о вас, молчите и, если будут вас всячески унижать, не отвечайте им ни словом…» 9 А вот свидетельство:

«Б начале первого месяца,,, убивали множество детей, принося их в жертву во многих местах, на вершинах гор, вырывая у них сердца в честь бога воды…

В первый день второго месяца устраивали праздуик в честь бога по имени Тотек… где убивали и сдирали кожу со многих рабов и пленных… В первый день третьего месяца устраивали праздуик бога /. имени Тлалок… Во время этого праздуика убивали много детей на вершинах гор…

В первый день четвертого месяца устраивали праздуик в честь бога кукурузы… и убивали много детей… В пятом месяце устраивали большой праздуик в честь бога по имени… Тескатлипо-кя… в его честь убивали во время праздуика выбранного юношу, у которого не было ни одного пятнышка на теле… Б шестом месяце… убивали много пленных и рабов, увешенных украшениями божков, именуемых тлалоками…

В'седьмом месяце… устраивали праздуик богини соли… уби-вали в честь этой богини женщину, обряженную украшениями, которые выделывали в честь этой богини…»

И так продолжалось в течение восемнадцати месяцев ацтек-ского года. Впрочем, это еще не все. Саагун пишет:

«Устраивали пышный праздуик бога по имени Шипе-Тотек, а также в честь Уицилопочтли. На этом праздуике убивали всех – мужчин, женщин и детей… Хозяева пленников вручали их жрецам у стоп ку *, а те влекли их за волосы, каждый своего, по ступеням наверх, а если кто не хотел идти по ступеням, тащили его, волоча, к жертвенному камню, где должны были его убить, вырывая у каждого из них сердце… потом его сбрасывали с лестницы вниз, где были другие жрецы, которые снимали~~с него кожу… После этого… несли тело в кальпуко [calpucof, где хозяин пленника складывал свои дары… там их делили и посылали Моктесуме, мускулы на съедение, а то, что осталось, разделяли между другими сановниками и родственниками…» Бога огня почитали несколько иуым образом: «Все хозяева брали за волосы своих пленников и вели к месту, именуемому Апатлак, и там их оставляли, после чего спускались те, кто должен был бросать их в огонь и окуривать им лица фимиамом. Затем брали их, связывали им руки на спине, а также ноги, закидывали их на плечи и вносили на высоту ку, где был великий огонь… и там в огне начинал извиваться… несчастный… и, находящегося в агонии, его вытаскивали и клали на жертвенный камень… и вскрывали ему грудь… вырывали сердце и бросали к ногам изваяния Шиуштикутли… бога огня» '°.

Здесь надобно заметить, что, как следует из других записок Саагуна, жрец, руководивший такого рода жертвоприношением, * Ку – пирамида (на языке науатль).

должен был быть «добродетельным, покорным, мягким, и серьезным, и расторопным, и милосердным, и милостивым, и сердо* больным, и благочестивым, и дружелюбно относиться ко всем»-11,

И при всем том под властью таких добродетельных жрецов государство ацтеков превратилось в страну ужаса и слез для родителей принесенных в жертву детей, для всех граждан, чьи родственники подверглись обряду вырывания сердца, и для всего народа. Смерть кружила по стране, и никто не был уверен в своем будущем. От смерти не спасало ни право высокого рождения, ни привилегированное положение, ни заслуги. Малейшая провинность или оплошность,– независимый поступок, неосторожное слово, не соответствующая происхождению одежда, появление в запрещенном месте – все это –%('!%&-. приводило на жертвенный камень.

У ацтеков произошла какая-то ужасающая идеологическая деформация, какое-то духовуое извращение, чудовищуое искажение воспринятой от тольтеков доктрины. Их многосторонуее и богатое духовуое наследие было сведено, похоже, к одной доминирующей догме: единственная цель существования человека на Земле есть питание божественного Солнца собственной кровью, дабы оно не погасло от истощения…

Оказавшись перед такой альтернативой, владыки царства вынуждены были, по мнению наших ученых, выбирать между кровавой резней и концом света. Впрочем, не все соглашаются с таким утверждением – некоторые полагают, что догмат проводился в жизнь с преувеличенной, ужасающей жестокостью исключительно ради сохранения императорской власти. Это служило не только удержанию в повиновении общества – догмат оправдывал непрекращающиеся завоевания, которые давали и тысячи пленников для жертвоприношений, и богатые трофеи и контрибуции. Товары, скот, продукты, меха, драгоценности и множество изделий ремесла стекались в Теночтит-лан со всех концов мезоамериканского мира.

Лоретта Сежурне считает, что эта деформация была неизбежна. Пытаясь понять, что творилось в этом государстве, она пишет;

«По сути дела, речь идет об использовании примитивных волшебств: материальной передаче Солнцу человеческой энергии. Возвышенуая проповедь вечного единства духа обернулась всеобъемлющим людоедством «.

И далее:

«Если принять во внимание, что интеллектуальный уровень этих охотничьих, кочевых народов был в большинстве случаев весьма примитивным, не говоря уже о том, .что некоторое время по прибытии на плоскогорье ацтеки еще управлялись колдуньей, то станет очевидным преобразование их мистической мысли в магию «12.

Независимо от того, кто и что писал на эту тему, подумал я, все сводится на том, что целью гекатомб была подпитка Солнца кровью жертв, которую, как и сердца, для этой цели ежи-тали в храмах. Да, несомненно, такая мистическая цель была в общественной жизни ацтеков. И рисунки в кодексах, и изображения на стелах, и многочисленные сообщения очевидцев, записанные миссионерами, убедительно подтверждают это. Остается только удивляться, какой же несокрушимой силой обладал этот догмат, если во имя него общество позволило навязать себе такое ярмо бесконечных жертв! Море страдания! Жестокий закон безропотно принимается не только людьми, скованными военной дисциплиной, но и всеми слоями общества. Среди рыцарей Орла и Ягуара были даже настоящие фанатики, убедившие себя, что их священным долгом является не защита страны, родины и семьи от врага, а смерть во имя вечного Солнца на небе. Какою же силой убеждения обладал этот мистический аргумент, если он безотказно действовал на протяжении трехсот лет, а в последние сто перед нашествием испанцев достиг степени террора! Какое он должен был иметь особое значение для самих жрецов, коли придавал такой жар и силу их доводам и, что еще удивительнее, нравственно позволял им придерживаться столь бесчеловечных постулатов! Ведь почти невероятно, что за целые века не пробуждалось сомнения, $%)ab"(b%+l-. ли Солнце погаснет, если мученически не погибнет мое дитя? – а вслед за сомнением – протест, сопротивление; что разнообразуые политические силы не использовали возможное брожение для захвата власти; что веками народ покорно истекал кровью или равуодушно взирал на ежедневные муки пленников, захваченуых среди родственных племен; что, наконец, при всей этой кровавой свистопляске ежедневно вещали о любви и милосердии.

Это можно было бы объяснить невероятным коварством политиков или какими-то чрезвычайуыми интересами государства, думал я, уо только не за такое, исчисляемое веками, время, уо только не при таких немыслимых-масштабах совершаемых жестокостей!

И тут мне пришло в голову, что, принимая во внимание и примитивность ацтеков, и имперские интересы, и жажду власти, и потребности политики, стоило, однако, более пристальное внимание обратить и на сам догмат.

Питание Солнца людской кровью… Особенно-выразительуо И исчерпывающе этот ритуал веры отображен на 1-й странице кодекса Лауд (см. фото 12).

Справа Миктлантекутли, Господин Смерти, обсидиановым уожом, который он держит в левой руке, рассекает грудь человека, а правой извлекает из нее сердце. Из-под ножа брызжет кровь. Изо рта бога смерти облако темной материи истекает к диску Солнца, частично заслоняя его. Это, как обычно, диск, скомпонованный из символов пламени и драгоценного камня, поскольку Солнце несет жизнь в ее первоначальной, энергетической фазе. Бог Солнца, Тонатику, восседая в светиле, пальцем касается этой темной материи, из которой в ответ появляется лента.

Бросается в глаза сходство этого изображения с рисунком из кодекса Борджиа, на котором темная материя такого же происхождения превращается в драгоценном сосуде в змеящиеся ленты с целью трансформироваться в человека. Так вот о чем шла речь! Об органической материи, возвращаемой всем живым существам умершими телами!

Здесь струя крови из груди жертвы отнюдь не питает Солнце. Да, Орел касается клювом кольца крови, окружающего, солнечный диск, но у этого кольца нет связи с Землей! Оно только символ. На рисунке Солнцу – источнику жизни – отдается темная, еще неживая материя.

Неужели, подумал я, рисунок приоткрывает «второе дно» доктрины, ее глубинное значение? Все говорило за то. Может быть, приношение крови Солнцу было лишь ритуальуой демонстрацией, а суть таила мысль о круговороте «пищи», энергии в природе? Я имел основание так думать после того как обнаружил многочисленные соответствия между религией толь-теков и современуой биологией. Я решил проверить, не скрывается ли какое-либо рациональное зерно в идее о возвращении Солнцу того, что было им дано. Может, тогда эта идея окажется не столь сумасбродной и чудовищуой, а ее исполнители – не просто варвары и убийцы?

Солнце для тех народов было понятием сложным. Об этом ясно говорят его графические символы, объединяющие диск звезды с кольцами драгоценного камня, или те, на которых из Солнца появляются $».)-k% ленты или вырастает Древо Жизни. Солнце для индейцев было не просто огненным феноменом, совершающим движение по небу, но представлялось им хранилищем живой энергии, которая, истекая сверху на Землю, созидает здесь дочернее Солнце, пылающее в миллиардах клеток биомассы. Оба они были для них чем-то единым, и земное существовало внутри небесного. Ведь Земля, по сути, погружена в Солнце, в его газовую оболочку, в его излучение в виде частиц, которые эту оболочку образуют, а также в ливень электромагнитного излучения. Так что если рассматривать проблему в свете данных физики, жизнь на Земле невозможно рассматривать иначе, как только внутри или в пределах солнечного объекта. При таком подходе правильуее было бы говорить, что человек живет внутри Солнца, а Солнце живет жизнью им самим.внутри себя созданной,

Вот такому, как мне кажется, Солнцу и самой жизни грозила, по религиозному убеждению ацтеков, гибель, и ей, по-видимому, они старались самоотверженно противодействовать,

«Все хилгические составляющие поверхности и атмосферы Земли находятся в постоянуом обращении, так как на ограниченуом пространстве планеты такое поведение материи является основным требованием, обеспечивающим непрерывное существование и развитие жизни» 13.

Эти слова сказал не ацтекский мудрец и не отец Саагун записал их! А ведь словно из уст ацтеков они прозвучали для меня, когда я выписывал их из труда «Основы современуой биологии» Влодзимежа Кинастовского. И далее ученый пишет:

«Циркуляция элементов и материи е биосфере носит характер питательных соединении… Травоядуые животуые потребляют растения, хищные поедают травоядуых либо себе подобных. Водуые бассейны и почву заполняют продукты обмена веществ, в первую очередь разлагаются мертвые тела растений и животуых… образуя простые соединения,– и эти циклы постоянуо повторяются» '4.

Проще говоря: жизнь питается жизнью, одни организмы должны питаться другими, одни должны погибнуть, чтобы другие могли произвести потомство, прежде чем погибнут сами. Если бы какая-то космическая причина вынудила живой мир отказаться от этого неумолимого принципа, то за короткое время с поверхности Земли исчезли бы и растения, и животуые, и люди. Остались бы, возможно, кое-какие бактерии, способные перерабатывать в пищу лишенные жизни минералы. С этой точки зрения живой мир и есть тот змей, который питается сам собою, заглатывая собственный хвост, а еще солнечную энергию, без которой он погиб бы от энергетического голода.

При таком взгляде на вопрос рисунок в кодексе Лауд становился понятным. То, что Орел пьет кровь, было лишь символом, эвфемизмом, облагораживанием прозаического и религиозного обобщения, за которым был естественный процесс: возвращение разложившихся органических субстанций в живой кругооборот.

Я обнаружил и другие указания на то, что речь у ацтеков могла идти именно об этом. Событие, излагаемое в кодексе Лауд, вершат присутствующие боги, ответственные за жизненные процессы. Согласно письменным источникам человеческие жертвы приносились не только Qолнцу, но и таким богам, как Щипе-Тотек– Господин Кожи и Уеуетеотль – 'бог огня, отвечающий за горение, дление жизни.

Однако возникает вопрос, почему передача материи на рисунке сопровождена гибелью человека, приносимого в жертву? Но разве все жизненные процессы, представленные в кодексах, не сопровождаются знаками жертвенного ножа и вообще символами жертв и покаяния? А что общего имели с этим жизнь и смерть и можно ли их рассматривать в категориях жертвоприношения?

И, однако, все было именно так. Прежде всего как гласят мифы, люди возникли благодаря самопожертвованию богов. В частности – Кецалькоатль, который покинул свой рай, свое исполненное созерцания уединение и, сложив костер, сжег себя на нем. И это самосожжение я теперь воспринимал как атль-тлачино.пли – процесс превращения, ибо бог превратился из змеевидной ленты в человека, а обретя плоть и человеческое сознание, взвалил на себя весь груз земной, всю осознаваемую тяжесть жизни. Это тоже было жертвой с его стороны. Вместе с телом он принял на себя все, что с ним связано, то есть добровольуо отяготил себя греховностью. Он стал смертным существом. Тело его неизбежно обречено на уничтожение. Оно, правда, снова возродится в драгоценном сосуде, но снова с печатью обреченуости. Так что мифическое самосожжение Кецалькоатля в Тлиллане Тлапаллана повторяется при каждом рождении до бесконечности.

На языке науки обо всем этом можно сказать так: собранная в «пищевой цепи» в теле индивидуума солнечная энергия в результате его смерти, естественной или насильственной, возвращается в круговорот природы и передается новым существам. Смерть означает конец миллиардов клеток, погибающих во имя того, чтобы другие могли совершить свой жизненный круг.

Если кому-то покажется, подумал я, что сведение возвышенуого понятия жертвы к проблеме передачи материальной субстанции от особи к особи попахивает вульгаризацией, легко будет показать, что это вовсе не так, что в акте жертвоприношения именно это и существенно. Как раз в виде действа жертвоприношения отмечали в Древней Мексике праздуик бога Солнца Уицилопочтли, так описанный Саагуном:

«…когда мука была уже достаточно мелкой, замешивали ее и вылепляли из теста тело Уицилопочтли. На следующий день человек, которого звали Кецалъкоатлем, метал в тело этого Уицилопочтли стрелу с кремневым уаконечником и пробивал ею сердце (сердце тоже вылепляли из теста. – М. К.),., и после убиения раздевали его,., и сердце Уицилопочтли брали для хозяина или царя, а все тело и куски его разделяли равными частями между жителями Мехико и Тлателолько… таким образом разделяли между ними четыре куска тела Уицилопочтли… В кварталах каждый съедал кусочек тела этого бога… и говорили, что это есть тело бога» 1S.

Здесь прямо, без обиняков, сказано, что, питаясь, мы едим тело бога – Солнца, и этот торжественный обряд причастия есть не что иное, как самое прозаическое, повседневное действие – принятие пищи, но ему на праздуике придан особый, возвышенуый характер. В конце концов, подумал я, не тем же ли занимаются христианские «жрецы», когда при литургии, пригубливая вино и заедая его /`.ad(`.), повторяют слова Христа: «Вот кровь моя, вот тело мое»? Я убежден, что тот, кто хочет видеть в жертвоприношениях только одни символы, глубоко ошибается. Ничего символического нет в сотворении человека из земли ни в Библии, ни в Пополь-Вух, а также отнюдь не символический, а реальный человек должен чем-то питаться – другими существами, возникшими в том же самом акте творения, равным образом несущими бога в себе, Иегову или Уицилопочтли со всем его пантеоном,

Таким образом, все яснее вырисовывался смысл жертвоприношения, а истоки такого понимания природы лежали, как мне казалось, в мироощущении тех племен, которые, живя в пустынях и лесах в основном за счет охоты и собирательства, считали животуых и растения тоже «людьми», и уж, во всяком случае, равными себе существами, коих надо было вопрошать, чтобы они позволили себя сорвать, или поймать и убить, а потом вымаливать у них прощение за то, что пришлось лишить их жизни. Столь же древним обычаем, истоки которого теряются во тьме веков, было принесение богам или божествам пищи и напитков.

Не вдаваясь подробно в этот вопрос, скажу одно: отношения между людьми и богами всегда, во всяком случае, в значительуой мере, вращались вокруг проблемы питания либо человека, либо объекта его поклонения. Таким образом, суть жертвоприношения состояла на передаче своего тела другому в качестве пищи.

Именно эту идею отображают, считал я, рисунки в кодексах Борджиа и Бурбонском, В первом изображен змей, кормящий своим телом другого змея, а на уровне клеток суть питания именно в этом. Ленты-змеи, создавшие один организм, погибают вместе с ним, становясь пищей для змеевидных лент другого организма.

Второй рисунок'показывает, как тело умершего человека возвращается – его заглатывает символический змей в пищевое обращение лент живых организмов.

Я мог утверждать так, основываясь, в частности, на рисунке из кодекса Фехервари-Майера, поясняющем этот особый у индейцев смысл питания. По мнению Эдуарда Зелера, рисунок изображает четвертого из девяти Господ Ночных Часов – бога кукурузы. Рядом с богом – цветущее дерево, а ответвления его корней образуют нечто вроде сосуда с жертвой, предназначенуой для сжигания. Изображен здесь и человек, поглощающий пищу с расщепленного Древа Жизни, символ Тамоанчана, места рождения людей и кукурузы.

Это Древо, вырастающее, по мифу, из. головы Чудовища Земли и кормящее человека, здесь сломлено и из него торчат два флажка, а ими всегда обозначены в кодексах жертвы. Стало быть, сломленуое дерево, как убиение, лишение жизни, обозначает тоже жертву. Жертвенную смерть приняла тут кукуруза, на что указывает присутствие ее бога, и было это жертвой, принесенной на благо человека, для его питания. По той же причине то, другое деревце, при боге охватывает корнями символ жертвы, поскольку предназначение растений – в питании этой жертвой и Солнцем, и, в свою очередь, в питании собою животуых и. людей.

В Мексике тела убитых, принесенных в~жертву, нередко варили и съедали – выходит, жертва в буквальном смысле питала других своим b%+.,.

Ацтеки, считал я, прониклись этим мироощущением более, чем кто– либо до них. Они приняли как постулат, что жизнь требует поддержания поставкой ей материи органических веществ и что эти вещества должны быть самым ценным из всего, чем'располагает человек, а именно: его собственным телом. И боги кроме пищи получали еще религиозное заверение в том, что человек во имя их готов отдать свою жизнь, как некогда они пожертвовали собою ради него.

Благие намерения вылились, однако, в изуверскую форму. Я пытался понять – почему. Существенной причиной тому была примитивность сознания ацтеков в те времена, когда они пришли на Центральное Плоскогорье и, как охотники-кочевники, перемещались к югу. Важнейшим событием у них в то время было низложение главы племени – колдуньи, которая, как полагали, верили ее подданные, управляла ими с помощью волшебных сил. Символически власть после колдуньи перешла к Уицилопочтли, который якобы явился в сновидении жрецу и поведал ему, что путь племени к силе и власти над другими, величию и славе лежит не через волшебство и чары, а только через волю и отвагу руки и сердца. Это был переломный момент: признание воли человека единственно допустимой магической силой толкнуло племя двинуться на завоевания. До мозга костей поглощенные этой миссией, возложенной на них богом, они, не колеблясь, кинулись в водоворот борьбы за земли и политическое подчинение местных племен, Вскоре они владели уже огромным пространством – и сами менялись, подвергаясь глубоким преобразованиям.

Безжалостуые, жестокие, мужественные, жаждущие власти, лишенные сантиментов, истинные варвары, завоевывающие себе место под солнцем силой, хитростью и предательством, твердо стоящие на земле, они столкнулись с народами, которые бесконечно превосходили их своей тысячелетиями выпестованной культурой. Ацтеки не могли не понимать своего более низкого в этой сфере состояния и возжелали духовуо сравняться с теми из подвластных им, кем, возможно, втайне восхищались. Их собственная вера в роль избранного народа, якобы открытая им самим богом, не давала им примириться с тем, что не у них, а у других такая удивительная культура. Лишь проникновение в нее, понимание, усвоение могло освободить ацтеков от сдерживающих начал, ежели таковые существовали, пусть даже подсознательуо.

Только постижение того, что невозможно добыть копьем и палицей – мировоззрения и всех достижений другого народа, могло стать истинным завершением завоеваний.

Так и произошло. По мере расширения завоеваний ацтеки усваивали богатейшие культурные и религиозные традиции захватываемой территории. Они, простые, суровые солдаты, восприняли без колебаний, со страстной верой неофитов все, что им было сообщено о Вселенной, о мире, о месте в нем человека. То, что им открылось, было настоящим потрясением: волшебство и чары, которые они отбросили, – существуют! Называются они – знанием. Но насколько же отличаются они от фокусов их колдуньи. Их посвятили в знания связанные, упорядоченные, обоснованные и логичные. Это была настоящая наука, положения которой можно было проверить опытным путем любое количество раз. Все в ней складывалось в идеальное целое. Энергия Солнца, рост растений, питание животуых, семена и o)f , наследуемые свойства, обмен веществ, постоянуая температура тела. Этому знанию невозможно было противостоять. От него невозможно было отмахнуться. Такое откровение можно было только принять на веру, принять его своим и отождествить себя с ним.

Так они попали в неволю, в рабство мысли – не тела, неожиданно для себя побежденные теми, кого победили в бою. Чтобы освободиться – у них был только один способ: раз это знание – религию невозможно отбросить, надо овладеть им вполне и развить самим. Надо показать всем, что обладаешь им даже в большей мере, нежели учителя, что тебе тоже есть что сказать.

Они привыкли к действию. Их воля и активность привели к тому, что в Мезоамерике наступило время ацтеков. В довершение они поняли еще суть космоса и незамедлительно пожелали воспользоваться тем, что проистекало из этого знания. Слова учения они рвались осуществить на деле. Им недостаточно было получать знания в храмах. Эти знания следовало практически использовать. Им, ацтекам, надо было произнести то последнее, решительное слово, которое доказало бы всем верховенство их и в этой сфере.

Ну что может горделиво показать миру мастер, как не свое самое превосходное, свое достижение? Ремеслом ацтеков была война, убийство; для их солдат– дело обычное. И вот они – именно они – провозгласили священные Войны цветов, чтобы, отдавая в них свою жизнь и добывая пленников, которые умрут на жертвенном камне, питать тем Солнце, сияющее над миром.

Такая миссия рыцарей Орла и рыцарей Ягуара – дело всего народа ~ не была следствием жестокости ацтеков, жажды крови или страсти к уничтожению, превращению в прах – нет, ее источником была глубоко обоснованная религиозная потребность. Кругообращение питательного вещества в природе было для них установленным фактом. Значит, если кто-то и был здесь жестоким, так это только природа. Она принуждала свои живые творения жертвовать собою, она немилосердно ограничивала жизнь особей, чтобы они кормили собою следующие поколения.

Вступила ли в противоречие с усвоенной культурой эта измышленная миссия? Трудно сказать. Ведь если они верили в необходимость чего– то, если у них имелись доказательства, что именно так и нужно, если смерть была для них делом обыденным, то зачем им, принося кровавые-жертвы, отказываться от художества, скульптуры, прекрасных поэм, танцев, да и моральных устоев и этических принципов? Разве одно обязательно исключает другое? Ведь жертвы уходили из жизни именно для того, чтобы могли расцветать жизнь людей и их культура.

Шел XIII век. Америка была погружена в магическое мышление – такой она в значительуой степени и осталась. Племена и народы не были готовы к тому, чтобы вместить в сознание правильуое учение о мире. И, однако, это учение с неожиданной силой завоевывало умы. Оно было первой системой, позволявшей понять живой мир в целом, от простейших до наиболее сложных его проявлений. Его невозможно было отбросить, но оно сразу было обречено на искаженное понимание. Его не смогли осилить тольтеки, а уж ацтекские жрецы– тем более. Об этом можно сожалеть, но нечему удивляться, имея перед глазами в чем-то подобный опыт в середине двадцатого столетия. Ведь через /obla.b лет после ацтеков, в старой Европе, насчитывающей тысячелетия культуры, нашелся народ, который достижениями генетики пытался обосновать необходимость уничтожения других народов для того, чтобы жизнь продолжалась в ра-сово «высшей», «чистейшей» форме, «лучше» связанной с Солнцем, – и начал реализовать свой план, прикрываясь знаком солнечного креста с изломами на конусах и под сопровождение* песнопений и возвышенуой музыки…

Я понимаю, что такое сравнение оскорбительно для ацтеков. Правда, и они считали себя избранным уародом, но им никогда не приходило в голову, что кукуруза, собака или человек другого племени– нечто иное, и худшее, чем они. Они никогда не стремились сжить со свету. Более того, они приносили в жертву самих себя, собственный уарод. Это, конечно, драматично и ужасуо.

Но миссия, которую они приняли на себя, имела целью сохранение жизни вообще, всех ее проявлений на Земле. Поэтому нельзя отрицать, что ацтеки стали первым уародом в истории человечества, который проявил столь глобально заботу о природе, но жестоко заблуждаясь в средствах.

Именно так, был я убежден, следует понимать их действия. Рыцари орденов Солнца жертвовали жизнью ради того, чтобы продолжала существовать природа, протекали процессы развития и роста. Это не было эгоизмом, повторял я себе, народ ацтеков сам истекал кровью.

Замысел такого рода, сегодня, по прошествии половины тысячелетия, должен показаться чем-то неслыханным, невероятным, а меж тем он был именно таким. Письменные памятники говорят о том, что действительно существовал такой народ, уже тогда реализовывавший «проект» с целями, до которых не дорос мир XX века и о которых только еще начали говорить.

Вначале должно быть посвящение, заслуживающее глубокого доверия, с признаками истинного знания, затем – реакция на него, соответствующая времени.

Таков был механизм. А его внутренняя, психологическая база? – продолжал я размышлять. Ответ, казалось мне, крылся в особых свойствах того феномена, каким является человеческое сознание. Тоже творение природы, выросшее из нее во всех своих проявлениях, неразрывно с нею связанное и, однако же, в высшем своем проявлении полностью оторванное, отрезанное от корней, лишенное возможности прямого взаимопонимания со своим телом, чуждое внешнему миру, трагически заплутавшее, обреченуое на поиски, сомнения и ошибки, на жестокие промахи или бесцельуые усилия и блуждания.

Пятьсот лет, отделяющие нас от ацтеков, – это ведь в эволюции меньше, чем мгновение, по сравнению со всем временем человечества. Значит, рассуждал я, механизм мышления ацтеков был абсолютно таким же, как наш, Только вот информация, которую их сознание воспринимало из внешнего мира, значительуо отличалась от нашей. Так что как ни ищи понимания жестокой дилеммы этих наших древних братьев, великих и ужасуых ацтеков, а начинать следует с попытки понять себя.

Размышляя над этой заботой ацтеков о Солнце и жизни, я для себя отметил, что ацтеки в этом стремлении были не первыми среди – `.$.» Мезоамерики. Я имею в виду не человеческие жертвоприношения, совершавшиеся, как известно, Уже за две с половиной тысячи лет до ацтеков ольмеками, хоть и в несоизмеримо меньших масштабах. Таким магическим действом, имевшим целью поддержание мира живых, была придуманная тоже ольмеками ИГРА В МЯЧ.

До сего дня неизвестно, как именно она выглядела в их исполнении и даже какою была конфигурация их травяуого поля. Спустя много столетий поле приняло форму двух литер «Т», соединенуых «ножками». Именно такие поля, выполненные с геометрической точностью, я видел рядом со всеми крупными храмовыми комплексами древних мексиканцев. От земли майя, по побережью залива, в сторону миштеков и сапотеков, до центральной Мексики, Теотиуакана, тольгеков и ацтеков.

Играли в мяч из твердого сырого каучука диаметром ID-13 сантиметров, который надо было бросать, а прикасаться к нему иначе или толкать разрешалось только коленями и ягодицами, прикрытыми для этого кожаными щитками. Как это удавалось – сегодня трудно сказать. Один из вариантов игры, практикуемый до сих пор в северо– восточной Мексике, значительуо упрощен: мяч, кажется, надо подбивать с земли чем-то вроде биты. Зато точно известно, что требовалось провести его через одно из двух каменуых колец, вертикально вмурованных в стены, перегораживавшие поле по центру.

Но главное, по утверждению различных источников, эти игры имели великое религиозное значение и от их результата порой зависела свобода игроков и зрителей и даже независимость царских дворов. Интерес1 к исходу игры был настолько велик, что практиковались заклады, на что шло имущество, жены, дети и даже собственная свобода и жизнь. Игра была жертвоприношением богам: соревнующиеся отдавали ей все свои силы и жизнь.

Обоснования цели казались мне, однако, слишком поверхностными. Риск, выходило, был несоизмерим с целью. Игры проходились задолго до ацтекских гекатомб, когда жизнь цени-1 лась выше, а достаточной жертвой богам была цесарка или кролик. Во имя чего же люди решались терять свободу или голову?

Объяснение пришло мне, когда в Шочикалько под палящим солнцем, меж раскаленуых стен стадиона я глянул на каменуое кольцо в центре, освещенное сверху так, что тени резко выделяли его рельеф. И я увидел обрамляющую это двойную спираль! Это было словно из кодекса Борджиа перенесенное, .хорошо мне изеестное изображение – драдоценйого камня– клетки. Там– содержащее в ядре двух 3Mtfi, ВДЕСЬ-,-^-в виде отверстия, через которое должен пройти мяч. И тут я понял, что по ассоциации это более всего напоминает акт оплодотворения.

Вскоре я проверил свою догадку, изучая рисунки в кодексах. И снова максимум информации дал мне кодекс Борджиа, 'где на рисунке 21-й страницы священную-игру ведут Тескат-липока Черный с Тескатлипокой Красным (см. фото 13).

Здесь кольца изображены наподобие лент драгоценного камня, подтверждая тем самым мою догадку. Кольца играют роль яйцеклеток. Oравда, при них нет двойной спирали, но зато из окружности обоих колец высовывается змея крови – ленточное создание, связанное с хромосомой и рождением живого существа. Из-под горла у нее свисает ленточка эмапа-митль – «слюнявчик» с узкой и широкой полосками генов, а это значит, что всю композицию кольца надо понимать как Драгоценный сосуд с его информативными лентами.

Каучуковый мяч, на который указывает перстом Тескатли-пока Черный, тоже соединен со змеей крови и кровью же обрамлен как символ тела. А по Лоретте Сежурне, символически– змей, когда так4 кровоточит, есть пробуждение к жизни. Если кровь на мяче – следствие прохода его сквозь кольцо, значит, оплодотворение произошло…

На середине поля – человек, весь испещренный красными полосками, что, по Зелеру, обозначает «нечто, долженствующее родиться», «душу, которая еще не обрела тела». Руки человека связаны шнуром, скрученным из двух нитей, – стало быть, он играет здесь роль будущей жертвы, пока еще бестелесной, существующей только в генах. Теклатль– жертвенный нож из обсидиана – вскрывает ему грудь, высвобождая эти гены. Они покрываются кровью-телом и рассеивают маленькие ярма и палочки хромосом. Человеку предстоит родиться благодаря принесению в жертву своих генов – своих божков.

Так что этого человека, обретающего тело в результате прохождения мяча-змея сквозь кольцо драгоценного камня, можно понимать как финал мистерии оплодотворения, разыгрываемой на поле.

Особую конфигурацию поля стадиона поясняют многочисленные рисунки в кодексах Нутталь и Виндобоненси, на которых оно составлено из «четырех колеров» и более чем наполовину покрыто многоцветными полосами, что может указывать на родственность его вида и значения знаку оллин и уподобление-его абрису пары хромосом.

Следовательуо, все элементы богослужения-игры, отправляемого столь своеобразуо, отражали у древних мексиканцев генетическую информацию, заключенную в лентах ДНК, хромосомах, и ее «запуск в действие».

Придя к такому выводу, я, однако, был далек от мысли, что речь здесь идет об оплодотворении как соединения сперматозоида с яйцеклеткой. Собственно, во всех известных мне изображениях нет прямых, однозначных указаний на то, что древним мексиканцам были известны существование сперматозоидов и их морфологическая форма. Хотя действие их было им понятно. Недаром с древних времен мужское семя приравнивалось к живой воде.

Так или иначе, игра в мяч символизировала начало жизненного процесса в яйцеклетке. Отсюда и ее значение в жизни. Похождение мяса сквозь кольцо обещало поддержание, продление жизни, ее обновление, сулило возрастание урожаев, крупный приплод и обилие всего. А эти высшие и всеобщие цели на благо мира, людей, а возможно и всей Вселенной, конечно же стоили единичной жертвы.

И еще: общественный характер игры говорит о том, что она не была ни ворожбой, ни попыткой прочесть «предначертанное». Напротив, от нее в чем-то зависело будущее. Сверхусилия игроков и страстные желания зрителей были внутренней работой на будущее, нравственной заботой о будущей жизни, о ее благополучуом продолжении. Поэтому, «.',.&-., я не очень преувеличивал, сравнив эту игру в мяч с мобилизующим «насыщением» Солнца путем кровавых жертвоприношений. Более того, не исключено, что эта игра подготавливала сознание народа к таким жертвам, затем она приучала людей к мысли, что необходимы постоянуые усилия, постоянуые действия каждого человека на благо жизни.

Когда ацтеки начали увеличивать количество жертв, никто не подверг сомнению цель: она не вызывала сомнений, потому что уже много веков назад прочно вошла в общественный канон мышления.

Наряду с временным аспектом этого биологического мышления существовал еще аспект территориальный. У меня была масса подтверждений тому, что элементы религии-биологии распространены в Южной Америке, на территории Перу и через Центральную Америку проникли в Северную Америку, до нынешней границы Мексики и Соединенуых Штатов. Конечно, эта условная линия не имела никакого действительного значения, поэтому неудивительно, что, сравнив материалы, собранные на территории США и Карибских островов, с перуанскими, я нашел в них удивительное тематическое соответствие. Этими материалами были в калифорнийских горах Санта-Барбара, Санта– Сузана, Сан-Эмидио, а также Сьерра-Невада в районе Туларе и, наконец, в Перу. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в их важности для хода моих рассуждений. Их были десятки тысяч – в каменуых нишах, гротах и пещерах, нарисованных яркими красками до и после испанского нашествия.

Не знаю, рассматривал ли их кто-нибудь из исследовате^ лей под таким углом зрения, но я за короткое время смог составить большую сравнительную таблицу чуть ли не идентичных символов в кодексах миштеков и в горах Калифорнии. Это прямо указывало, на какой территории жили люди, исповедовавшие «биологическую религию». Но теперь меня интересовали не сопоставления: они могли стать обширной темой сами по себе. Зная, что уцелело всего несколько экземпляров кодексов, я понимал, что в них наверняка только часть символов – понятий, которыми владели создатели этих книг. На скалах же символов было превеликое множество: сотни тысяч! Не только хорошо известные по миштекским пиктограммам, но и.масса других, и, что самое главное, те и другие были стилистически иными, в совершенно особенных сочетаниях, композициях и сценах. А это не только могло существенно расширить знание об уже известном, но и позволяло расшифровать еще непонятное.

У наскальных рисунков свои законы. Они передают содержание максимально коротко, упрощенно и понятно для каждого; показывают связи; являют целое, замкнутое в самом себе. На них чрезвычайуо редко можно увидеть какое-либо повествование. Сообщение сведено до смысла знака. Оно как современуый плакат: само значение. Ни украшений, ни «необязательных деталей. Поэтому, когда его читают, найдя к нему ключ, знаки понимаются полностью и однозначно.

Вот когда я смог убедиться в том, каким эффективным инструментом толкования была моя гипотеза. А проверять свое я мог по Кемпбеллу Гранту,, который в номере 6(194) «Natural History» опубликовал множество собственноручуых копий этих поразительуых рисунков – настоящих произведений искусства.

Там я нашел выбранные из чрезвычайуо обширной и удивительно ,.-.b%, b(g%a*.), даже монотонной череды изображений солнечные диски как с прямыми, так и идущими по изогнутым линиям лучами. Эта «изогнутость», скрученность, как я уже пытался показать, была чем– то чрезвычайуым, загадочным для тех людей: ведь они не владели никакими иными способами исследования природы, кроме непосредственного наблюдения. Между тем каждому известно, что солнечные лучи всегда устремляются по прямым линиям, что прекрасно видно, когда они пробиваются в узких разрывах облаков. Вращательное движение Солнца не заметно глазу, как и испускаемые им, помимо видимого света, потоки частиц, изогнутые траектории которых как раз и обусловлены вращением светила. Тот, что вот так рисует Солнце – и не только в Америке, но и на других континентах, – не мог об этом узнать из каких-то ненаучуых, без развитой техники источников…

Многочисленны и изображения клеток. Некоторые из них составлены из множества концентрических колец, придающих им сходство с мишенью в тире; с ядром, покрытым точками; с лучами наподобие тех, что изображены при кодексуом Солнце, соединенуом с драгоценным камнем. Среди них наиболее важными я счел те, которые изображают деление: ведь это свойство относится к клеткам, а не к дискам. Рядом с одним из рисунков я обнаружил добавление в виде маленького кружочка, разделенного на четыре части, – очень похожего на делящиеся драгоценные камни – клетки – из кодекса Виндобоненси.

Знаки клеток обыкновенно связаны здесь со знаками лент и одинарных или двойных палочек. Самый интересный в этой группе рисунок из Сьерра-Невады, изображающий ну прямо бивалент– хромосому, образовавшую свою копию,– и по обеим сторонам от нее клетки: в них этот процесс протекает, и в результате него они возникают.

В пещере гор Сан-Эмилио есть рисунок палочки-хромосомы со знаком клетки, приданным ей наподобие головы и с конечностями, что, как я считал, означает содержащуюся в палочке потенциальную возможность стать телом. О том, что палочка является внутриклеточным образованием тела, а тело возникает путем деления клеток, говорят две по бокам туловищевидной палочки половинки разделившейся клетки, испускающие лучи.

Попутно следует упомянуть чрезвычайуо схожие знаки, выражающие понятие «человека» и относящиеся к каменуому веку, – обнаружены они в Европе. Их прекрасно обобщал рисунок из Мае д'Асиль в Восточной Испании.

Широко распространены и символы бивалентов, стилистически похожие на знак оллин в Древней Мексике. Однако здесь – это замечательная особенность – имеет и варианты, что передает хромосомный прагенезис! Значение же знака подтверждает, например, рисунок в горах Санта-Барбара: раздвоенная на одном конце палочка появляется из клетки.

И для этих двух знаков я нашел аналоги, обнаруженные на отдаленуых территориях. Взять хотя бы неолитический знак из долины Инда, выражающий понятие «человек». У этого «человечка» нет головы не из– за неумело рисовавшего его, решил я, а по той простой причине, что он изображает не человека, а предшествующую ему бивалентную хромосому. Известны толкования этих рисунков. Например, что они изображают людей, обезглавленуых при жертвоприношениях. Однако мне !.+lh% импонировало предположение, что вначале люди выцарапывали на камнях биваленты, а уж потом, чтобы почтить их как божественных создателей своих, придавали форму этого бивалента жертвам, лишая их головы.

В Сан-Эмидио есть рисунок: две ленты, как бы отраженные одна от другой, и каждая с раздвоенным концом – знак их способности к новому делению. Указание на то, что эти копии содержат одни и те же сведения, что они вообще представляют собою запись какого-то идентичного сообщения, я увидел в парах дужек, симметрично помещенных на лентах, а также в их похожих отрезках, покрытых точками.

Палочка-хромосома, повторяющая геометрически знакол-лин, превращается в звериную шкуру, покрытую, как невидимое вещество, точками, а оба ее бока с зигзагами показались мне указанием на две нити двойной гелисы ДНК. При ней – известный по кодексам животворный жезл Кецалько-атля, что подтверждало мою мысль о хромосомном происхождении этого жезла.

Совсем просто, но выразительно показано, как благодаря удваивающейся палочке возникает человек, на рисунке из Ка-льенте– Рандже, где биваленту придано условное очертание головы.

Развитием этой биологической идеи стал для меня бивалент из той же пещеры, преобразующийся в человеческую кожу, а сопровождает его, что было знаменательуо для меня и, похоже, замыкало круг моих доказательств, маленький значок оллин, той самой формы, которая известна по множеству мексиканских его изображений.

Палочка с зигзагами из Сан-Эмидио, преобразующаяся в тело какого– то двурукого пятипалого существа, словно демонстрирует механизм копирования генетической информации: к каждой из двух зигзагообразуых нитей прирастает новая зигзагообразуая нить. Именно так ДНК копирует свои комплементарные нити.

Пожалуй, самым большим, волнующим открытием стало для меня ныне, увы, уничтоженное вандалами, но к счастью сфотографированное в 1890 году изображение из Сан-та-Барбары. Там одна из множества палочек содержит внутри себя ленту, сплетенную из двух нитей, воспроизводящих двойную гелису ДНК, что, как я полагал, говорит о содержимом именно хромосомной палочки. Больше того, вдоль нее идут орнаментом трехлепестковые цветы, а это, думал я, прямое указание на ее троичный код… О том, что тройки не были случайностью, свидетельствует, в частности, «ряд троек» с гор Сан-Рафаель. Они невероятно напоминают структурную схему гена, который, как известно, тоже представляет собою ряд триплетов, как их называют биологи, определяющих оче– 366 М. КУЧИНЬСКИЙ

Рис. 756. Палочка со схемой двойной гелисы и размещенными вдоль нее трехлепестковыш «цветами « и «ряд троек « (Калифорния)

редность аминокислот в белковой цепочке. Можно также считать, что в таком, как здесь, расположении они, кроме того, иллюстрируют /.ab.o-ab». кода, триплеты которого без изменений наследуются всеми поколениями каждого из всех живых существ с самого начала жизни. С этой точки зрения рисунок можно считать идентичным той перуанской ткани, на которой ряд божеств подает друг другу трехпалые руки и наверняка символически с той же целью.

На другом изображении палочки из Санта-Барбары тоже двойная гелиса, однако, вследствие ее малых» размеров, плетения превратились в крестики. Изменение несущественное. Зато ряд уменьшающихся белых, пустых подобий палочки, расположенных вдоль настоящей, означает нечто невероятное! Это что-то принципиально новое среди всех изображений, ибо здесь сообщено о количестве палочек-хромосом! Двадцать три! Точно по стольку содержится их в человеческой яйцеклетке и сперматозоиде перед оплодотворением. И точно так же изображают их в научуых публикациях: от наибольшей – ? наименьшей! В результате слияния яйцеклетки со сперматозоидом восстанавливается комплект из сорока шести хромосом, присущих каждой клетке тела.

Конечно, можно подумать, что все это случайности. Выходящая из клетки палочка, которая раздваивается и превращается в человека; палочка, которая содержит в себе двойную гелису, и палочка, которая изображена с комплектом из двадцати трех ее подобий неравуой длины. Да, взятые порознь, они могут быть случайностью. Но такое количество примеров, объединяющееся в систему, и такое точное число – 23 – делали для меня вероятность случайности ничтожно малой.

И наконец, два рисунка, как бы интегрирующие эти раздельные данные. Первый – на той же фреске, что и оба изображения палочек с гор Санта-Барбары, – показывает, как возникает человек: делится клетка – удваивается вместе с нею хромосома, Палочкам приданы человеческие головы и сросшиеся руки: ведь после деления они остаются вместе, по-прежнему тесно связанные между собой. Ниже – ожерелье драгоценных камней, а в Мексике оно иероглиф– поня-. тия «ребенок»,– вероятно, и здесь оно изображает множество клеток, возникших из яйцеклетки и связанных между собой, как камушки в ожерелье. Другая лента над хромосомой, с короткими отростками, возможно, передает принцип линейной информации.

Второй рисунок – из Кальенте Радже – связывает процесс возникновения человека с космосом. Вращающееся Солнце, рассеивающее свои частицы по спиральным траекториям, передает энергию биваленту, уже превратившемуся в существо с человеческим обличьем. О том, что оно возникло из делящихся клеток и удваивающихся вместе с ними лент хромосом, говорит символ под ним. Грудь его пересекает ломаная линия – знак линейной генетической информации об этом существе: ведь одинарная нить двойной гелисы, спроецированной на плоскость, имеет вид именно зигзага. Впрочем, не исключено, что тут изображение ступенчатой белковой молекулы, наподобие тех, что в кодексах.

В иной территории, отстающей на четыре тысячи километров, относятся изображения из Торо Муэрто в Перу. Мне их показали в пустынуой долине между гор, поблизости от Арекипы, Десятками тысяч покрывали они камни, их засыпали пески, кочующие с ветрами. То, что открылось глазам, имело единую тематику: солнца с прямыми и изогнутыми лучами, клетки с ядрами, палочки, зигзагообразуые +%-bk, лесенки, двойные или двухголовые змеи, животуые и люди.

Я достал толкующую эти рисунки книгу французской исследовательницы Кристин Декерлор, ну прямо с дэникеновс-ким названием «Внеземуые гости в древности» 16. Древность ли тут – неизвестно; никто время этих рисунков не устанавливал физико-химическим методом. Однако некоторые признаки позволяют отуести их к доконкистским временам. Так что им может быть как один-два, так и много десятков столетий…

Декерлор вложила уйму труда в попытку доказать, что эта наскальная «галерея», одна из обширнейших в мире, увековечила факт приземления в этих местах пришельцев– кос-митов. В своих усилиях она явно следует распространившейся в последнее время моде. Возможно, она не сделала бы этого, если бы предварительуо ознакомилась с какой-либо работой по рисованным книгам Мезоамерики: подобные символы не вызывают у исследователей мысли о космитах, поскольку более простые их объяснения– в природных явлениях на самой Земле. А если даже какие-то знаки указывают на космос, то лишь для того, чтобы сказать о значении Солнца и всей Вселенной для возникновения и развития жизни.

Чрезвычайуо многочисленны в Торо Муэрто (буквально: «Мертвый Бык») человеческие фигурки, изображенные в движении – в танце, беге, но с необычными головами.

Просмотрев буквально десятки тысяч таких фигурок, отличающихся незначительуыми подробностями, я пришел к выводу, что породило их то же древнее знание, что отображено в рисунках индейцев Северной Америки, с одной лишь разуицей: там тело человека выводили из палочки-хромосомы, а здесь – из клетки.

Ведь все эти головы – клетки… Человек возникает из яйцеклетки. Для биолога яйцеклетка, по сути, то же самое, что и человек, но в одной из стадий развития. Другие стадии: зародыш, эмбрион, новорожденный, ребенок… К концу – старик. Ау истока– яйцо. Оно во всех этих изображениях заменяет голову: от него как от священного начала, посева богов, символа плодовитости, вели человеческое тело.

Яйцеклетки иногда рисовались в виде окружностей, порой – наподобие прямоугольников с ядром внутри или без него. Вместо ядра в нее вносили – и правильуо делали! – две палочки – бивалент хромосом – или зигзагообразуые линии – ленты ДНК. Внутри некоторых «голов» – две клетки и выходящая из каждой лента, что иллюстрирует процесс деления и копирования, которому мы обязаны жизнью. Три, но иногда два волоска на «голове», могут быть намеком на троичный код. Вот что такое, считал я, эти «космические шлемы с бликами на стекле».,.

Более обобщающие сведения дает тот рисунок, где человеческие силуэты сопровождены четвероногими животуыми и птицами.

Птицы, скорее всего, аналоги солнечного орла из Мексики.

В пользу такой их интерпретации, по-моему, говорит известный рельеф орла, тоже из Перу, несущий на спине отрезок двойной гелисы, – о нем в начале этой книги. В низу рисунка распластан ',%) в виде ленты хромосома, дающей жизнь всем земуым созданиям. Понятно поэтому, почему из такого «змея» на рисунке вырастают организмы животуых, тоже один из другого, с зигзагообразуой лентой на шее, похожей на клетку, идущей от глаза.

Образчиком следующей группы изображений из Торо Му-~эрто, которые Кристин Декерлор окрестила «летающими палочками» – космическими ракетами! – был камень, на котором – внизу – я разглядел двух изящуых лам в позе соития, а над ними – охотящегося ягуара. Это прямо указывало на тематику всего рисунка: питание и размножение. Поэтому палочку здесь целесообразуее объяснить как хромосому, а стоящих на –ней словно на плоту человечков с головками, клеточками, можно, пожалуй, считать и путешественниками, ибо движение хромосома – это путешествие от тела к телу. Или: хромосома есть носитель информации от клетки к клетке и от тела к телу. И еще: хромосома – в своем роде «экипаж» генов, летящих не только в пространстве, сколько во времени, а их небо, космос – клетка.

Чрезвычайуо существенными показались мне два символа, высеченные на этом камне по обе стороны от палочки. Слева – известная зигзагообразуая лента, с правой – тоже лента зигзагом, но в виде троек штришков. Так можно изобразить троичные кодоны для аминокислот, идущие вдоль гели-соидальуой нити ДНК. Разделение этой ленты (биологическая роль ее в понимании наших предков показана мною на многочисленных примерах) на троичные группы придает ей информационное значение.

Еще один удивительный рисунок заслуживает серьезного изучения, поскольку дает, как мне кажется, возможность понять некоторые мексиканские символы. Два треугольника, соприкасающихся в пространстве вершинами – и бегущий по основанию верхнего человечка с головкой клеточкой и тремя волосинками. Да ведь'это же – показалось мне – формула жизни! Организм– тоже треугольник или пирамида, – на рисунке внизу,– вырастающей из миллиардов клеток ради того, чтобы на вершине ее оказалась только одна клетка – конечная цель развития, ее ве ней: яйцо. Оно начинает делиться и преум ножением созидать новое тело – новую пирамиду от вершины предыдущей, из точки связи двух поколений В определенно!! мере подтверждением такого толкования этого символического рисунка может был, похожий на него орнамент на керамическом сосуде из Чупикуаро в Мексике, На нем точку соприкосновения вершин треугольников-пирамид удвоили, как бы показывая тем принцип возникновения нового организма. Для равуовесия, да и по смыслу его, знаку придали еще два треугольника, лежащих горизонтально, с тем же значением удвоения тела, благодаря чему в целом получилось некое подобие креста. Изображение завершают четыре луча, как бы указывающие направления распространения жизни: вовне от центра – места двойственности – на все четыре стороны света.

Графическое родство с этими знаками – пирамида и звезда – очевидно и в многочисленных крестах, названных «крестами Кецалькоат-ля»; поэтому не исключено, что в них отображена та же мысль. С нею, похоже, соотносятся и те изображения из кодекса Виндобоненси, где из основания, образованного двумя хромосомами, вырастает организм в виде пирамиды.

Чтобы покончить с этим рядом примеров, поддерживающих мою #(/.b%'c, я отмечу еще один символ, широко распространенный, всегда присутствующий на рисунках в гротах и пещеруых стоянках Нового Света – например, в Восточных Андах Колумбии, в Венесуэле, на Антильских островах, а также на Кубе. На Кубе были найдены два его варианта, сфотографированные Антонио Нуньесом Хименесом и опубликованные в работе: «Куба»: наскальные рисунки» |7.

Я считал, что черная пиктограмма № 8 из Пещеры Рамоса на полуострове Кагаунес отображает принцип деления клеток, снабженных ядрами и связанных двойной лентой или двойной палочкой, что наглядно передает идею наличия в обеих клетках сестрах идентичной хромосомной информации.

Пиктограмма № 3 из Пещеры Рисунков в провинции Лас-Вильяс указывает на происхождение двух клеток из одной материнской.

Как я убедился, у «гравюр» из Торо Муэрто, рисунков из Калифорнии и центральноамериканских символов есть свои аналоги в различных уголках Земли: в Австралии, Африке, Европе, Азии. Спирали, солнца с изогнутыми лучами, окружности клеток без лучей-; зато с ядрами, пал очки-близнецы, змеи – все это мы находим не только на скалах и в пещерах, но и в гораздо более поздних произведениях искусства; на рельефах, металло-гшастике, керамике и дереве. Для исследователей они всегда были выражением связи человека с природой, в глобальном смысле с Землей и Солнцем, как источником земуой жизни. Мои поиски, когда я для древней символики искал объяснение не в общих категориях, а в структурах и процессах природы, приводили к тому же. Поэтому я считал, что «великие и малые марсиане» в «шлемах с антеннами», на скалах нашей планеты, есть попросту мы сами, и «межпланетные корабли» – это наши хромосомы, а «галактические тропы», бегущие зигзагами, – ленты внутри наших клеток. Ну а змеи и драконы, якобы символизирующие «галактические путешествия», намертво связаны с Землей, возникли на ней, могут удваиваться, преумножаться и обрастать плотью, являясь живыми зародышами именно земуой жизни. Змей, считал я, существо наиболее похожее на информационную ленту, которая «планирует» живой организм. Как максимально похожего по своему виду на эту внутриклеточную структуру, змея почитали всюду, где хоть что-нибудь было известно о внутриклеточном зачатии человека.

Есть один аспект этой проблемы, заслуживающий краткого упоминания, хотя бы как курьез. Независимо от того, опускалось ли когда-нибудь на землю какое-либо существо извне, возможность чего я своим толкованием знаков исключить никак не могу, существует некий вид пришельцев из космоса, которые ежесекундно оседают на нее. Я имею в виду микрометеориты, посыпающие нашу планету мельчайшей пылью; часть этой космической пыли порождена другими звездными системами и путешествует по Вселенной со скоростью, которую придало ей световое давление, или завлечена в наши пределы – например, кометами. Кометы, вероятно, иногда выхватываются со своих невероятно вытянутых орбит силами притяжения звезд, к которым подходят чересчур близко, и за время своего существования навещают околицы многих звезд с их планетами. Кроме того, ведь наша Солнечная система с огромуой скоростью перемещается внутри Галактики и то и дело проносится сквозь облака материи, значительуое количество которой выпадает на поверхность Земли. Исходя из всего этого, Сванте Аррениус в 1908 году сформулировал теорию панспермии в ее первоначальном виде. Он полагал, что мелкие ! *b%`(( и другие склероциевые формы могут добираться до Земли из других звездных систем – они-то и стали у нас зачатками жизни. Теория Аррениуса ожила за последние годы в связи с тем, что во Вселенной обнаружено присутствие органических молекул и допущена вероятность «бегства» земуых бактерий и вирусов за пределы атмосферы и зоны тяготения Земли.

Говорю я об этом потому, что какую-то связь С теорией панспермии могли иметь утверждения майя о том, что почитаемые ими ленты и шнуры «упали с неба». Поскольку в «скрученных шнурах», как мне представляется, следует видеть носитель генетической информации, ДНК, постольку они вполне могут быть именно тем, о чем говорил Аррениус, и не подозревавший, что подобное кто-то знал за тысячи лет до него.

То же самое могут выражать присущие различным культурам и эпохам изображения змей и драконов, спускающихся с неба. Многочисленные авторы полагают, что они могут быть отображением межпланетных путешествий. А может быть, тут тоже имелась в виду панспермия?..

Через восемь дней после того, как Цубера перевезли в Мехико, туда перебрааась вся экспедиция. На двух автомобилях, с экипировкой, извлеченуой из пещеры, еще набрякшей водой, грязной, распространяющей запах красноватой пещерной глинки, terra rosa. После того как люди разместились в спортивном комплексе, мы с Коисаром отправились в дом Энрике Эрнандеса, где находился Мусёл. Когда Энрике отворил дверь и мы по мексиканскому обучаю обнялись, я обнаружил, что и здесь еще не совсем выветрился дух спасательуой экспедиции. С рюкзаков, сваленуых в углу, поднялась курчавая, перевязанная лентой голова Ги Мок-сууна. За приоткрытой дверью в спальню виднелся Деграв, лежащий в одежде чуть ли не поперек супружеского ложа. С дивана пытался вскочить Мусёл, удивительно чистый, опрятный, умытый, причесанный. Ногу в гипсе он держал на стуле. На месте был и Квасьнёк, упаковывавший в сумку какие-то банки и фрукты.

– Ну, наконец-то! – обрадовался он, протягивая руку. – Сейчас отведу к Юзеку. Я там сижу целыми днями, выбегаю только, чтобы перекусить да умыться, сплю с ним. Сказать по правде – поднадоело малость. Может, сменит кто? И вообще, надо освобождать Энрике и его жену, они приняли Мусёла, да еще бельгийцы свалились на голову.

– Я готов, – сказал Мусёл и, проковыляв к своему рюкзаку, принялся его завязывать. – Только вас и ждал.

– Погоди, – остановил я, – сначала в больницу.

– Ежи может остаться, – бросил Энрике. – Он не мешает. Честно. Бельгийцы вечером уедут.

Он сказал это искренне, но в его глазах я уже видел усталость.

– А сейчас – пошли, – направился он к двери. – Мы ежедневно навещаем Цубера, у меня хорошие отношения с врачами. Два шага отсюда.

– Поторопитесь!– попросил Мусёл. – А впрочем… я с вами. – Он ae» b(+ костыль и первым выбежаа на лестницу.

Мы не спеша прошли несколько кварталов. Сильуо стемнело. Было душно и влажно – уже через минуту сорочки прилипли к спинам. У красных огней светофоров, пробивавшихся сквозь буйуо фосфоресцирующие цвета автомобилей, мы останавливались, чтобы пропустить их потоки. Разогретый асфальт источал тепло, лица обдавали клубы выхлопных газов.

Сквозь ворчание моторов я вылавливал слова Энрике:

– Неприятная история…

Оказывается, когда вертолет прилетел в Мехико, доктор Меркадо направил машину в дальуий микрорайон – Наукаль-пан, потом «скорая помощь» перевезла Цубера в тамошнюю больницу Красного Креста, в которой работал доктор. И вот узнали, что директор Национального института спорта еще раньше распорядился поместить обоих пострадавших в самой лучшей частной клинике столицы, Sanatoria Dyrango. Именно там после операции лежал Мусёл. .Больница Красного Креста не могла обеспечить такого ухода и не имела таких врачей, каких требовала сложная операция на позвоночнике. Поэтому все встревожились, начались срочные переговоры между больницей и Институтом спорта. А Цубер тем временем ждал по-прежнему, как после выхода из пещеры, мечтая только о том, чтобы изменить свое положение и получить белую простыню. Телефоны раскалились, посыпались взаимуые упреки. Кто-то обвинил доктора Меркадо, намекнув, что тот направил больного в На-укальпан ради рекламы, потому как сам работал в той больнице. Не хотели понять, что он все время находился в горах и, не зуая о решении в «верхах», естественно, первым делом подумал о собственной больнице. Удалось настоять на том, чтобы «скорая» с Цубером прошла через город в часы «пик», когда из-за обилия машин у нее с ее пронзительуым, малоприятным сигналом, не было никаких преимуществ. Ушло еще несколько часов, прежде чем Цубер оказался на операционуом столе.

Sanatoria Durango горела в темноте огромуыми зеленоватыми окнами. За ними в выложенном мрамором холле суетились родственники больных. На втором этаже все мы втиснулись в небольшую палату. Ее почти полностью занимала никелированная конструкция вращающейся кровати. Посреди блестящих стержней и в белой постели, держа в руке резиновый приборчик для тренировки пальцев, лежал Цубер, посвежевший, немного исхудавший, но оживленный. Он обрадовался возвращению экспедиции, крепко пожимал нам руки, но выражение его лица говорило о том, что мысли его заняты другим.

– Переверни меня, – ты забыл? – напомнил он Квасьнёку.

– А сиделки зачем? – отрезал тот.

– Пусть они не прикасаются – чего доброго, забудут завернуть какой– нибудь винт.

Мы помогли Квасьнёку накрыть Цубера тонким матрасом и опустить на него упругий тонкий металлический лист, прикрепляемый винтами к конструкции. Квасьнёк нажал кнопку, и электромотор начал поворачивать вертикальуо стоящее колесо, внутри которого по диаметру была закреплена кровать. Зажатого между двумя матрасами Vубера поставили сначала вертикальуо, затем опустили в горизонтальное положение, но уже лицом к полу. Убрали накрывающие его лист и матрас.

Было видно, что несколько дней, прошедших после несчастного случая, оказались для него тем же, чем для здорового человека четверть, а то и половина жизни. Он переступил какую-то грань, очутился в ином мире. Столько вещей и явлений, оставшихся в его прежней жизни, уменьшилось, потеряло значение. Нас, здоровых, отделяла от него как бы стеклянная стена. Взаимопонимание уже не могло быть полным. Чувствовалось, что слова означают для него нечто иное, нежели для нас.

Было жарко, и он лежал накрытый только простыней. Квасьнёк откинул ткань и показал бинты, покрывающие верхнюю часть его тела. Участки кожи и мышечной ткани, размозженной в результате удара о камни, отмирали, и во время ежедневных процедур их понемногу убирали. Не было трещин в тазе, никаких внутренних повреждений, которых так боялись спасатели в пещере. Единственным следом после операции позвоночника было несколько скобок и почти полностью затянувшийся разрез на уровне десятого позвонка.

Однако девятичасовые усилия хирурга установить два давших трещины позвонка, десятый и одиннадцатый, в прежнее положение и тем самым ослабить давление на спинной мозг, не вернули движения ногам. Повреждение было-слишком серьезным – пострадали нервные волокна.

– Тебе надо поговорить с врачом, – попросил Цубер. – Я хочу точно знать, какие у меня шансы. Они проводят еще какие-то дополнительные обследования, что-то уж больно тянут.

– Верно, – шепнул мне немного погодя Квасьнёк, – я не очень хорошо понял, но доктор что-то говорил о каких-то тканях, которым в ране быть не положено…

В комнату заглянули две санитарки, вкатили тележку, на ней – тазик с водой, губки, полотенца,

– Надо выйти. – Квасьнёк вытолкал нас из палаты. – Обмывание, потом ужин.

Мы спустились в холл, через минуту из дверей лифта вышел Мусёл.

– Надо бы заказать для меня костыли, – вспомнил он, – эти я одолжил.

– Я узнал, где можно купить, – раскрыл Энрике записную книжку.

Поздним вечером я возвращался через все еще живой и гудящий город. Голубоватые огни заливали туннели метро, окна вагонов мигали, как кинокадры, шумели вентиляторы. На стенах мелькали рельефы майя, спешащие толпы обходили откопанную в подземелье ацтекскую пирамидку.

Мне показалось, что я понимаю душевное состояние Цубера. Весь он был обращен в себя, вслушивается в свой организм, ожидает сигналов изнутри, пытается их понять, объяснить, доискаться их доброго или злого значения. Сейчас его истинным миром были глубины a.!ab"%-.#. естества.

Все так же, сказал я себе, как у древних мексиканцев. Они здоровые, тоже шли по жизни, ни на мгновение не забывая о своих молекулах и скелетах– тех самых, которые Кецалькоатль вырвал из Миктлана; о своей крови и мышцах – из кукурузы, – являющихся телом и одеянием богов; о своей коже, выделанной Шипе-Тотеком по законам, предписанным узкими и широкими полосками и четырьмя колерами. Они ощущали внутри себя тепло Солнца, перенесенного на Землю. Вслушивались в борьбу Орла с Ягуаром, разыгрывавшуюся в их телах, с волнением думали об инертной материи, ее стремлении к распаду, который в– силах остановить только поступление энергии Вселенной и непрестанное принесение в жертву живых созданий. Не угаснет ли это горение, не охладится ли тепло жизни под их кожей?

Каждый день с рассветом, когда Солнце со свитой полегших в бою или на жертвенном камне возносилось к зениту, означал для них переход на новый отрезок времени, управляемый иным богом, требующий иной церемонии, жертвы, молитвы, чтобы все дела в этот день удались и сон жизни продолжался.

Мужчина отправлялся на войну, свято веря, что в бою он подражает высокому церемониалу природы, самой его сути, исполняет ритуал жизни, поддерживает творческое горение,, побуждает к действию, вызывает движение, разогревает, сжигает, вырывает из неподвижности, обращает мертвое в живое.

Женщина ощущала то же самое, будучи беременуой, особенно при родовых схватках. Она боролась со своим телом, чтобы вывести на свет новое поколение узких и широких полосок, дать божественным– процессам их новое святилище, возведенное из драгоценных камней – клеток, чтобы к концу «захватить в плен» свою дочь или сына, завоеванных ею в борьбе с Миктланом.

Хирург, оперировавший Цубера, оказался невысоким пожилым человеком со спокойными, а для мексиканца даже флегматичуыми движениями. Он все время внимательно рассматривал меня, словно проверяя, верно ли я понял его.

Я узнал, что во время операции среди множества осколков кости от потрескавшихся позвонков он нашел волокна органической ткани. Микроскопические исследования подтвердили, к несчастью, самые худшие опасения. Это были проводящие импульсы нервные волокна, вырванные из спинного мозга. Они не способны к регенерации. Невосполнимое нарушение связей, ведущих к нижним конечностям и органам тела, – никакой надежды на восстановление способности владеть ногами. Однако врач не исключал вероятноети восстановления хотя бы других временуо заблокированных функций.

На вопрос о дальуейшем ходе лечения и перевозке Цубе-ра на родину доктор ответил, что послеоперационуая рана рубцуется быстро. Вскоре можно будет одеть корсет и через несколько недель начать реабилитационуые процедуры. Надо еще после удаления мертвой кожи с бедра проделать трансплантацию кожи – натяжением и перенесением части кожного покрова с ягодиц и спины. Перелет на родину будет возможен через шесть – восемь недель.

Сам Цубер силился сделать все возможное для своего выздоровления. Q первых же дней после операции он тренировал кисти рук, пальцы, проделывал гимнастику шеи и плеч. Благодаря этому ему удалось избежать многих характерных для больниц неприятностей, вызываемых обычно неподвижностью пациента. Пытался он и тренировать мышление. Вызывал в воображении движение каждой мышцы, участвующей в приседаниях, ходьбе, беге, прыжках или подъемах на скалы. Он делал это упорно и силой воображения заставлял легкие дышать так, как это бывает при большом усилии, при этом у него краснела кожа, на лбу выступали капельки пота.

Когда миновал послеоперационуый период лечения, было решено перевести Цубера из дорогой клиники в государственный Ctynro Medico. В Институте спорта я узнал, что это прекрасно оборудованная лечебница, с отличным медицинским персоналом, обеспечивающая лучшие виды терапии. За день до расставания с Sanatorio Durango я посетил обоих врачей, оперировавших Мусёла и Цубера, и вручил им памятные значки экспедиции. Цубера перевезли в Центр медицины на «скорой», я добрался туда через полчаса. Огромуая территория была застроена современуыми зданиями, каждое казалось самостоятельуой больницей, а меж тем это были просто специализированные постройки: котельные, прачечные, кухни. В приемное здание по наклонной платформе одна за другой въезжали машины «Скорой помощи» и такси, подвозившие из города жертв несчастных случаев. Просторуый первый этаж был поделен на боксы, куда группы медиков забирали пациентов, чтобы оказать им первую помощь и диагностировать повреждение. Там и Цубер ожидал, пока ему не выделили место в нужном корпусе .и палате.

Я не мог пройти к нему – для сопровождающих был предназначен обширный зал ожидания, где родственникам пострадавшего сообщали о заключении врача и где он помещен. Ждать пришлось долго. В зал вливался непрекращающийся поток жертв случая, которых свозили сюда, словно с поля боя. Неожиданным образом Мехико явил свою величину. Здесь не было уже места сомнения относительно двадцатимиллионного населения города. Я видел кровь, капающую с носилок, набухшие, неумело наложенные повязки, изорванные одежды, обнаженных людей со страшуыми ожогами, поломануыми конечностями, резануыми, рваными, ножевыми, пулевыми ранениями; сюда свозили жертв зубчатых колес, пил, поршней, автомобилей, строительных лесов, электрического тока, кислот. Этот город, именуемый молохом людьми, повседневно живущими в нем, здесь являл свое самое что ни на есть хищное обличье. Я не мог не подумать, что вот эта живая, мыслящая субстанция мира, которая неустанно обеспечивает себя искусственуыми, мертвыми придатками ради возможности жить, в конечном счете оказывается их жертвой.

Не слишком часто удавалось мне навещать Цубера на новом месте; я то и дело выезжал в удаленуые районы – экспедиция доканчивала свои последние разведки и выполняла взятые на себя киносъемочные обязательства. В городе меня тоже ждали десятки дел, связанных с подготовкой возвращения в Польшу, обязанностями по представительству, корреспонденции.

Цубера уложили на кровать, все время автоматически покачивающуюся – с бока на бок. Он заверил меня, что прекрасно себя чувствует, что после упорных тренировок с ногами что-то происходит, пытался даже пошевелить ступнями. Мы надеялись, хотя врачи не разделяли наших надежд, что, может, стимулируемый таким образом организм – )$%b какой-то обходной путь, позволяющий пропустить сигналы, необходимые для включения заблокированных мышц, создаст новые связи, минующие поврежденуые участки.

При всем том обследования показывали поразительные результаты в общем состоянии организма: оно мало отклонялось от нормального уровня здорового человека. Начались реабилитационуые упражнения, инертная гимнастика ног, массаж. Но чаемых результатов не было, да и не могло быть. В конце концов следовало взглянуть правде в лицо. Сейчас это было уже легче: Цубер восстановил психическое равуовесие, а произошло это благодаря смещению центра, усилий с тела на сознание, чему в немалой степени помогли его мыслительные тренировки.

Поэтому когда пришло сообщение о скором прилете в Мехико жены, которая должна была после окончания необходимых процедур перевезти его на родину, Цубер уже не боялся встречи. Он уже освобождался от ощущения несчастья, был уверен, что обретет в жизни новое содержание, ее полноту.

Пришло и время моего отлета из Мексики.

AEROPUERTO

Я прощался с Мексикой. Ранним утром в холодных помещениях аэропорта народу было мало. Поднявшись по эскалатору в зал отлета, я поглядел на оставшуюся внизу небольшую группку моих друзей. Им я был обязан своим знакомством с этой страной. Благодаря их помощи я смог увидеть и прочесть то, что было необходимо для моей гипотезы. Супруги Алехандра и Фернандо Касар, Энрике Эрнандес Ассемат… Со многими другими я распрощался вчера вечером. Большинство участников экспедиции уже улетели в Польшу; шесть человек с багажом и автомобилями отправлялись кораблем из Тампико; один остался с Цубером, чтобы дождаться его жены.

В самолет я сел уже не тем человеком, каким приехал сюда. Другой была в моих глазах и Мексика. Самолет шел вверх, и уходили вниз покрытые снегом вулканы, а вокруг них поблескивали поля кукурузы.

За эти полгода я, по самоощущению, постарел на четыре миллиарда лет, ибо узнал от древних мексиканцев, что именно таков возраст моего тела – образующих его бессмертных драгоценных камней, его– и моих– мудрецов и мыслителей, полосчатых лент, моей извечной драгоценной воды. Они – в моем теле – помнили тот мир праначал, когда Тепев и Кукумац соединили свои слова, с момента сотворения жизни…

Над Карибским морем я раскрыл тетрадь и набросал «Таблицу символов с биологическим значением», позволяющую одним взглядом охватить древнейшие знания и их аналоги в современуой науке.

В ней я ограничился только теми символами или знаками, которые графически и значением соответствовали иллюстрациям в современуых биологических трудах. Содержание таблицы опирается на рассмотренный мною обширный фактический материал. Впрочем, я не исключаю, что некоторые символы могли быть включены в нее ошибочно.

Отсканировал и распознал Козлов Сергей 26.09.2001

0|1|2|3|4|5|