Мачей Кучиньский Змеепоклонники

У большинства «танцоров» в ухе серьга в виде драгоценного камня – символа клетки. Быть может, причину физического или психического отклонения индейцы видели именно ff клетке, в яйце.

Эти отклонения были и есть всегда. Наследственные пороки могут искажать строение и функции тела, обычно и то и другое одновременуо. Обыкновенно они вызваны мутациями многих генов: или недостачей одной хромосомы, или каким-либо изменением в хромосоме. Вот причина таких заболеваний, как косолапие или врожденное отсутствие кисти, мон-голизм, умственная неполноценность или комплекс Тюрнера у женщин, проявляющийся в чрезмерно низком росте и в целой гамме других нарушений.

Человек– по мнению ольмеков, тольтеков, миш-теков, сапотеков, ацтеков – был «необязательным"псозданием, коли невидимые пальцы могли формовать его и так, и этак. Он был непостоянной формой какой-то иной, истинной жизни, пульсирующей в глубине живых существ. Это-то и демонстрируют изображения, известные у разныхпнародов: фигуры горбунов или айробатов с гибкими, как `%'(– , ногами и руками, часто воспроизводимые в керамике. С безошибочным чутьем, как бы исходящим из абсолютуого знания, художники, скульпторы изображали те недостатки тела, которые были следствием отклонений от «эталона», возникших в полосчатыхплентах, в палочках, в змеевидныхпсозданиях с «записью» человека.

Дойдя в своих рассуждениях до этого момента, я не мог обойти молчанием то поразительное явление, имя которому

Их распространенность – как я считал – была явным выражением убежденности индейцев в «неподлинности» человека. Его некой побочной роли в великом жизненуом процессе – только формы, служащей иной, истинно живой субстанции.

Набальзамированные тела умерших, например, индейцы усаживали с поджатыми ногами, окутывали их полотном и шнуровали, что благоприятствовало мумификации, но лицо прикрывали маской. Делалось это, думал я, для того, чтобы, когда тело уже разложится, а душа исчезнет в стране теней, осталось свидетельство того, что здесь был человек, а не кактус или попугай. Возможно, маска, считалось, помогала душе усопшего распознать своипостанки, а богам знать, что они имеют дело с остатками клеток, некогда бывшими человеком, а не животным или растением,

В работе Витрауд Цендер, исследовательницы концепции двойственности в доиспанском мире, я нашел такие слова, относящиеся к богам в масках в Америке:

«Это магическое перевоплощение, благодаря которому божество проникается натурой существа, представляемого маской, действует также и в обратном направлении: дух и мощь божества передаются существу точно так же, как могут быть перелиты и в' какие-либо иные творения природы, какого-либо человека или животного, выбрануого богом…» 2

Но ведь и я говорил о том же! И человек, и животное как раз и были «какими-либо» формами, а в действительности же, в глазах природы, существенными были не формы, а то, что в них сокрыто… Нечто такое я все время искал в тогдашних научныхпсообщениях.

Мысль, что наше сознание трагически ошибается, идет по ложному пути, служит чему-то или кому-то, кто скрывается в теле, находило подтверждение в раскрытых беззубых ртах и пустых глазницах масок. Они мистическим своим видом давали понять, что под ними тщетно искать человека, ибо там, под внешней формой, скрывается нечто иное. Маски же, которым придали зрачки – например, маска из Теотиуакана, – изготовленные из зеленого камня, маска с глазами из обсидиана, глядели трагическим, осознанным, о том же говорящим взглядом…

Вот лицо человека, лишенного иллюзий, в изгибе его губ кроется тихий ужас открытия: я не я, я только внешность неведомого создания, покрытие непонятных процессов, а сам я – ничто. Неподвижный, невидящий взгляд: мысль обратилась вовнутрь, мгновенно познала чуждость увиденного – и отстранилась…

Похоже, человек осознавал, что он всего лишь тонкая оболочка, кожа, ну, может быть, еще лицо. Жалкий лоскут кожи, .b#` –(g(« ni%) то ведомое, что внутри, от всего мира. Она только перегородка между чуждыми силами: окружающей Вселенуой и миром, скрытым под ней, в теле, которое он уже не мог считать своим. Не мог он полностью понять и своей вторичной роли носителя, хотя и вынужден был с нею смириться. Но ведомый мудрецами, он искал утешение в объяснении, понимании своего места в природе. Надежда была, по крайней мере, в том, что он, хоть и маска, но маска мыслящая, ибо он искал пути проникновения в эти два разделенные им самим пространства.

Я не мог не заметить, глядя вокруг, что такое мировоззрение пронизывало мышление в ту далекую пору, хотя наверняка гораздо менее осознанно. Древние мексиканцы, пытаясь смириться со своим положением, говорили: «Только песни, только Цветы…» И еще:

Долой печаль, долой горечь, будем радоваться.

Не будем походить на тех, кто живет во гневе. Широка Земля… Господь наш дал нам смех, сон, пищу,

ciLjy и бодрость, а также телесный акт, посредством которого люди заселяют Землю. Все это делает жизнь на Земле радостнее, ц не всегда следует сетовать…2

Затерявшийся, слишком далекий от истоков природы, чтобы искать в чем-либо утешение, человек в ощущении безысходности даже не замечает своего промежуточного положения, своей маски, он лишь– осознание двух чуждых ему миров, брошенный между ними.

Крайним выражением такого взгляда на лишенное величие положения человека показалась мне та фреска из Теотиуакана, на которой из чудотворных рук бога вытекают два потока, два каскада живой воды, покрытые символами порождаемых ею предметов: клеток, человечьих и звериных голов, носов, кистей рук, бабочек… Иначе говоря, здесь нет и мысли о целом человеческом теле как таковом. Есть его части, и нос его уравнивает в значении, есть точно такое же творение, как крылышко бабочки. И то и другое ничего не значило само по себе. Каждый из этих объектов, по мысли Лоретты Сежурне, «был не чем иным, как только оболочкой божественной частички"4.

Трудно, думал я, низвергнуть человека еще ниже. А ведь этот человек, единственный меж богов и мира форм ими сотворенных, предпринимал усилия – я упрямо повторял себе это – познать самого себя, понять все это.,.

Фреска подсказала мне сходство с одним явлением, обнаруженным современуой медициной. Одна из разновидностей рака, известная под названием «тератома» и поражающая половые железы, образует подобие желваков значительных размеров– опухоли, появляющиеся вследствие безудержно, «беспланово» разрастающейся ткани. Клетки, пораженные этой болезнью, делятся, увеличивают свое количество и, размножаясь, строят случайные опухолевидные структуры. Однако удаляющие их хирурги часто обнаруживают в тканевой массе тератомы /` «(+l-. оформленные иные части тела, такие, как кости, зубы, кожа, волосы… Причина их неуместуого появленияпсостоит в том, что больная клетка «запускает в работу» случайно выбрануую генетическую информацию – ту самую, которая ранее, начиная с первой клетки– яйца, создала человека, «монтируя» ему зубы и прочее в соответствующем месте тела.

Подобные примеры дают и растительные ткани, выращиваемые в лабораторных условиях, в-пробирках, с питательной средой. Их клетки делятся и размножаются, создавая беспорядочную, хаотичную массу. Однако, используя определенуые раздражители, можно вызвать «запуск» части генетической информации, касающейся дифференциации клеток и пространственной формы растения. Тогда в этой совершенно случайной, аморфной массе новые деления клеток начинают с абсолютуой точностью строить, например, лист клена… Без корней, без ствола, без веток, без стебля. Один лишь лист!

Это любопытное явление весьма наглядно показывает то, Думал я, над чем в обыденной жизни мы не задумываемся, а именно: тела, в том числе и человеческие, создает биологический механизм, который в соответствующих условиях, как бы подчиняясь нажатию кнопки, построит любую структуру, выбрануую с «перфорированныхплент», с ДНК, хранящуюся в мотках хромосом.

Я покинул Монте-Алъбан вечером. В сумерках машина спускалась с вышин к теплой, нагретой коричневой земле. Казалось, я приземлился после полета в небесах. Съехал с шоссе по Дорожхе, ломая кусты, так далеко, что затихло ворчание моторов. И дальше, за пригорок, через сухое русло ручья– и погрузился в кактусы. Они стояли редким леском, раскинувшись над моей головой, длинными иглами касались крыши автомобиля. Под ними была сухая, твердая, как^бетон, разогретая красная земля и тропинки муравьев… Я развернул матрас, растянул от автомобиля до кактуса москитуую сетку. Пели цикады. Всходила луна.

В 23.00 я кончил записи и погасил фонарик. Усиливалось тонкое гудение комаров. Я задернул сетку над головой, вытянулся, попытался задремать, но в тепле, идущем от земли, было слишком душно, а за сеткой стоял уже жуткий звон тысяч насекомых. Я лежал, полусонно глядя на клочки неба, усеянные звездами, и на луну, поразительно яркую, этакую светящуюся изнутрипбелую скорлупу.

Надо мной, облитые этим обесцвеченным светом, возвышались кактусы. Овальные, мясистые, толстые листья опунций. , А рядом с моей головой – два шаровыхпкактуса, две раздувшиеся сферы, две бочки, залитые лунным светом, серебристые, поблескивающие серебряными волосками между иглами, Другие стелились по земле, словно ощетинившиеся иглами змеи, и, как змеи, поднимали головы к луне.

Я лежал между ними, такой же, как они, носитель хромосом, уравненный с ними в этой судьбе. Может, только более свободный благодаря способности мыслить, но, по сути, равно зависимый, запрограммированный.

Прямо в небо устремлялся канделябровый кактус, его параллельно расположенные ответвленияппоходили на гигантские башни. Я увидел в нем космически великий город клеток, ужасные небоскребы, бесчисленные уровни, бесконечные этажи. С одного на другой /%`%* g(« nbao соки, и на каждом – сонмы клетушек, как монастырские кельи, безоконные тюремные камеры, а в них – хромосомы. Миллиарды хромосом в миллиардах комнаток, и в каждой одинаковые семьи хромосом. Именно тут, в эту ночь, я долго раздумывал, не они ли случайно являются «базовыми», высшими созданиями природы, скрывающимися в разнообразныхпбиологических структурах, в различных телах. Ведь в конечном итоге мое тело и тело комара были подобными, только внешне неодинаковыми городами хромосом.

Многое говорило в пользу особого места этих творений в природе. Мне пришло в голову, что кого бы ни имели в виду киче, говоря о создателях человека: «от великих мудрецов, от великих мыслителей начало их», но как раз к хромосомам эти слова подходили как нельзя лучше.

Ведь в хромосомах, в нитях ДНК, заключено все наследуемое генетическое знание, передаваемое потомкам материнскими организмами. И эти слова: «от великих мудрецов» – должны относиться именно к генетической информации, к «знанию» о строении тела, самого тела, ибо приобретенная сознанием, опытом информация не наследуется, о чем киче прекрасно знали хотя бы по наблюдениям за своими детьми.

О том, сколь невероятно сложна, богата эта информация, особенно у высших организмов, свидетельствует то, что она содержит данные о формировании тела не только в трехмерном пространстве, но и во времени, проводя это формирование через различные состояния и фазы. Она содержит не только «инструкции» для отдельных клеток о форме их самих и виде работы, которую им предстоит выполнять в тканях костей, мозга, сердца или печени, но и программы химических процессов для «внутриклеточного производства». Не только образцы «коллективуого поведения» для мышечных тканей, но и «программы» движений, осуществляемых всей колонией клеток, всем телом. Не только физические «методы» влияния на окружение, путем применения силы, но и такие воздействующие сигналы, как осанка, выражение морды или лица. Эта информация содержит в себе также образцы, служащие базой для абстрактного мышления, ибо наше сознание тоже берет начало в генах, содержащихся в хромосомах.

Они не только мудры, думал я, но и совершенны! Новые хромосомы возникают за очень короткое время, копируемые с родительских почти сразу в законченном виде, не проходя никаких фаз развития. После копирования нити ДНК и укладки ее в сложную структуру, моток, в виде которого и существует хромосома; нить соединяется еще с гистонами – молекулами белков, помогающими хромосоме сохранять форму и, по-видимому, «включать» и «выключать» гены.

Известная нам сейчас форма хромосом настолько – пользуясь наиболее подходящим определением, – эффективуа, что сохраняется в течение уже 90 процентов времени эволюции живого мира. За 3 миллиарда лет организмы прошли путь от комочка из нескольких клеток в океане до человеческого тела. Хромосомы же их в принципе остались тем, чем и были. Этому не. противоречит утверждение, что изменилось их генное содержимое, а также и то, что время от времени часть одной хромосомы намертво соединялась с другой. Моток оставался тем же мотком, независимо от того, какие нити содержал и какую длину они имели.

Исключительность хромосом состоит еще и в том, что если попробовать найти в организме наименьшую структуру– его «наименьшее кратное», – которая независимо от места принципиально не изменяется, то ею окажется именно хромосома. Правда, на ум тут приходят еще и клетки – «кирпичики», из которыхпсложены тела, но они-то как раз существенно различаются между собой: от метровыхпаксонов до микронных клеток печени, да и функции их различны: от проводника токовых импульсов до «фабрики» гормона. К тому же дифференциация клеток обусловлена тоже хромосомами. Это в их генах «записануые распоряжения», приводят к тому, что из половой клетки развиваются сотни других разновидностей, в ядрах которыхпвсегда содержится одинаковый набор хромосом. Они являются одновременуо и «памятью» и «распорядительным центром» клетки и всего тела, всегда действуют полным комплектом, всей своей «семьей», хотя, например, мышечной клетке нужны лишь те из сорока шести хромосом, которые содержат необходимые им гены.

Мне показалось, что более подробного рассмотрения заслуживает их «частуая жизнь». Вот окончилось деление одной из клеток человека. Сорок шесть хромосом начинают самостоятельно действовать в новом ядре клетки. Сорок шесть мудрецов, совместуо несущих память обо всей истории жизни, приступают к работе с абсолютуой уверенностью в себе. Первой выдает инструкцию хромосома-организатор. По ее сигналу остальуые расслабляют структуру, из плотных палочек превращаются в тонкие, змеевидные образования. И сразу же берутся за дело. Их новый дом, по сути, является их старым домом – самим же им нет надобности набираться опыта, чему-то учиться: им давно ведомо все. Они сами себе родители.

Их наипервейшая задача – немного расширить клеточную пленку, ставшую несколько тесноватой пос/Ге деления клетки, и пополнить цитоплазму. Сразу же начинается подготовка к следующему делению, созданию собственных копий. Это требует накопления нуклеотидов, «кирпичиков» ДНК. Одновременуо продолжается обыкновенная работа: клетка сквозь поры в оболочке принимает «поставки» извне, химически перерабатывает полученуые вещества, часть использует на собственные энергетические или материальные нужды, удаляет отходы, высылает наружу своипспецифические продукты, необходимые другим тканям тела.

В той химической фабрике, какую являет собою внутриклеточное пространство, роль инструментов и машин играют энзимы, сложные белковые молекулы. Именно они выхватывают элементарные частички, переносят их, разделяют либо связывают, составляют из них более сложные структуры.

Сведения же о строении энзимов содержатся в генах. Генетический «рецепт» энзима– белковой молекулы линейно «записан» в нити ДНК. «Изготовление» энзима начинается с копирования гена. Одна из двух нитей двойной гелисы служит образцом. Вдоль нее, в соответствии со знаками кода, прирастает, синтезируется из составных частиц комплементарная нить. На то, чтобы «переписать» ген, уходит несколько секунд. Затем нить отделяется и, как МРНК, переходит из ядра в цитоплазму – так как чертеж или технологическая карта на заводе переходят из конструкторского бюро в производственный цех. В цитоплазме нить будет использована в качестве образца для синтезирования энзима. А поскольку она недолговечна – в ядре уже /`.(ae.$(b копирование следующей. Так вдоль тел хромосом, постоянно и бесперебойно, в размеренном ритме, буква за буквой, происходит прочтение древнейших строк– разыгрывается мистерия передачи знания, которое здесь, на этом самом месте, из слова становится телом, информационная формула преобразуется в живую материальную структуру.

Когда поступает химический сигнал о том, что подготовительные работы окончены, семейство хромосом коллективуо производит собственных детей– дочерние хромосомы. То, о чем иногда мечтают люди, фантазеры– оставить на свете свою во всем точную копию, – для хромосом обыкновенное дело. Это, вероятно, одна из величайших, поразительнейших вещей, какие только происходят в космосе, – нескончаемое преумножение и передача в будущее полного, грандиозного объема накопленной информации.

В определенуый момент рядом с каждой из хромосом возникает ее копия, связанная с нею в узком месте – центромере; Некоторое время они существуют как сиамские близнецы. В идеальной гармонии обе копии, обе хроматиды – бивалент – позволяют копировать своипгены на потребу увеличения числа энзимов. И так до момента разделения – расставания навек.

Змеевидные, покрытые петельками тельца съеживаются и свиваются, превращаясь в короткие толстенькие палочки, соединенные в центромере. И тут приходит конец их совместуой жизни. К центромере с двух сторон прилегают волокна ахроматического веретена. Они начинают «на себя» тянуть – центромера разделяется, и две хроматиды отплывают друг от друга. Сорок шесть хромосом к одному, сорок шесть– к другому веретено экваториальная плоскость концу веретена. Их свободные плечи отклоняются назад, придавая палочкам, согнутым в центромере, форму маленьких ярм.

Между двумя группами сужается пленка клетки – деление совершено. В двух возникших дочерних клетках все начинается сызнова.

Однако со смертью тела гибнут и его хромосомы. Белки, ДНК и РНК разлагаются на элементарные составляющие, все это возвращается в землю, прекращаются жизненуые процессы, клеточные образования переходят на низший уровень организованности, деградируют до состояния неживой материи. Зачем же тогда говорить о «божественности» этих смертных, как и человек, хромосом? Ведь они же гибнут колониями в неисчислимом количестве!

Дело в том, что гибнут-то не все. Если перед смертью колония созрела настолько, чтобы породить гамету, то есть половую клетку, которая уже дала начало росту другого тела, то именно эта гамета, сперматозоид или яйцеклетка, унесла с собой в дальний полет во времени родственную систему хромосом. Избежав гибели, она будет размножаться дальше.

Коли так, подумал я, то можно ли вообще говорить о смерти хромосом? Если все они в теле были идентичными копиями, то, выходит, достаточно выжить одной, чтобы, в некотором смысле, продолжали существовать все. Так-то оно так, если б не одно «но»…

Хромосомы в гаметах перед оплодотворением совершают 'действие, (,%-c%,.% «кроссинговером «. Оно заключается в том, что двадцать три хромосомы матери располагаются параллельно двадцати трем отцовским, образуя комплементарные пары, несущиепгены, ответственные за одинаковые свойства, и обмени– , ваются определенуыми отрезками, то есть определенуыми генами. Проще говоря, например, одна хромосома отдает ген черных глаз, а получает взамен ген глаз голубых…

После кроссинговера хромосома, хотя морфологически она мало изменяется, несет уже несколько иное содержимое. До того ген курносого носа в хромосоме шел в паре с геном черных глаз – теперь же рядом с ним будет ген голубых глаз. Подобно тому, если бы человек отдал знание, китайского языка взамен владениепарабским: он уже не совсем такой, каким он был до обмена.

За миллиарды эволюционировавших поколений содержимое хромосом полностью изменилось. Одним оно было у праор-ганизма в море, другим у его потомка – жирафы. Так что с этой точки зрения хромосомы, как собрания генетической информации, изменяются с той же скоростью, с какой вследствие этого эволюционирует организм.

Это, считал я, серьезно нарушает мою тезу об их исключительном положении среди творений природы и указывает скорее на служебную роль как «кэш-памяти», прибегая к компьютерному языку. Если не из– за них и не ради них все это, рассуждал я, то, может, ради генов? Земля – обиталище генов? Не они ли являются тем знакомым миштекзм и разыскиваемым мною людом, который населяет планету и тела– эти своипэкипажи, своипмашины, своипсклероции для' жизни?

Но пока я вынужден был отложить этот вопрос. А вернулся к нему, к своим ночным размышлениям под кактусами уже спустя какое-то время, когда, возобновив попытки прочесть символы в кодексе Нутталь, обратил внимание на 36-ю страницу. Мне показалось, что она развивает именно эту тему. А понять ее мне помог МИФ О РОЖДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА,

как излагала «Легенда о Солнцах», вскоре после завоевания Мексики записануая испанцами, которую я перевел, сохранив шероховатости испанского стиля и, как и он, не избегая повторяющихся выражений*. «Посовещались боги, говорят:

– Кто будет населять? Затвердело Небо и затвердела Госпожа Земля? Кто же будет жить на ней, о боги?

Отправился Кецалькоатль в Страну Мертвых, прибыл к Господину и Госпоже Страны Мертвых и сказал:

' – Прибыл я за драгоценными костями, которые ты стережешь.

А тот спросил:

– Что ты намерен делать, Кецалькоатль? Тот ответил ему:

– Боги попробуют 'сделать из них тех, кто населит Землю. Тогда сказал Господин Страны Мертвых:

– Пришел ты в добрый час. Сыграй на мое и раковине и обнеси ее g%bk`%&$k вокруг моего трона из изумрудов.

*В переводе М. Кучиньского имеется ряд несущественных отклонений от испанского текста, приведенного в цитируемом источнике. Я сохранил в основном текст Кучиньского, сделав лишь небольшие поправки.

Но у его раковины не было отверстий для пальцев. Кликнул Кецалькоатль червей, чтобы сделали они отверстия, и тут же. вошли туда шершни и пчелы ночные.

Услышал это Господин Страны Мертвых и второй раз сказал: . – Ну хорошо, бери кости. ,..-. И сказал он мертвым, своим подданным: , , – Боже, идите сказать ему, что он должен их сюда вернуть. Но Кецалькоатль ответил:

– Нет, я забираю их навсегда. – И сказал своему двойни^ ку: – Иди скажи им, что я их унесу. И тот побежал, крича:

– Приду их оставить!

Поднялся Кецалькоатль, тут же, как только собрал драгоценные кости, отдельно кости мужнины и кости женщины. Взял он их, сделал из них вязанку и унес ее.

Снова сказал Господин Страны Мертвых своим подданным:

– Боже, и верно забрал Кецалькоатль драгоценные кости. О, Боже! Идите выкопать яму.

Пошли они, сделали это, и упал он на дно, ударился, а испугали его перепелки. Упал как мертвый, и рассыпал на дне драгоценные кости, и перепелки начали их клевать.

Понемногу пришел в себя Кецалькоатль, заплакал и сказал своему двойнику:

– Что же будет, двойник мой? А тот ответил:

– Что может быть? Ничего не получилось– пусть будет, что вышло.

Собрал он кости и сделал вязанку, которую тут же отнес в Тамоанчан. Сразу же, как только он ее принес, размолола их Квиацтли… и потом бросила в драгоценный сосуд. Оросил их Кецалькоатль кровью из члена мужского, и сразу же начали каяться все боги… потом сказали:

– Родились подданные богов» 5.

Хотя в легенде не сказано, как кости были превращены в людей, я легко догадался сам. Не зря же они оказались в «драгоценном сосуде!» Это, как я уже говорил, знал в те времена любой мексиканец. Не случайно же у них записано: «Наш Господин оказал милость… положил в нее драгоценный камень и богатые перья, из-за чего она уже беременна…»

Таким образом, оставалось решить, что представляют собою кости из этого мифа. Мне было ясно, что их следует понимать не как ` '!`.a –k% в могилах распавшиеся скелеты, останки умерших мужчины и женщины, но как контур, канву для ткани , внутренние леса , арматуру конструкции», которая заполняется живым содержанием. При таком понимании кости вполне могут быть хромосомами, несущими в себе «генетический скелет» человека. Так я и решил их понимать. В свою очередь, это потребовало принятия особой концепции Миктлана^– Страны Мертвых,– совершенно отличного понятия загробного мира, выработанного европейской культурой, куда люди уходят после смерти и откуда нет возврата. У меня уже имелись некоторые указания на то, что Миктлан отнюдь не такая вот туманная равнина со слоняющимися по ней душами, но разобраться в этом я решил потом. Сейчас мне достаточно было отметить, что кости, вынесенуые Кецалькоатлем, исходили из сферы, близкой к мертвой материи. Именно благодаря содержащимся в них генам, биохимическим «рецептам», простые химические соединения, мертвые составляющие, включаются в живые процессы.

А ежели речь идет о хромосомах, то, надеялся я, какой-нибудь рисунок из мексиканской иконографии должен подтверждать эту мою тезу. Может, найду, мечтал я, изображение той вязанки, того пучка, который был вынесен из Миктлана, чтобы стать человеком?..

Первым знаком, что я на верном пути, стало изображение Ке– цалькоатля, которое я отыскал в Бурбонском кодексе. Здесь в маске Эекатля – как творец одухотворенных людей. В его богатом головном уборе я обнаружил берцовую кость, одну – о, как я надеялся! – из тех, которые он вынес из Миктлана. Эта кость– я глазом своим не верил – превращалась впленту драгоценного камня, а камень, изумруд, распускался зеленым цветком…

«Расцветающая кость впего прическе, – писала Лоретта Сежур-т, объясняя подобный рисунок, – символизирует переход материи на духовный уровень» 6.

Итак, мог я сказать себе, кость-хромосома, или полосчатаяплента, через «драгоценный камень» – яйцеклетку распускается цветком– сознанием человека! Лента переходит в змея, а он, как я уже не раз показывал, есть хромосома! И – что особенно существенно – он одновременуо и божество, Пернатый Змей, Кецалькоатль, и хромосома, таким образом, обожествляется.

Изображение дополняет ручная кадильница – сосуд для сжигания смолы. Однако она не в руке – она вырастает из ленты, из змея, из драгоценного камня. Из цветка! Дым же, который источает тлеющая в ней смола, символизирует, как известно, жизнь.

Где еще можно было поискать указания на природу того божественного трофея из Страны Мертвых, коему мы обязаны своим существованием? В памяти всплыло прекрасно известное, множество раз повторяемое изображение бога с предметом в руке, который исследователи считаю'т именно его очень важным атрибутом – «животворным жезлом Кецалькоатля». В кодексе Виндобоненси на 48-й странице мы видим его вот таким:

Рис. 77. Кецалъкоатль и его двойная «животворная палочка «(кодекс Виндобоненси)

Да, эти две соединенные палочки несут в себе животворную силу! Hменно из-за них этого бога именовали тем, «который знает секрет всех чар», а его день в календаре был посвящен волшебникам, чародеям и магам. Одним словом, я был готов согласиться, что здесь Кецалькоатль держит в руке особые палочки, символизирующие идею удвоения живого создания. А способность к самокопированию есть квинтэссенция жизни. Жизнь возникла благодаря именно этому свойству хромосом. Первыми молекулами, которые можно было назвать живыми, были те, которые начали создавать копии самих себя. Вот ими четыре миллиарда лет спустя и должен был, по мифу, воспользоваться Ке-цалькоатль, дабы создать человека. Именно в них, в хромосомах, скрывается тайна прорыва материи из инертного, живого мира – в жизнь. Более того: в них чудо появленияпструктур несоизмеримо более сложных, нежели они сами, хромосомы.

Круг замкнулся, мог сказать я себе. Вот она, на рисунке и в мифе, история костей, которые, вынесенуые из Миктлана, превратились в тело и в нем распустились соцветием духа; мысли, науки, музыки, радующих игр Кецалькоатля.

Мысль об этом прошла в поколениях долгий путь, прежде чем ацтекский поэт мог пропеть эти слова:

…прорастает наше сердце, несколько чашечек раскрывает цветок нашего тела и потом засыхает! …прорастают драгоценные камни, раскрываются перья кецаля: может, они – твое сердце, о ты, животворный. …на короткое время одолжили мы твои прекрасные цветы: в конце концов – цветы сухие! 7

Все эти поэтические, рисованные и мифические сообщения индейцев независимо от красочности и фантастичности их одежд неизменно имеют под собой логическую основу. Должны были пустить побеги эти драгоценные камни, раскрыться перья, задымить палочки и раскрутиться ленты, и это были не просто мистические символы, а биологические структуры, на что еще раз указывал замкнутый круг доказательств.

Значит, пришло время продолжить чтение кодекса Нут-таль. Его 16-я страница, как обычно с рисованным текстом, сказала мне прямо, без обиняков, что тут речь о генах, апгены– нечто иное, как МУДРОСТЬ БОГОВ.

Начал я с пиктограммы, которая показалась мне самым подходящим ключом к пониманию всей записи.

Справа в среднем ряду уже знакомая нам княжна 3-Кре-мень связана с пуповиной с произведенным ею на свет ребенком. Стало быть, здесь изложена история ее очередных родов. Но – довольно своеобразно. За нагой женщиной змей, говорящий своим видом миштекским грамотеям, дошлым в расшифровке такого рода письма, о каком, собственно, действии идет речь и о том, что человеческое тело вначале подобно змееобразному существу. Все это показано на фоне округлого изумрудного пятна, сделанного в кодексе, скорее всего в виде исключения. Только еще один раз на 84 страницах рукописи я .!– `c&(+ такое же пятно и в такой же сцене.

Рисунок очень натуралистичен, апэто не свойственно миштекским книгам, поэтому я решил, что картинку надо понимать как примечание, пояснение, приведенное как бы в скобках и на всякий случай. Настоящие же события происходят в ином плане, на ином уровне посвящения и касаются глубочайших, истинных причин того, что человеческому глазу становится доступным только в конечной фазе их познания.

Переход к этому иному измерению создатель рукописи совершает, показывая княжну 3-кремень уже одетой, в горизонтальуом положении и головою до плеч погруженной в символ горы. Как и раньше, ей сопутствует змей – двойник тела, наше состояние в мире клеток.

Тут поставлен знак равенства между двумя символами. И дано понять, что тело следует воспринимать как некую гору. И действительно, подумал я, оно ведь и есть гора клеток!

Цветные, наклонно расположенные полоски на горе подтверждала сию догадку. Они говорили мне, что содержимое горы есть производное тех полосок, которые на 36-й странице покрывают тело змея– хромосомы, и там приравненного к человеческому телу. Более того, «поры» на обрамлении горы такие же, что и на змеиной коже и на коре Древа Жизни! Наконец, многозначительно полосчатый плащ на странице 10-й – как наружное покрытие, земная форма существ, обязанных своею жизнью Солнцу.

Одним словом, ничто не мешало мне полагать, что полоски выражают здесь суть генов – свойств, «записануых» на полосчатой ленте и строящих по «записи» живые горы клеток – организмы. Да, ничто не мешало, кроме замечания, о котором я не могу умолчать, а именно: большинство исследователей считает символ горы знаком, иероглифом местности, города или селения. В некоторых случаях это действительно так и доказывалось. Однако, как писала М. Э. Смит: «В исторических кодексах упомянуто по меньшей мере несколько сотен названий местностей, но идентифицировано лишь около двадцати знаков» 8. Это тем более странуо, думал я, если учесть, что и сейчас живет около двухсот тысяч миштеков, называющих на своем языке города и поселки их древними именами.

Не исключено, что просчет исследователей можно объяснить, если считать, что часть таких знаков относится к людям, возможно, к целым их родам, а то и к местностям, но понимаемым– и это в перенасыщенном символикой мышлении мексиканцев вполне нормально – как популяции, колонии, места, заселенные скоплениями многоклеточных тел.

Я на время отложил более подробное рассмотрение этого вопроса, приняв за истину, что в изображении княжны 3-Кре-мень ее тело и есть «гора». Кстати, на соседней, 15-й странице есть рисунок, который еще более убеждал меня в этом: княжна со знаком своего имени у ног держит в руке дымящую кадильницу. Эта на первый взгляд обыденная сцена жертвенного сожжения копаля приобретала для меня особое значение в сочетании с нарисованной перед княжной горой, как бы ее умозрительным отражением. У горы есть ноги, тоже обутые в сандалии, а ее поверхность на этот раз покрывают не полоски, а точки. Как я уже объяснял, точки означали не только ночное небо, –. и ту невидимую сферу, в которой текут скрытые жизненуые процессы. А поскольку одновременуо это был и символ жертвенного копаля, все в своем единстве поддавалось точному объяснению: сжигая копаль в кадильнице, княжна как бы воспроизводила тот процесс, то течение жизни, которое идет в глубине ее тела, в ее клетках. Было и еще одно маленькое указание на то, что тут имеется в виду не ее жизнь, а другая жизнь, которая в ней зажглась. На треугольуом «слюнявчике», повязанном под ее подбородком, знак раковины, выпускающей росток. А ведь раковина – символ зародыша, и это значит: княжна зачала! И в честь ребенка зажгла копаль. Зажгла его для того, чтобы наполнить теплом, оживить, напитать энергией видимую на ее одежде под левой рукой лен-ТУ, лесенку драгоценного камня. А какова особая роль таких лент, таких камней для Развития плода– повторять не было нужды. Жертва принята – на следующей странице речь уже о родах.

Правда, подумал я, что отвести возможные возраже мня, о таком изображении горы могут сказать, что она,' дескать, попросту курящийся вулкан, умолчав при этом о такой «мелочишке», как торчащие внизу ноги в сандалиях. Но на это я, в свою очередь, ответил бы, что наши тела, горы наших клеток, вполне можно сравнить и с вулканами: они вырастают из маленьких горок, а внутреннее их тепло, жар есть проявление жизни.

Я нашел и еще один аргумент в пользу своей точки зрения. По мифу, после сотворения человека Кецалькоатль должен был дать ему пищу, тогда раздобыл сокрытую дотоле кукурузу. А ее миф именовал «горой нашего питания». Так словом «гора» – гора клеток– определяли организм вообще, как растения, так и человека.

Стало быть, перед нами гора, или тело, носившее некогда имя 3– Кремень. И еще одним символом обозначалось тело – «дом» или «храм». Тут не требуется особых комментариев. Организм для древних мексиканцев есть место обитания богов – их действий, ответственных по поддержанию жизни, а потому он храм.

Из горы-женщины втекает изумрудный поток живой воды. Он в обрамлении – а в каком бы еще! – драгоценного сосуда, который уже при толковании 36-й страницы кодекса предстал как символ оплодотворенной яйцеклетки – ovum. И те же, что и там, плавают здесь в воде создания: рыба праначал и плодовитости жизни; раскрывающиеся раковины, прорастающие лентами, и просто раковина – знак зародыша и явленной души – в такую вот дул Эекатль, оделяя людей сознанием. Из воды при делении клетки вырастает первый побег Древа Жизни – один лист уже раскрылся, второй, его двойник, начинает еще только раскрываться. Система всех этих символов была повторением того, что помещено на округлом пятне: колония клеток порождает новую жизнь – драгоценный сосуд, который, раскрывшись, дает бесценной реке живой субстанции течь дальше, в будущее. Даже биолог, подумал я, не смог бы, пожалуй, показать более обобщающе сущность рождения.

Сочтя нижнюю правую четверть страницы объясненной, я вернулся к ее началу. Верхний правый рисунок состоит из двух частей. Центр занимает абрис горы. Внутрипнее, подобный предыдущему, но дымящий храм еще раз напоминает о том, что речь идет не о рельефе местности, а о святыне жизни, «доме рождений», лоне женского тела. Об этом как будто говорит и помещенное рядом, тоже в абрисе. Hзображение холма конусом, который тоже горит, но гораздо сильнее. Его внутренняя, зернистаяпструктура наводила на мысль о клеточной ткани, вырастающей из первой белой клетки. Так это было, если подробнее, или иначе, но в целом все говорит за то, что речь идет тут о развитии нового «холма» в чреве большой «горы».

Вторая часть этого рисунка, как обрамление, изображает двух божеств, или по крайней мере жрецов, сидящих на неких вершинах и толкующих религиозный смысл того, что представлено пред ними, но на этот раз уже иным, я бы сказал, «биологическим» языком.

Возвышенность с левой стороны – материнский организм, помеченный генными полосками и выросший, на что указывает рисунок основания, из драгоценного сосуда; этот организм порождает яйцеклетки – изумрудные драгоценные камни на фоне питающих их солнечных дисков, окруженных колечком, нарисованным также в основании горы, обозначающим тыкву йетекоматль (yetecomall) – иероглиф «пищи». Кроме того, последний справа драгоценный камень впитывал жизненуую энергию, тлеющую в шарике покрытого точками копаля, помещенного за ним. Этот «камень» оплодотворен.

Он начинает производить на свет поколения клеток, и эти маленькие кружочки образуют растущую справа новую гору –* детский организм. О том, что здесь говорится именно об этом, свидетельствует делящееся Древо Жизни, а также пучок палочек! Ибо в материнской горе «слои», созданные генами, уже осели и загустели, в то время как здесь еще продолжается про-? цесс построенияппо «записи» в хромосомах.

И наконец, трипсимвола, помещенных между двумя этими возвышенностями. Первый слева как бы накапливает элементы, существенные для созидания. Это, идя снизу: драгоценный сосуд, пучок палочек, полосчатаяплента амапамитль (атаратШ) и шарик смолы, «дымящей» пером кецаля. В соответствии с придаваемым им смыслом они были обозначением поочередно – яйцеклетки, комплекта хромосом, хромосомных полосок, а также энергии, необходимой жизненным процессам. Такой их набор на одном «алтарике» еще раз подтверждал правильность моего прочтения. О том же свидетельствуют и два следующих символа.

Это добыча Кецалькоатля из Миктлана. Тут пучки животворных палочек, которые в таком графическом изображении древние мексиканцы именовали «пучками бога Шипе-Тотека». Первый, как я считал, изображает материнский набор хромосом, украшенный лентами с полосками – как бы напоминание о генах. Второй, правее, дочерний, помеченный точками, уже входит в состав детского тела.

Вот такое обобщенное краткое изложение биологии рождения предваряло более подробные сведения, касающиеся княжны 3-Кремень и растолкованные мною в начале моих рассуждений. Окончание истории рождения, тоже обобщенное, в левом нижнем углу страницы кодекса Нутталь.

Снова контур драгоценного сосуда, который раскрыт в чреве женщины. Чтобы не было никаких сомнений относительуо этого, ее нагое тело, с именем 3-Кремень у ее головы, плавает в живой воде меж двух богов, управляющих процессом. С левой стороны яйцеклетки поднимается уже известное нам Древо Жизни, ствол которого наделен b *(,( же «порами», как и символ «тело-гора», что и понятно.

На спине княжны раковина– знак зародыша, а над раковиной рука княжны, так неудобно, условно вывернутая, держит нечто такое, что я для себя назвал «орлиным тотемом». Две отвернутых друг от друга, как бы в зеркальуом отражении, орлиных головы с разинутыми клювами, соединенные в центре драгоценным камнем, а потом еще и ожерельем из драгоценных камней– иероглифом «ребенок». В разинутых клювах два совершенно одинаковых лица – копии. Орлиные перья украшены ножами, выражающими здесь, как я полагал, идею деления.

Все вместе взятое я толковал так: «орлиный тотем» – это ребенок, обозначенный именем 10-Кайман. Вырастает он в теле женщины из зародыша благодаря увеличению количества клеток – драгоценных камней в процессе деления, а также копированию при каждом таком делении генетических свойств тела (лица-копии). Весь же процесс – проявление созидательуой солнечной силы, которая изображена в виде Орла.

Особо весомыми для моих рассуждений были два лица-двойника. Мне показалось, что они являются еще одним доказательством того, что создателям кодекса была понятна идея генов.

Не претендуя на раскрытие дефиниции гена, отнюдь не однозначной и даже усложняющейся по мере развитияпбиологических знаний, я, однако, мог принять уже с достаточной для моих целей уверенностью, что ген есть «запись», занимающая часть хромосомы, какой-то ее участочек. Материальной основой «записи» ^является отрезок двойной гелисы ДНК, вдоль которого расположен ряд оснований, причем каждая последовательная их тройка есть кодовый знак для одной из аминокислот. Цепь аминокислот в соответствии с «рецептом», данным в гене, образует уже белковую молекулу.

Белки составляют большую часть материи организма, а кроме того, их молекулы контролируют все химические процессы внутри клетки, в определенуое время и в необходимых местах «включая» и «выключая» их. Таким действенным белком является гемоглобин нашей крови. Его молекула состоит из 514 аминокислот, размещенных четырьмя цепочками, скрученными друг вокруг друга и образующими шарообразную, чрезвычайно сложную пространственную структуру. В ней нет ничего случайного, И еще: благодаря «рецепту», «записануому» в гене. 6 тысяч миллионов молекул гемоглобина, содержащихся в человеческом теле, ничем не отличаются одна от другой.

Гены являются носителями свойств, передаваемых из поколения в поколение, они – основа наследственности. Без кропотливой их работы по их «считыванию» в ядрах клеток не мог бы в теле матери возникнуть детский организм. Эффективуость их деятельности основана на абсолютуо верном копировании. Гены живут в астрономическом количестве особей, рассредоточенных в столь же невероятном числе организмов. То, что у людей – с тех пор, как они стали людьми, – на руках и ногах по пять пальцев, и то, что пять пальцев у млекопитающих, и то, что пять пальцев, хотя обыкновенно уже видоизмененных, атрофированных или рудиментных, имеют или имели все сухопутные позвоночные, есть единственно следствие того, что гены пяти пальцев, которые существовали в момент выхода первых позвоночных из моря 400 миллионов лет назад, у большинства ` '"(« ni(eao видов не изменились до сих пор. После неисчислимого количества копирований они по-прежнему остаются собою, все время безошибочно, при развитии зародыша, «отдают распоряжение» создавать пять зародышей пальцев.

Естественно, в генах тоже происходят изменения: ведь без изменений в них эволюция живого была бы невозможна. Неверно скопированный ген может стать причиной того, что образуются вдруг не пять, а три пальца. Если это свойство при каких-либо обстоятельствах окажется полезным, особь, которая им обладает, будет успешно размножаться и передавать его своим детям. Так – упрощая, конечно, – возникнет новый вид, – носитель «трехпальцевого» гена.

Тело любой особи представляет собою лишь временуое «хранилище» данной комбинации генов. Двуполое размножение ведет к тому, что гены перемещаются и тасуются. Благодаря оплодотворению и механизму обмена генов между хромосомами, осуществляемыми в половых клетках, нет двух особей с одинаковым «набором» генов, за исключением однояйцевых близнецов. Пути генов непрестанно пересекаются и расходятся по поколениям, и каждый ген является той малой единицей, которая проходит через огромное количество особей.

Именно такое свойство генов и выражает, считал я, несомая «орлиным тотемом» мысль. Изображенные в нем драгоценный камень и два лица с абсолютуо одинаковыми чертами п цветом говорят именно о копировании свойств, во всяком случае –' внешних признаков человека, как об одном из фундаментальных факторов жизненного процесса.

Итак, окончательуо – гены? – спросил я себя. Вначале, на 9-й странице кодекса Нутталь, явлен апофеоз хромосом, теперь– снова гены. Их символ, два лица, интегрально соединенные с точно такой же двойной орлиной головой, придает этому явлению исключительное значение. Таким образом, способность к копированию выведена из более широкого плана: из той силы, которая– как мне казалось– лежит в основе всех природных явлений, позволяет материи организовываться до уровня молекул, способных уже к самокопированию – жизни.

Так которая же из структур была важнее для древних мексиканцев; хромосомы или гены? Гены были выражением мудрости богов, не осуществляющих власть над жизнью, но управляющих ею. Хромосомы были способом «упаковки» этих генов. Стало быть, не столь важным был сам змей на 36-й странице, сколько его полосчатость. Не столь существенной была самаплента в драгоценном сосуде на 9-й странице, сколько ее расцветка. И именно кодеры, размещенные один за другим, как линейная информация покрывали плащ бога на 10-й странице.

Однако сообщение майя равнозначно говорило о «лентах и шнурах, упавших с неба». В лентах я усматривал идею хромосом, а в скрученных, как двойная гелиса, отрезках шнура малиналли – подобие ДНК.

Чтобы найти разгадку дилеммы, я решил поискать указаний в современуой науке. Обратился к тому, что говорит о саморешшцирующихся молекулах в своих славословиях генампбиолог Ричард Доукинс в книге «Эгоистичный ген»:

«Они роятся в гигантских колониях, находясь в безопасности внутри огромных грузовых роботов, отрезанные от внешнего мира, общающиеся с ним запутанными, кружными путями, манипулируя им с помощью управления на расстоянии. Они и в тебе, и во мне, они нас создали, тело и мысль, а их выживание есть единственное оправдание нашему существованию. Эти репликанты прошли древний путь. Сейчас они именуются генами, а мы – их машины, обеспечивающие им выживание» *.

Оказывается, я был не одинок в разрешении проблемы генов, да и древние символы мексиканцев, похоже, не были, как говорится, притянуты к ней за хвост. Современуый биолог, Доукинс, размышляя о сущности генов как органического механизма, обеспечивающего продолжение жизни на Земле, тоже видел необходимость впих дифференциации, коли говорил:

«Если рассматривать хромосому как основную генетическую единицу, то история ее жизни занимает всего лишь одно пока-ление» |0.

Так происходит потому, что «содержание» хромосом изменяется от тела к телу и никогда не повторяется дважды. Разве что за исключением случая однояйцевых близнецов, рожденных на основе единого генотипа. И дальше:

«Индивидуумы являются объектами не постоянными, а текучими. Хромосомы, как набор карт на руках у игроков после многочисленных раздач, перемешиваются до неузнаваемости. Но сами карты при этом сохраняются. Карта – это гены. Гены не уничтожаются при кроссинговере. Они лишь меняют партнера и двигаются дальше. Конечно двигаются! Это их задача! Они – репликанты, а мы их машины.для выживания. Стоит нампвыполнить свою задачу, и нас отбрасывают в сторону. Но вот гены-то– жители геологических периодов времени…» п

Это свойство генов, их существование как малых генетических единиц в бесчисленных копиях обеспечивает им выживание в эволюционно значимом времени, в отличие не только от хромосом, но уже и индивидуумов, групп или видов, которые такой возможности не имеют.

«Другим аспектом исключительности гена есть то, что он не стареет, вероятность его смерти не зависит от времени. Он переносится из тела в тело через поколения. Манипулируя телами на своем «личном"пути к своим «личным целям, покидая смертные тела прежде, чем те одряхлеют и умрут « Ч

Таким образом, Доукинс был склонен признать, что у генов особое положение, особая роль внутри живой материи. И наконец, он высказал мысль, которая оказалась мне прекрасным комментарием к моему «переводу» 16-й страницы, которая сводит человека до уровня объекта, реплицирующего гены. Он писал:

«Некоторые пользуются метафорой «колония», описывая тело как колонию клеток. Я предпочитаю думать о теле как о колонии генов, а о клетках – как о предприятиях, необходимых для химического производства генов» п.

После штудирования Доукинса,пего пространных и исчерпывающих доводов, однозначно говорящих в пользу исключительной роли генов, o пришел к выводу, что если я не ошибаюсь и кодексы действительно несут в себе биологическое содержание, то идея гена должна найти в них графическое отображение. Исходя из этого предположения, я принялся сравнивать современуые изображения хромосом с нарисованными в кодексах лентами, которые украшали –.

УЗКИЕ И ШИРОКИЕ ПОЛОСКИ.

Результат сказался незамедлительно. Пожалуй, это было слишком удивительно, чтобы быть правдой. Но сколько раз можно повторять одно и то же?

Так вот, на 75-й странице безотказного Нутталя есть рисунок, который можно принять чуть ли не за хрестоматийную иллюстрацию свойств хромосом. Это –плента, частопвыполняющая роль набедренной повязки Кецалькоатля.

Левая ее часть, украшенная двумя полосками, узкой и широкой, почти точно отображает рисунок Х-хромосо-мы млекопитающих, взятый из современуого специального труда – книги «Размножение млекопитающих». Там в подписи я и прочел: «Необходимо заметить, что на всех хромосомах проступают две одинаковые полоски – более толстаяпи более тонкая"14.

Правая же часть миштек-ского иероглифа изображает уже раздвоенную ленту или палочку, с дважды повторенной такой же полосчатостью, то есть показанную так, словно первоначальуый объект создал копию самого себя, а полоски отразили друг друга. Именно на таком принципе – самосохраня*' емого удвоения – хромосомы создают собственных двойников^ тем самым копируя своипполоски и свое генное содержание. . .

Раздумывая, почему древние миштеки выбрали именно Х-хро-мосому млекопитающих с ее полосчастьстью в качестве изобра-1 жения идеи генов, я обратился к тексту названной выше работы и там нашел объяснение. Х-хромосома, прежде всего, является носителем половых признаков и как таковая в женском («ХХ"Х либо мужском («XY») «комплекте» хромосом имеется у всех типов позвоночных и беспозвоночных животных, а также у некоторых растений. Затем, в то время как у млекопитающих различные, часта генома подвергались в процессе эволюции значительным изменениям, древний механизм полового детерминизма сохра-: нился целиком. Таким образом, в мире хромосом нет ничего, что можно было бы отразить более универсальным символом.

Я также обязан был спросить себя, действительно ли эти полоски обозначают гены? Для плодовой мушки, у которой хромосомы клеток слюнных желез – так называемые гигантские хромосомы – благодаря своим размерам оказались прекрасным объектом для исследований, доказано, что некоторые полоски действительно одно с. генами. Однако о хромосомах человека этого сказать нельзя. Конечно, окрашенные соответствующим реактивом, они показывают строго определенуое для данной хромосомы размещение узких и широких полосок, разделенных бесцветными участками, что позволяет безоши-. бочно их идентифицировать, однако рисунок этот не обязательно одно с генами. Например, у Х-хромосомы до сих пор установлено наличие 102 генов и для 16 из них приблизительно определено положение, о котором, однако, трудно окончательуо сказать, что оно всегда a..b"%bab"c%b полосчатости. Но так или иначе, учитывая все, что сегодня известно о генах, можно утверждать, что они являются отрезками хромосомы. И если на рисунке, так называемой генной карте, покрасить пространство, соответствующее каждому из генов, другим цветом, получается именно полосчатаяплента. Так что пусть и условно, но можно считать, что полоска, как отрезок длины хромосомы, является графическим изображением гена. ;

Показав для начала, что миштекам в общих чертах была известна хромосома и явление ее полосчатости, я решил установить, «действовали» ли эти полоски в кодексах как гены. Для этого я избрал символ, который, за неимением лучшего названия, называют

В генах записан состав белковых цепочек. Соответствующий механизм клетки служит для прочтения последовательных кодовых троек ДНК, из которых каждая является символом одной из двадцати аминокислот, а также указанием на размещение их в цепочках белка строго в соответствии с «рецептом».

Так,пструктура первого порядка белка образована строго поочередным расположением в нем образующих цепочки аминокислот– например: глициналанин, пролин, лизин и т. п. Структура второго порядка – это строгое расположение цепочки в пространстве. Она частоппринимает вид, напоминающий согнутый гармошкой или ступенькой лист, точнее, полоску бумаги. Инаяпструктура второго порядка у так называемой «аль-фы-гелисы» белка: она отличается свертыванием молекулы в спираль.

Что об этом говорит кодекс? Легко убедиться, что хромосомное образование с полосками (рис. 83 а;пстр. 75 кодекса Нут-таль), лежит в рамке, в которую заключен цветной ступенчатый узор. Так что если он изображает белковую молекулу, синтезированную на основе гена, то этот факт трудно отобразить нагляднее. Вот ступенчатаяпструктура, вот рамка, поясняющая, что белковая молекула образует строго определенуое, замкнутое в себе целое, вот и раскраска, как в полосчатых лентах. Параллельное размещение «белкового» узора с палочной хромосомы, кажется, прямо говорит, что одно есть производное другого.

Такой же смысл имеет рисунок 83 б (стр. 65 кодекса Нут-таль), Здесь «белок» изображен в комплекте с целым набором перьев– хромосом, уложенных так, как они обычно изображаются в символе Тамоанчана. К ним добавлен сверху пучок травы, означающий «скрученное», очевидный смысл этого уже не требует объяснений.

Такие белковые структуры я нашел еще на одеянии божества на странице 65-й кодекса (рис. 84).

«Моя одежда, мой наряд, сказали боги…»

«А что же есть тело, как не белки!» – подумал я. Вдоль ступенчатых и скрученных узоров виден, как и положено, «шнур, павший с неба», который их кодирует.

На этом я приостановился, хотя символами с тем же значением пестрели многие страницы кодекса Нутталь и неисчислимые листы кодекса Виндобоненси. Я решил.,, что, исходя из уже сказанного, можно с достаточной мерой уверенности считать ступенчатый –узор (%`.#+(d., белка. Конечно, миштеки понимали белок обобщенно, без знанияпего химической природы, а просто как материал для создания тела, и то, что он представляет собою трансформацию «сведений», содержащихся в полосчатых лентах и «скрученных шнурах», им было известно.

Тут я нашел ответ на мой вопрос: действуют ли эти полоски в кодексах как гены. Действуют, несомненно, подтверждая тем самым мысль о связи изображений узкой и широкой полосок с полосчатостью хромосомы.

Теперь, взглянув на них повнимательнее, я увидел, что на страницах кодексовпих изображали чуть ли не бесконечно. Прежде всего, Шипе– Тотек, «тот, который управлял пучком Шипе», (пучком палочек, приравненных мною к комплекту хромосом), охотнее всего появляется в одежде из «генных узоров». На 49-й странице кодекса Борджиа (см. фото 4) он несет флажки, украшенные полосками. Названный Нашим Господином, он более любого другого бога заслуживает такого имени, ибо кто мог обладать большей властью над людьми, чем тот, кто властвует над их генами? Более того,, содранную кожу покрывают здесь ярма хромосом, на щите, на спине и жезле он несет знаки клеток, а изо рта у негопвыползают ленты, скрученные в двойную спираль и тоже украшенные символами клеток. Полное его имя звучало так: «Наш Господин с Ободранной Кожей», поэтому он был изображен накинутой на тело человеческой кожей. В этом я видел некоторое противоречие. Такое изображение Шипе явно не соответствовало его имени в версии, переведенной на испанский с науатль. Либо он был ободран, и тогда свободно свисающую с негопкожу нельзя было считать человеческой, либо же покрылся человеческой кожей, но тогда сам ободран не был.

Неожиданную помощь в устранении этого противоречия оказала мне книга «Человек-Бог» Альфредо Лопеса Аус-тина, который, раздумывая над тем же, нашел чисто лингвистическое решение. Ссылаясь на других исследователей, он пришел к выводу, что «Шипе» (Xipe) вовсе не был, как считалось, «ошкуренным», или, по выражению Шуль-це– Йена, «с ободранной кожей», ибо «шип» (xip) с притяжательным суффиксом «е» и поэтому «Xipe»– Господин Кожи» 15.

Теперь образ Шипе стал внутренне связан и вполне понятен. Его роль лишалась какого-либо мистического характера и переходила в сферу жизненных процессов.

Шипе, по мифу, властвовал над кожей, то есть внешним видом человека, одной из бесчисленных масок или воплощений, принимаемых живой субстанцией. А в этой роли он не мог, понятно, быть без полосок, связанных с «записью» телесных форм. Таким образом, Шипе с человеческой кожей на плечах, господин пучка палочек, прекрасно подтверждает справедливость нашего восприятия полосок как генов. Ацтеки приносили ему в жертву человеческие кожи, сдираемые с пленников в храмах.

И гак далее, почти до бесконечности, повторялась эта символика полосок. Характерной ее частью были еще полоски, сопутствующие изображениям смерти, трупов, сжигания жертв, черепов, божеств Страны Неживых. В первый момент это показалось мне странным: ну что могло быть общего у генов со смертью? Почему такими раскрашенными полосками украшали или, точнее говоря, отмечали g%+."%g%a*(% останки?

Вскоре я понял, что в этом крылось указание чрезвычайное по своей важности, и обнаружить его помогла мне пиктограмма на 21-й странице кодекса Лауд (см. фото 5).

В клетке, помеченной датой 6-Дождъ, изображались человеческие останки. В сидячем положении, обернутые полотном, как это было принято тогда, они в пасти Чудовища Земли, что означает их пребывание в сфере неживой материи. Челюсти покойного, освобожденные от мышц, также говорят о его переходе в Миктлан, Страну Неживых. Вся погребальная «упаковка» оплетена шнуром, скрученным из двух полос, а часть ее, как бы увеличенная, заменяет волосы. Шнур нарисован таким образом, что сразу ясно, что речь идет здесь именно о скрученном «шнуре, упавшем с неба», который я считал изображением двойной гелисы. Были там также знаки клеток, а из них вырастали ленточки со знакомыми полосками. Одна из полосок находилась у покойного под подбородком, как бы затянутая на его шее, словно из-за нее он расстался с жизнью.

Верно все это или нет, но это впечатляло: ведь все в целом как бы утверждало, что жизнь и смерть тела зависит от полосчатых лент – ** 85' Останки человека, оберну-от генов. Вот они и повязы– тые «^Ребальным полотнам и об-аают останки, ибо они-то и «*занTе шнурами, украшенными определяют время жизни! ^"^чками с узкой и широкой по-Быть может, таким образом А0сками (кодекс Ла*д неведомый жрец, живший много веков назад, сказал свое слово в дискуссии, которую ведут и по сей день по этой проблеме ученые. Наступление смерти в строго определенуое для тех или других видов время все еще непонятно нам.

По одной из гипотез, смерть вызывают ошибки в копировании генов, наслаивающиеся за время жизни индивидуума, так что в конце концов искаженная «запись» уже не в состоянии эффективуо репродуцировать белок. Однако такой взгляд встречает серьезную критику, поскольку гены представляют собой настолько идеальные репликаторы, что состав неисчислимых белков в пределах геологического времени совершенно не изменился, несмотря на астрономическое количество копирований. По сравнению с этим период жизни одного индивидуума и количество делений клеток в его теле представляются мгновенным и мизерным.

По другой гипотезе, выдвинутой сэром Питером Мидауэ-ром, смерть от старости вызывают летальные гены замедленуого действия 16. Он предположил существование таких генов, которые начинают действовать впорганизме лишь после того как внутренняя химическаяпсреда тела кардинальуо изменился, свидетельствуя о старости: в ней накопятся вещества, которых нет в молодом еще теле. Их появление является сигналом для летального гена начать свою разрушительную работу. Эти гены не удалены из генуого банка вида – например, Человеческого– и переносятся из поколения в поколение благодаря тому, что разрешение от бремени, а с ним и передача летального гена происходят в молодости, задолго до того, как ген мог бы начать действовать.

Эти и подобные им гипотезы, отнюдь научно еще не подтвержденные, тем не менее указывают направление поисков в современуой науке, а также на растущее у ученых убеждение, что причины ограничения «`%,%-( жизни следует искать в генетическом аппарате.

Такое убеждение, казалось, лежит и в основе ритуала ома-памитль (атаратШ)– полосчатых погребальных флажков…

Я двинулся по следам генов. Кодекс Виндобоненси. Здесь в нескольких местах был изображен то ли гномик, то ли домовой, но, по крайней мере, не божок и уж тем более не бог, изображенный с подобием «слюнявчика на шее». «Слюнявчик» тут был важным знаком, поскольку его украшала тонкая одинарная полоска, указывающая как раз на то главуое в ней. Тогда ее носитель, гномик, мог быть воплощением действия, вызванного этими полосками-генами и состоящего в том, что инертная кодированная «запись» оживает.

Рисунок на странице 52-й кодекса (см.. фото 6), подпорченной действием времени, но еще поддающейся прочтению, заставлял задуматься о многом. Так вот, во втором ряду снизу по приказу черуого божества ген-гномик с обезьяньей головой выглядывает из фигуры, именуемой

НЕЧТО ПОЛОСЧАТОЕ, или тлапапалли (tlapapatli), изображаемой в виде прямоугольуика, разделенного на четыре или три цветных поля, появляющейся часто, но малопонятной и неясно еще объясненной. Однако в контексте генов эти неясности немедленуо исчезают! Ведь ген – это кодированная «запись» из четырех «букв»! На языке науки только четыре основания кодируют очередность аминокислот в белковой молекуле: аденин (А), тимин (Т), гуанин (Г), цитозин (Ц). А три из этих четырех оснований, называемые триплетом или кодоном, являются шифром для одной из двадцати аминокислот. Например, ко– дон ААА у всех организмов Земли обозначает аминокислоту лизин, а кодон ГЦА – аданин.

Выходит дело, я смотрел на заключенные в рамки изображения этих четырех оснований, обозначаемых биохимиками четырьмя буквами, а миштекскими жрецами ч– четырьмя колерами: коричневый, красный, голубой, желтый… Рядом же – просто не верится! – такая же рамка, но уже с тремя цветами, то есть самый что ни на есть настоящий кодон! Коричневый, красный, голубой!.. Неужто они и впрямь что-то кодировали?..

Привыкший к самым поразительным неожиданностям, я все равно не верил своим глазам. Пониже этих двух рамок – табличка из двадцати объектов. И в биохимии известны двадцать аминокислот, чаще всего входящих в состав белков!

Что дальше? Заставил задуматься появляющийся из ко-дона вверх ногами гномик, которого пальцем отсылал вверх черуый бог. Я решил, что этот переворот его означает, что кодон с момента трансляции на аминокислоту, а ряд кодо-нов – на белковую молекулу, превращаясь, преобразуясь – как бы «переворачиваясь», – перестают быть собою. Из дезоксирибонуклеиновой кислоты, ДНК, пропуская здесь промежуточные фазы, они становятся белковой цепочкой. Информация, заключенная в гене, становится белком.

Ничто, кроме цифр и красноречивой совокупности элементов этого «ребуса'1, не говорило в пользу моей догадки, но ведь… Если я понимал, что этого мало, то соседний рисунок в третьем ряду снизу но левой стороне демонстрировал ступенчатый узор в виде *(`/(g(*.», а он-то, как я уже толковал, был знаком белков– продукта генов. Эту мысль подтверждали и другие рисунки, рассеянные по многим страницам кодекса, а среди них – в особенности тот, на котором такие же ступенчатые кирпичики служили опорой для человеческой головы и Древа Жизни. Оба эти символа идеально увязывались с толкованием белков как кирпичиков.

Возвратившись на 52-ю страницу, я увидел в самой ее середине символ места, где возникают люди – Тамоанчана: набор перьев, или сжатых ярем-хромосом, и растение мали-налли, «скрученное», со струйкой крови, символизирую'щее преобразование «кодовой записи» двойной гелисы в тело. Далее изображена гора-организм, образованная, как я счел, этим комплектом хромосом, а рядом– ее творение: яйцо– драгоценный сосуд, наполненный живой водой.

Повыше расположены по-разному составленные «белковые» структуры, обозначенные только четырьмя колерами.

Наверху слева, окруженная «белками» – она вся из них состоит, – нарисована агава. Оказывается, именно она была предметом всей этой рисованной «лекции». Да, агава, дающаяпсок для одного из основных напитков американских народов, была конечно же достойна попасть в священную книгу миш-теков. Впрочем, на уровне клеток для миштеков не было существенной разницы между человеком и растением. Эти создания различались только «масками», только «кожей», являясь в принципе одной и той же субстанцией, но по-разному сформированной их богами.

Я снова вернулся к тому углу страницы, откуда следовало начинать ее чтение: к черуым богам. У первого из уст появляется Слово – «ленты, упавшие с неба», в которых я усматривал символ генетической информации. Второй поставляет «строительный материал» – покрытое точечками вещество, которому в соответствии с «записью» предстоит стать телом. Третий, окруженный звездными глазами, олицетворяет необходимый для возникновения растения, животного и человека фактор – процесс преобразования материи. Ибо эти глаза, нарисованные на схеме клеток, наполовину белые и наполовину черуые, символизируют превращение неживого вещества в живое.

Здесь следует заметить, что черуые фигуры богов, вероятно, изображают Шолотля, двойника Кецалькоатля в подземельях, а также дух, душу, вообще второе «я», науаль (nahual) всех живых существ. Это идеально согласовалось и с «биологической» ролью, которую играл для меня Шолотль. Второе «Я» могло быть именно генотипом, праобразом существа, «живущим» в генетической «записи». Во всяком случае, здесь, на 52-й странице, деяния черуых богов завершались как раз там, где кончалась и роль генов в образовании белков.

Всю эту страницу украшает и как бы поддерживает понизу фриз со знаками Венеры, тем самым, бесспорно, помещая все вышеназванные события на небе. Так я вновь получил серьезную поддержку в своем предположении относительуо того, что «небо» для древних мексиканцев находилось внутри живых существ.

К рисованным подтверждениям генетического значения «четырех колеров» я мог добавить еще одно, со страницы 50-й того же кодекса (рис. 87), Здесь изображенные в двух клетках, двух «колерах» – как бы записануые – идеи крови И-сердца по мановению присутствующего !.# Миктлана и тот, который по древнему обычаю произносил перед домашним алтарем отец дочери, растолковывая ей идеи веры, этические принципы и смысл человеческого бытия. Вот так начиналось это поучение:

«Ты стоишь передо мной, доченька моя, мое ожерелье из драгоценных камней, мои перья кецаля, мое произведение, из меня рожденное. Ты моя кровь, мои цвет, мое отражение» «.

Конечно, сказал я себе, эти слова можно понимать как угодно, если не знаешь, что такие понятия, как «драгоценный камень», «перья кецаля», «кровь», «цвет» («колер»), «отражение» («двойственность») входили в катехизис ачггеков и имели для них строго определенуые бытийуые значения – те же, что и.в рисованной версии их священных книг.

Вместе с тем мне казалось, что более убедительного обоснования требует моя мысль о равнозначности «трех колеров» и кодонов трех оснований. И я сказал себе, что скорее всего тот, кто знает полосчатые и спиральные объекты в качестве носителей генетической информации, должен знать и о способе кодирования этой информации– о Трехбуквенном коде, тем более что он – одна из основ жизни. С того момента, как троичный код возник в виде первых репликаторов, химических частичек, способных создавать собственные копии, он стал столь же важным для непрерывности жизни, как и солнечное излучение. Вот как об этом писал S. Ohno в книге «Размножение млекопитающих» 1Н:

«Все организмы на Земле, начиная с простейших бактерий и кончая человеком, используют идентичный набор кодовых триплетов,..

Кодоны универсальны не потому, что троичная система кодирования представляет собою идеальное решение проблемы, а лишь потому, что первый организм, точнее, первая самовоспроизводящаяся нуклеиновая кислота, возникшая в древнейшем прошлом на Земле, натолкнулась именно на эту достаточно эффективуую систему кодирования. После того как система кодирования была единожды, в самом начале существования жизни, установлена, не было уже иного'пути, как только сохранить ее in toto* у мириад потомков этого первого существа. Любая более поздняя попытка сменить систему кодирования лишила бы смысла всю информацию, записануую ранее в ДНК, приведя к немедленуому вымиранию того организма, который отважился бы это проделать. Таким образом, все организмы связаны с прошлым…»

In toto – в целом (лат.).

Из сказанного следовало, что имелись все основания найти изображения кодонов и на страницах кодексов.

Однако указание на то, что я, по-видимому, не ошибаюсь, нашлось в памятнике древности другого региона – в Перу, в той самой стране, которая уже открыла мне каменуого орла с двойной гелисой на спине. На сей раз-это была ткань. На древнем килиме под названием «Смеющиеся боги», хранящемся в музее Беллериве в Цюрихе, нетрудно увидеть, что темой рисунка являются не сами божества и не их смех, а соприкасающиеся пальцами трехпалые руки. Уже то, что эти антропоморфуые фигуры наделены только тремя пальцами, указывает на особое значение этого числа. Сопоставление же его с действием /`(.!`%b %b уже глубоко не символическое, а информативуое значение. «Тройки» – способ преодоления пространства и времени, перехода от левого края этой ткани к правому, или наоборот. Именно так, рассуждал я, от одного поколения к другому, переносятся кодовые триплеты ДНК.. Кодон ГАА либо АГА, безошибочно копируемый, переходит от родителей к детям, внукам, правнукам. И именно поэтому каждая из таких троек, несмотря на гигантский путь, пройденный ею через неисчислимое множество тел,' означает сегодня совершенно то же, что и три миллиарда лет назад.

Стало быть, ткань из Перу повествовала об устойчивости кода во времени. Кроме того, на треугольуых «шляпах» божков лежат изогнутые палочки, а оттопыренные уши, соединенные тонкими перепонками с головками, походят не столько на ушные раковины, сколько на знаки мексиканских драгоценных) камней. Так что если и то и другое означало то же, что и их] аналоги в кодексах миштеков, значит, я и здесь имел дело с клетками, хромосомами и троичным кодом.

была еще одним символом, заслуживающим особого изучения. Ее в принципе, хоть и не без оговорок, считают иероглифом слова «местность», «город» или «поселок». В пользу такого прочтения говорит несколько подобных наименований. I Например, в районе Монте-Альбана еще и по сей день суще– | ствуют две местности: одна – Тутутепек, раньше, по-видимому, называвшаяся Тототепек, что на ацтекском языке означало «Гора Птицы», и вторая– Окелотепек (Гора Ягуара). Для этих названий нашлись аналоги в виде сапотекских глифов, выбитых на камне в Монте-Альбане, а также подобные им глифы в одном из ацтекских кодексов. Поэтому полагают, и не без оснований, что ацтеки, завоевав эту территорию, перевели сапотекские названия на свой язык, и в таком звучании они дошли до наших дней.

Но, помнится, удалось растолковать не более двадцати из нескольких сотен символов горы, известных по кодексам, и згго несмотря на то что с приходом испанцев местные народы не перестали говорить, говорят и сейчас на своих исконных языках, а местности в огромном большинстве сохранили прежние названия.

jhtc. 90. Сапотекские глифы местное/пей, именовавшихся горой Птицы и Горой Ягуара, и их ацтекскиб аналоги

Существеннейшим аргументом в пользу биологического значения символа горы, который я мог привести, было наблюдение, опирающееся на кодекс Нутгаль: ни одно из изображений горы в нем не повторяется. Хотя и бывают в чем-то похожие, но везде «горы» нарисованы в сопровождении различных знаков, иначе стилизованными или композиционно расположенными. Да и названия так не пишут! А поскольку кодекс касался генеалогии царствующих семей и охватывал большой промежуток времени, то трудно представить, чтобы в хронике событий не повторялись названия местностей. Ведь с одних и тех же деревушек собирали дань, одни и те же города захватывали – причем делали это одни и те же люди, – а знаки почему-то менялись. Неужто князья то и дело меняли своипрезиденции и ленников, союзные города и места жертвоприношений?

Мне это казалось странным. Поэтому я проверил, нельзя ли шире использовать примененный мною метод прочтения символа горы, ('.!` &%-.) на 16-й странице кодекса Нутгаль, где она однозначно уподоблялась телу княжны 3-Кремень, и тем самым подтвердить правильность избрануого мною пути.

Но для начала я установил, что неисчислимые горы древнего мира Мексики были резиденциями богов, носили их имена, были даже в буквальном смысле слова их воплощениями к в такой ипостаси жили рядом со своими народами, покровительствуя им, поставляя им воду не без помощи Тлалока или Чальчиутлике – богини «драгоценной воды», живой субстанции мира. Наверняка многие пиктограммы относятся именно к этим богам, воплощенным в формы рельефа местности. Однако это не объясняло всех знаков– в частности, тех, рисунки которых были особым образом составлены из символов, имеющих биологическое значение. А еще и потому, что с недрами гор у мексиканцев были связаны и божества – змеи, ленточные создания, зародыши жизни, в том числе и человеческого тела.

Поэтому, решил я, гора, возможно, имеет еще и это значение. От безотказного Зелера я узнал, что было известно и употреблялось понятие: «гора драгоценных камней», означавшее, как полагал исследователь, место жертвоприношений. Конечно, при многозначности древней символики такой вывод сделать было нетрудно. Однако не думаю, чтобы подобное объяснение исчерпывало все значения иероглифа слова «гора». Жертвы приносили прежде всего в храмах, а многие – возможнопи большинство их – на платформах, стилобатах, вознесенных над местностью, и на верхних площадках пирамид: жертвы приносили также на вершинах гор и других возвышенностях. Значит, первая часть понятия подтверждалась. Но почему это была гора именно «драгоценных камней», а не, скажем, «сердец» или «крови», хотя именно они-то и были истинным объектом жертвоприношений. И даже напротив, драгоценные камни были всегда даром богов, ниспосылаемым с неба, явленным ими во чреве женщины, дабы они развивались в ребенке, а иероглифом слова «ребенок» было как раз изображение ожерелья драгоценных камней.

Подтверждением тому, что я нахожусь на верном пути, стал для меня рисунок, полностью соответствующий рассмотренному выше представлению древних о горе. Это был рисунок горы, усеянной круглыми знаками драгоценных камней – как я считал, клеток с ядрами – и с характерной «лесенкой» в основании. Если такое изображение означало, что эта гора– многоклеточный организм, тогда все становилось совершенно ясным!.

И еще один рисунок, взятый из Ватиканского кодекса, почти буквально показывает, как драгоценный сосуд – клетка преобразуется в гору. За этим актом присматривает бог с двумя именами: Тонакатекутли, Господин Жизни, которому, как утверждал один из комментаторов кодекса, Педро де Риос, «никогда не приносили жертв, ибо он их не желал» 19. (Таким образом, была исключена связь «горы драгоценных камней» с местом жертвоприношений.) «Его также называли Господином Наших Тел». Первая часть имени, Тонака, как раз и означала «наше тело», «наше мясо»…

Принимая во внимание все сказанное, я имел основание считать структуру, на которую указывал пальцем этот бог, символом организма – тела. Возникающая гора, заполненная «драгоценной водой», полна плавающих в ней клеток, складывающихся в ожерелье – символ ребенка.

Все в целом составляло как бы рисунок на грубоватом одеяле, за которым в сидячем положении, обратившись лицами друг к другу, скрывалась первая пара людей, изображенных, как полагает Зелер, во время соития. А изображенная между их головами трость с погремушками ко всему была у древних символом плодовитости. Следовательно, изображенная тут «гора», дитя этой пары– живое существо.

О том, что такого рода «горы» возникают из яйца, недвусмысленно говорит та пиктограмма из кодекса Виндобо-ненси, где из драгоценного сосуда выглядывает гора. И действительно, сказал я себе, вряд ли этот рисунок можнопобъяснить как «остров на озере», как, например, поступили в отношении похожей пиктограммы, взятой из кодекса Нутталь, где этот якобы «остров», плавающий в «драгоценной воде», был помечен, однако, подобием хромосомы с полосками, а также ступенчатым узором – символом белка. Все это вкупе гораздо логичнее объяснялось как символ организма, нежели форма, рельеф.

Другим указанием на биологическое значение «горы» являются два рисунка из кодекса Виндобоненси. На первом изображение гор с «драгоценным камнем» внутри по абрису оплетают шнуры, выражая тем мысль, что форма горы-тела «записана» в этих «скрученных шнурах». На втором рисунке вещество горы изображено цветными полосками, чтобы дать понять, что она возникла из этих полосок, «записануых» на «лентах». А в ней головою вниз, то есть в известной из кодексов позиции нисхождения к земле, а в данном случае – рождения, висит «человек в полоску» ~ по мнению Зелера, «душа того, что должно родиться». Одним словом, рисунок однозначно говорил, что в определенуом смысле человека можно представлять, как гору – гору клеток, возведенную генами.

Подобные же значения приписывает горе другая пиктограмма из того же кодекса. Здесь она в сочетании со знаками бивалента и пучка палочек, поскольку созидателями таких «гор» являются именно хромосомы. А тот, кто этого еще не понимает, рядом может найти повторение: такой же бивалент и пучок опираются на знак Тамоанчана – мест рождений, – в виде перьев пернатого змея– хромосомы. Связка листьев ма-линалли сообщает, что в этих перьях содержится нечто «скрученное» – «шнуры». И наконец, третий рисунок в этом ряду показывает врисованный в делящуюся надвое гору (!) шагающий бивалент. Именно так! Ибо тело-гора размножается благодаря хромосомам, перемещающимся из тела в тело.

Возможные возражения, думал я, относительуо правомерности сравнения столь массивуого, мертвого, .безжизненного объекта, как гора, с таким живым, теплым и подвижным телом организма. Однако следует помнить, что Мезоамерика была страной вулканов, многие местности Мексики ну прямо усеяны вулканическими конусами; уже не говоря о самых больших, всемирно известных вулканах, таких как Попокатепетль или Оризаба, надо помнить о тысячах меньших, даже ста– или двухсотметровых…

В 1943 году в селе Парикутин, в горуой долине, после резкого толчка разверзлась щель и из нее вырвались клубы дыма. В течение первых суток пепел, песок и камни насыпали конус высотой в семь метров. Потом потекла лава.

Вулкан замер спустя девять лет, достигнув высоты в семьсот метров.

Если в Древней Мексике видели – а такие случаи можно считать несомненными, – как вулканы вырастают буквально на глазах у тысяч людей, то это могло, думал я, ассоциироваться в сознании с процессом роста тела. Ведь тело – носитель жизненных процессов, а увеличение его размеров происходит благодаря каким-то невидимым в нем внутренним действиям.

Я понимал, что можнопотыскать уйму таких примеров – столько их было на всех раскрашенных страницах кодексов. Например, гора из кодекса Ботурини, описываемая как символ «пещеры, из которой мы происходим», или другая, известная по Хроникам из Куаукгчоллана, в виде туловища орла. Я помнил, что орел был у мексиканцев носителем двойной спирали, а также клетки (см. фото 7), так что у меня были основания путем своеобразной интерполяции считать эту «гору» тоже ЖИБОЙ– организмом.

Но неужели создатели этой пиктограммы считали человека колонией клеток? Неужели они думали, что именно клетки, а не хромосомы или гены были истинным объектом творения, его целью и причиной? Пупом жизни? Мы – ходячие города клеток?..

В 13.15 на площадку перед магазинчиком поднялся один из молодых мексиканцев из Красного Креста и подал мне лис| ток, вырванный из блокнота. Зыгмунт Квасьнёк сообщал:

«По телефону из пещеры: Юзек в– хорошей форме. С 8.00 д 12.00 спал во втором лагере. Малаяпгруппа оборудует поручня| ми из канатов отрезок от второго лагеря до основания колод! № 318. В 10.00 звонили Лешек и Марьян, сообщили, что нахо| дятся в первом лагере. Предполагают в 13.00 быть во второ! Решили, что малаяпгруппа будет транспортировать Юзека второго лагеря до колодца. Втораяпгруппа после отдыха начш вытаскивать его наверх по колодцам в сторону первого «лагере Один или два человека идут впереди, в их задачу входит обе рудование кухни в первом лагере.

От участия в операции не отказывается никто. Второй лагерь будут поддерживать, пока не поднимутся выше колодца.

13.00– началось движение в сторону колодца!!!» Итак, подумал я, снова сдвинулось…

– Слушай, – сказал Сурдель, который только что вернулся с Фернандо из Сан-Андреса, – спустишься на поляну взглянуть? Все готово, крест выложен, можно попытаться сесть… Мы с Фернандо уговаривали его, но он не хотел ни в какую. Только когда услышал, что любой польский пилот здесь бы сел, сдался, сейчас прилетит.

Мы глянули на небо: тучи разорвались и, идя на запад, таяли с каждой минутой. Проглянуло большое пространство голубизны, солнечные пятна двигались по склонам. Было душнопи сухо. На далеком склоне четко вырисовывались крыши Сан-Андреса. Где-то там, перед церковью, вертолет разогревал турбины.

Сурдель отправился первым, с кинокамерой на плече и сумкой с кинолентами. Когда минуту погодя я пошел следом, то увидел, как из– ' поворота дороги, вырезанного в крутом «клоне, появился приземистый обшарпанный автомобиль и остановился рядом с Сурделем. Кто-то вышел. Сурдель показал рукой в мою сторону. Я спускался навстречу по камням.

– Я из «Эль Соль», – представился прибывший. Он смотрел как-то искоса, отклонившись в сторону; показал удостоверение, но тут же убрал его, охватил меня взглядом.

«Только газетчика тут недоставало», – подумал я. Я подал ему руку; он замялся, смущенно коснулся ее. Он напоминал собак, все пробующих подойти к людям, но напуганных; надеющихся ухватить свой кусок и заранее уверенных, что получат пинка.

– Поговорите пока с людьми из Красного Креста. – Я указал на базу, – Я скоро вернусь.

Я спустился на полянку, где уже раскинули крест из посеребренной пленки. Мы отбросили более крупные камни и срубили несколько кустов.

Подлетая по долине, проплывая над воронкой, пилот на-верияка заметил сверху зияющий входной колодец и начал снижаться. Вихрь ударил нас по лицам. Вертолет завис над крестом и опустился на траву так легко и быстро, что трудно было понять, почему пилот так сопротивлялся. Из домишек высыпали дети. Пилот вышел из кабины.

– Ждать здесь?..

– Нет, – ответил я, – сегодня нет нужды. Мы не ждем раненого раньше, чем завтра к вечеру. На всякий случай прилетайте из Уаутли завтра после обеда… А сейчас приглашаем на базу на кофе…

В 14.00 мы с газетчиком сидели на стульчиках у стены церкви. Я старался полными фразами диктовать ему свою версию событий, глубоко сознавая, сколь далека она от того, что мог бы сказать любой из участников спасательной операции. Абсолютной правды не существовало. А этот человек наверняка еще больше разукрасит ее в своей статье. Все мы грешили против истины, любое описание событий было ложно, поскольку каждый невольно отступал от фактов. Быть может, поэтому мудрецы Востока учили молчанию?..

Посыльный принес очередное сообщение Квасьнёка: «Переход к колодцу еще не начался, продолжается медицинская подготовка. Начнут, вероятно, в 15.30. Я пишу на листках, потому что мой радиотелефон действует только в одну сторону. Я вас слышу, а вы меня – нет. Приищите три новые плоские батарейки и пять литров воды, я тут подыхаю от жажды».

– Симон! – крикнул я. – Дай этому парню все, что им надо.

– Мачей, – положил мне руку на плечо Фернандо, – смотри, что творится… – Он повел глазами вокруг.

У каждой лачуги стояли солдаты с автоматами. По двое, . спина к спине; они выглядывали из-за углов на две стороны. За школой и под контрфорсами церкви. Ниже, около недостроенуого дома из бетонных плит, стояли трое с ручным пулеметом. Около хибары Исайи солдат с ` $(.ab –f(%) на спине и наушниками на голове протянул руку назад, вытягивая антенну, тГ

По дороге снизу подошел офицер в полевой форме без оружия, постукивая тростинкой по руке и попыхивая сигарой. Перед ним и за ним шествовали по два солдата с автоматами, которые они держали у пояса. Он остановился, спросил о чем-то доктора Меркадо и направился ко мне.

Я вышел навстречу. Офицер, смуглый молодой человек с черуыми усиками, вынул изо рта сигару, бросил на землю и затоптал.

– Старший лейтенант пехоты, – представился он, – Хосе Морено Альварадо, командир тактического отделения Уатли де Хи менее.

Мы отошли в сторону.

– Простите, – сказал он, – но командование хочет знать, что здесь происходит. Поступают сведения, будто какие-то международные группы… Кажется, есть раненые?

Я некоторое время объяснял.

– Понимаю… – сконфуженно прервал он. – Не могли бы вы изложить это в нескольких словах, чтобы можно было передать в штаб?

Краем глаза я заметил передвигающегося газетчика и крикнул:

– Вы сегодня возвращаетесь в Мехико?

– О нет, – ответил он, – останусь до конца, переночую в гостинице,

– А я пока что осмотрюсь, – сказал старлей. Он показал тростинкой на домишки и заросли на взгорье; – А где пещера?

– Хосе, – попросил я паренька из Красного Креста, – спустись с лейтенантом к устью.

Я присел за церковкой на раскладном креслице, рядом с раскрытой палаткой, положив листок на колени. Из-за столба торчал локоть в зеленой блузе, иногда появлялась половина смуглого лица. Он зыркал в мою сторону и снова исчезал. Долина подо мной шумела, словно раковина; порывы воздуха приносили серебряуые звуки водопада. Солнечные пятна уже не ползли по горам, они стали такими большими, что теперь ползти начали тени. Сонно бренчали насекомые.

«Expedition Espeleologica de Polonia explorando la Sima de San Agustin una de kas mas profyndas de America tun un accidente» – писал я рапорт штабу 28-го военного округа.

– Senor, – шепнул солдат, выходя из-за столба, – через месяц ухожу на гражданку… – Он присел на камне.

– Да? И чем станешь заниматься? – спросил я.

– Как чем? Контрабандой! – ответил он. – Эта служба, – он показал на кокарду на фуражке, – конечно, почетно» но надо чем-то жить. Поеду на границу, у брата там бизнес. Целые мотоциклы /%`%` !` ak» nb на авиетках из Штатов.

Транспорт с раненым отправился к пещере из второго лагеря в 16,00. Носилки тащили по коридору бельгийцы и мексиканцы. Встретились с Чепелем и Стшодой, которые доставили камиллу, и с Виктором Гранадосом, принесшим запасы пищи. Не было нужды перекладывать Цубера, так как доска Либмана, правильно используемая, выдержала» нагрузку. Алехандро шел рядом с Цубером, неся капельницу,

Вскоре начались трудности; местность поднималась, а в скальной породе появились балконные озерки, по края заполненные водой. Бельгийцы, выслануые вперед Дегравом, уже подготовили трассу, вбили костыли и развесили веревки. У носилок трудились двое бельгийцев, Пите, Бун, Уилсон и трое мексиканцев, а также Малаховский, Коисар и Остроух. Была короткая суматошка, кто-то требовал подмоги, но Жан-Клод не хотел больше людей. Решили, что По мере надобности подмогу будут вызывать по телефону с бивака.

Там остался Деграв, чтобы немного вздремнуть, и Сыгов-ский. Тот прилег на землю в двуспальном мешке, потому что в одинарном уже лежал Либман.

За час с четвертью Цубера пронесли через порожки к озерку у основания колодца и там положили на песок. Спасатели двинулись вверх, занимая места в колодце. Жан-Клод потребовал двух сильуых наверх и нескольких дополнительуо для помощи у носилок. Оказалось, забыли прихватить телефонную трубку, поэтому сначала Остроух, а потом Малахов? ский вернулись на бивак и исчезли надолго. Чтобы не затягивать ожидания, на стену пошел Карлос Ляскано! Не чувствовалось энтузиазма: все устали. Не хватало людей, и Коисар отправился за друзьями. Оба лежали в спальных мешках. Ог учинил им разгон. Притащился Щенсный, а за ним наконец « Малаховский, хотя вообще не спал до сих пор и не долже! был участвовать впоперации из-за переутомления. Паллюс остался.

В это время прибежал один из бельгийцев, чтобы привести переводчика – Коисара и врача. Стоящие на стенке колодца мексиканцы и бельгийцы не могли договориться. Коисар отправился с Дегравом. Цуберу стало хуже. Ему опять подключили капельницу, снятую на время подъема. На вопрос, хочет ли он получить обезболивающее, он ответил, что да, но послабее, чтобы сохранить сознание. Ему дало полдозы морфия. Он волновался, спрашивал, почему остановились. Не понимал, что причиной тому на этот раз был он сам. Врачу нужны были кипяченая вода, пленка и клейкая лента. Коисару снова пришлось вернуться в лагерь.

Доска Цубера уже лежала на двух выступающих над водой камнях. Люди вокруг ходили по колено в воде. После инъекции и замены бинтов Малаховский поставил доску вертикальуо и приступили к подъему. Это делали три мекеиканца и бельгиец, стоявшие наверху, – остальные вели доску, разместившись вдоль стены. Вскоре без помех преодолели пятидесятиметровую высоту,

Коисар и Деграв легли спать вплагере; были там еще Сы*-говский, Паллюс, Ренкосевич, Чепель, Стшода, Очко, Остроух, Гранадос, один из бельгийцев и Либман. Немного пого-. дя явился Роберто, который, промокнув до нитки в водопаде, выбрался из колодца, чтобы согреться и обсохнуть.

Установили очередность. Первой группе предстояло покинуть бивак через два часа. Добравшись до Цубера, они должны были заменить более слабых и измученных людей, отослав их наверх, в первый лагерь, или прямо на базу.

Звякнул телефон: Цубер был уже в следующем колодце, девяностометровом. Требовали четырех человек и на всякий случай камиллу. Ее понесли Сыговский и Жан-Клод. Через полчаса должны были отправиться Стшода с Паллюсом. Жан-Клод подвесил камиллу к своему снаряжению и с таким грузом прошел оба колодца, пятидесяти– и девяносгометровый. Сыговский шел следом с мешком. Они слышали звуки от транспортировки раненого, доносившиеся сверху.

Билл Либман стер ноги и в ботинках едва двигался. По лагерю ходил в носках, – впрочем, большую часть времени он провел здесь в спальном мешке. Наконец решил идти наверх с Вальтером. Первым вошел на веревку, взобрался до половины колодца, скрывшись из глаз Вальтера. Тот ждал, когда веревка'освободится, чтобы начать подъем, но она все время была натянута. Билл не отвечал на крики. Вальтер, не зная, что делать, вернулся в лагерь, Оказалось, у Либмана заело передвигающееся по веревке устройство, соединенное с Ремнями на уровне груди. Чтобы исправить положение, надо было снять его с веревки, а для этого сначала разгрузить.

Повиснув в нескольких этажах над дном, в провале каменуой трубы, ощущая всю эту пропасть под собой, не в состоянии даже дотянуться рукой до стены, Либман проделывал воистину акробатические фортели. Вращаясь вокруг собственной оси, он одной рукой держался за веревку, другой вслепую распутывал петлю, служившую ступенькой для правой ноги, чтобы перенести ее над головой и повиснуть на ней. Это позволило бы ему на время «ремонта» освободить обе руки. Наконец получилось.

Более чем в ста метрах выше Цубер, подтягиваемый вверх в вертикальуом положении, оказался на вершине девяностометрового колодца, накрытого огромным, заклинившимся в нем камнем яйцевидной формы, обломком скалы длиной шесть и шириной полтора метра, на котором лежала осыпь камней, упавших сверху. Там откуда-то лилась вода, толстая струя била по стене и падала по желобу, по которому спасателям приходилось взбираться на этот камень. Они быстро проходили этот участок, но никому не удалось выйти отсюда сухим.

Чтобы не подвергать «купанию» Цубера, принялись устанавливать дополнительуые оттяжки. На это требовалось время. Вися в отдалении от стены, он ждал почти час. Гул воды и эхо множества голосов, крики на различных языках затрудняли взаимопонимание. Пока одни из спасателей, ожидая, тряслись от холода в промокших одеждах, другие, залитые седьмым потом, заклиненные над пропастью, спешнопсверлили отвер-«стия в известняке, чтобы укрепить костыли.

Невозможнопбыло предвидеть все заранее. Несущий канат Под тяжестью раненого часто двигался, – то и дело приходилось менять положение и направление оттяжек. Но стоило их укрепить, как Цубер за несколько минут оказался наверху под присмотром врача.

Ближе к вечеру того же дня, обеспечив пищей первый лагерь, из пещеры вышли Хосе Гильермо и Хуан Росалес. Ничего не снимая с a%!o, испачкануые глиной с ног до головы, добрались они до базы.

– Мы вернулись, – толковали они, – потому что нести уже нечего. – Снимали каски, чесали в головах, волосы слиплись от грязи. – Виктор поехал дальше с одним мешком, навстречу транспортной группе.

Ничего не поев, забрались в спальные мешки и свалились под навесом для мулов. Едва уснули, как из-за школы, с крайнего места перевалъчика, где у тропинки, выходящей на склон, прилепился каменуый магазинчик, послышался У^е знакомый звук. Похожий на зов слона, громкий, пронзительный, он трижды проплыл над долиной, отразился от склонов, вернулся, и едва' затихло эхо, – раздался снова с еще большей силой.

Я обошел школу: в окне каменуой постройки за ящиками с кока-колой и пивом стоял индеец с опухшим лицом, завернувшийся в серое шерстяное сарапе, в надвинутой на глаза шляпе, с узкими, как шелочки, глазами и дул в отверстие большой раковины морской улитки.

– Так уж и обязательно? – спросил я. – Люди хотят отдохнуть.

– Si, – ответил он. – Да, обязательно, – и снова принялся за свое.

Раздраженный, я протянул руку и отнял у него раковину. Он глядел на меня спокойно, с неподвижным лицом, со струйками слюны на подбородке. Из пор его темной кожи росли редкие толстые волоски.

– Senor, – смутился магазинщик, – он скликает людей на завтрашние работы, они должны продолжить строительство уборуой для школы.

Оба смотрели на меня, не понимая, в чем дело. Я положил раковину на окно.

– Достаточно. Все уже слышали.

– Si, – ответил индеец, но стоило мне сделать несколько шагов, как он опять принялся трубить. Поверх надутых щек сквозь щелки глаз он искоса поглядывал на меня.

Наконец я понял, что .ничего от наших дел и забот до них не доходило. Они жили в другом мире. Раковина! Ведь точно такую же носит в рисованных кодексах Кецалькоатль: большая, тяжелая, рогатая, .с вывернутым краем, она являла взору свое розовое нутро, – символ родящего чрева, а еще символ ветра и духа. Наверное, вот такую у владыки Миктлана по желанию Кецалькоатля продырявили черви, а пчелы, забравшись внутрь, заставили ее зазвучать их пением…

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

До поверхности оставалось 300 метров. Чтобы двигаться дальше от заклиненного над девяностометровой пропастью громадного камня, на котором лежал Цубер, надо было проделать на веревке-маятнике прыжок длиной в несколько метров до стены. Можнопбыло еще спуститься с камня и по стене скалы добраться до свисающей веревки. Сверху лилась вода. Холодный водопад, разбиваясь о «kabc/k, прозрачуыми бичами хлестал по головам, спинам, плечам.

Усеянные рытвинами, канавками, остриями и известняковыми иглами, столетиями омываемые водой, стены пещеры блестели, словно черуейшее эбеновое дерево, инкрустированное белыми прожилками. И все это извечно оттачивалось каплями, летевшими сверху!

'Бельгийцы, готовя очередной пятидесятиметровый участок, освещали карбидками черное пространство под собой. На несколько мгновений возникала гигантская пустота, – бездна, уходящая в неведомое, высверленная в этой черной породе, наполненная розблесками и плеском воды.

На камне рядом с Цубером разместились Малаховский, Дуг Уилсон, Майк Бун, потом присоединился Билл Либман. Раненого укутали в пленку и облепили лентой. Сверху сообщили, что страховочные позиции заняты, несущий канат протянут через блоки, а люди, которым предстояло подтягивать Цубера, – готовы. Доску поставили вертикальуо. Оттяжка, которую держал Жан-Клод, не давала ей попадать впводяной каскад. Однако оказалось, что пройти весь колодец за один прием невозможно. В нескольких этажах выше камня пришлось остановиться, чтобы сменить оттяжки. Таким образом исключали трение каната о стены и не давали узлам зацепляться за выступы скалы. Все это приходилось проделывать впвоздухе.

Цубер, в вертикальуом положении висевший над бездной, в которой под ногами перемигивались далекие огоньки, находился в такой позиции довольно долго. Когда подъемпвозобновился, он на половине высоты трубы попал в потоки воды. Удар струй мгновенно сорвал с него пленку, вымочил и развязал окровавленуые бинты. Растянул их по стенам.

Бун, взбиравшийся по параллельной веревке, проделывал акробатические номера, чтобы укрепить над Цубером кусок пленки, прикрыв его им как зонтом,

В этот момент пещеру потряс громкий взрыв. Гул, похожий на детонацию снаряда, пронесся по коридорам. Никто не знал, что случилось. С ужасом подумали, что это снова несчастный случай или, может, взорвался баллон с газом, последствия чего, известные каждому спелеологу, бывают ужасными. В шумихе, создаваемой водой и эхом, разлетающимся по коридорам и колодцам, невозможнопбыло разговаривать на расстоянии более двух-трех метров. Пришло погодя успокоительуое сообщение, что просто у кого-то из мешка вывалилась банка карбида и утонула в озерке, а из-за негерметичности банки карбид соединился с водой, образовав ацетилен.'..

Замыкая караван, ужасно медленуо двигавшийся вперед, шли Чепель с Коисаром. Они сразу же засовывали в мешки освободившийся конец веревки. Из-за того, что все намокло, груз каждого весил килограммов по тридцать. Каждый тащил по два мешка, висящих на экипировке, да еще дополнительуо три они вручную подтягивали на петлях, растянутых между ними.

У устья колодца Цубера снова остановили. Не удалось с ходу преодолеть козырек, – пришлось устанавливать дополнительуую страховку. Там его догнадл Паллюс и с ужасом увидел, что Цубер висит под мрачуым навесом, словно на кресте, и пробует дотянуться $. льющейся воды. Ногами в спальном мешке он касался озерка, образовавшегося на небольшом балкончике, выдолбленуом водопадом. Около него на приутопленных в озерко мешках с оборудованием стоял Майк Бун. Паллюс остановился рядом, а поскольку ожидание затягивалось, он обхватил Цубера так, чтобы они могли обогревать друг друга. Увлажнял ему губы, захватывая ладонью по нескольку капель. Пытался поставить доску горизонтально, но ничего не получалось. Цубер знал, что происходит, держался, уже приспособившись к такому положению. После того как началась транспортировка, он набрался терпения,– проникся уважением к Майку Буну, который, ведя доску, сопровождал его на достаточно длинном участке, нахваливал его Паллюсу за ловкость и старательуость.

Начали подтягивать. Бун, по обыкновению ходивший в пещерах без обуви, взбирался рядом с Цубером. Благодаря хорошей подготовке участка они быстро скрылись наверху. Добрались до сухой стоянки, пониже первого лагеря, откуда перекинутую через блоки веревку тянули Сыговский, Деграв, Щенсный, Жан-Клод и Лнбман.

Ночь на базе была влажной и облачной. Едва я уснул, как раздался шорох застежки-молнии: кто-то тянул меня за ногу.

– Мачей, телефон… – Гонец от Квасьнёка совал мне в руку листок. Я нащупал под мешком фонарик. Час ночи. Недурственно, подумал я, удалось поспать полтора часа.

«Мачей, – было написано на листке, – в 0.30 был сочный звонок снизу. Надо немедленуо выслать навстречу как можнопбольше блочков для транспортировки (взять из индивидуальных мешков), клейкую ленту, 5 килограммов карбида, 20 семимиллиметровых спитов *, побольше плоских батареек, если можноп– дополнительуо 2 спальных мешка. Радиосвязь в 1.00 и 1.10».

– Порядок, благодарю, – буркнул я в телефон, вылезая из спального мешка.– Возвращайся, брат, вниз.

С радиотелефоном я спустился с насыпи, на которой стояла церковь. Воздух был влажный, темноп– хоть глаз выколи, Я дышал чуть ли не паром. Щебенка шуршала под ногами, перевальчикбыл полностью затянут туманом. Кругом спали люди: в магазинчике, под навесом, в машине. Я обошел школу, – там, у стены, стоял автомобиль Блейка Гаррисона. У меня остались еще он и Пите, – единственные, кого я теперь мог послать вниз. Они спали на своей машине, в сколоченной из досок будке. Трудно было понять, где это сооружение открывается. Я постучал. Гаррисон проснулся сразу. Пите, возможно, тоже, но не подавал голоса.

-Надо ехать вниз с грузом, – сказал, я. – Одевайтесь, я сейчас вернусь…

Они уселись на постелях. Я отошел к недостроенуому дому и оттуда вызвал Квасьнёка.

– Да! Я тебя слышу! – прозвучал ответ. – Прием!

– Сообщи вниз, что груз высылаем. Пойдут Пите с Гарри-соном.

Я долго возился под брезентом «стара», шуруя меж грудами багажа. С d.– `(*., на лбу либо держа его в зубах, я

*С п нт ~ металлический ниппель, который вбивают молотком в высверленное в скале отверстие. В резьбовое отверстие ниппеля вворачивают винт с кольцом, за которое зацепляют карабин.

нырял в ящики, придерживая крышки головой. Недоставало полиспастов, и я решил искать их только там, где указывали списки. Полузадохнувшись от пыли, я в конце концов разыскал все, что было нужно, в самых неожиданных местах. Все заказанное снизу сваливал в магазинчике. Гаррисон заварил чай и открыл консервы^ Пите уже одевался.

Двигались медленуо, головы были словно чугунные, Питсу не хватило карабинов. Пришлось возвращаться на грузовик.

– У тебя все? – спросил я Гаррисона.

– У меня? Знаешь, я, пожалуй, не пойду, – ответил он. – Пите управится сам.

Я скрыл удивление. В темноте он не видел моего лица, да и не старался увидеть.

«Он имеет право так говорить», – подумал я.

– Пите – парень что надо, – добавил Гаррисон.

Приходилось верить: приказывать ему я не мог. До сих пор, сделав исключение для Буна, я следовал принципу: разрешать ходить по меньшей мере парами, но…

Они долго ели, – за это время я упаковал мешок и выпил чаю.

«Он сам, добровольно, привез сюда бельгийцев, – думал я о Гаррисоне, – рискуя своей авторазвалюхой…»

Свеча догорала. Я догрузил провиант и добавил две банки карбида. Пите молча втиснул в мешок своипвещи, запасной свитер, носки. Длинные прямые волосы падали ему на плечи. Когда я к нему обращался, он глядел мне на губы, сдувал волосы с носа, – мягкая улыбка появлялась на его продолговатом худощавом лице – и не отвечал. У меня сложилось впечатление, что он заранее решил, что, дескать, с иностранцами общаться невозможно, ну и вел себя соответственуо. Впрочем, он и с Гаррисоном почти не разговаривал.

Мы двинулись вниз в темноте, по скользкой глинистой тропинке через лес, залитый водой. Тропинку я знал наизусть.

У постели Квасьнёка Пите утомительуо долго прилаживал экипировку, страховочные ремни, подтягивал пояса, подвешивал карабины с оборудованием, проверял защелки, обвешивался железяками, и все это давал мне на проверку, молча, будто не сомневался, что я едва ли в состоянии что-либо уразуметь. Наконец он отошел в сторонку, в заросли.

– Думаешь, его можно пустить одного? – спросил я Гаррисона, зная наперед, что иного варианта у меня нет.

– Вполне, – заверил он. – Пите немного взволнован, никогда не ходил один и вообще… начинающий, но, – быстро Добавил он,– отлично вышколен. Ей-Богу, нечегопбояться…

Я поддерживал Питсу мешок, пока он пристраивал спусковое приспособление, потом стал проверять застежки, стараясь затянуть подготовку, чтобы успокоился. Он учащенно дышал, иногда глубоко вдыхалпвоздух, как пловец перед броском. Я знал это ощущение: как бы давление в легких, и… хотел быть Питсом в этот момент. Молодым, отправляющимся в неведомое, в одиночку. С ответственуым заданием… То, о чем он сейчас думал,, что заполняло его сознание, отрывало его дух от биохимии тела. Но сам Пите ничего не знал об этом.

Мы глядели сверху, как он съезжает, шебуршится в кустах. Веревка запуталась в ветках, и он в темноте остановился где-то на стене под нами, вырывая ее и что-то бормоча себе под нос. Наконец опустился. Снимал спусковое приспособление. Веревка слегка дрожала. Потом, когда она уже успокоилась^, он долго стоял внизу. Я не знал, что он там делает. Я повис над этим колодцем мрака, ухватившись за наклонный ствол дерева, видя только головной огонек Питса. Он крикнул, спрашивая, можно ли вынуть здесь одну коробку карбида, потому что мешок слишком тяжел.

– Поставь в сухом месте, – ответил я, – под козырьком.

– О'кей!

Вскоре он двинулся дальше, а я подождал, пока он скроется под кровлей коридора. Теперь он уже был один на один со своим мешком. Через темный проход мы выбрались к посту Квасьнёка. Гаррисон отправился спать, а я задержался. Мы ждали какого-нибудь сообщения снизу. Никто не звонил. Двое посыльных, мексиканцы, спали, свернувшись клубком на покрытых росой матрасах. Как только забрезжил рассвет, я отправился наверх.

Пошел другим, непривычным путем. Вместо того чтобы идти по наклонной, приближаясь к базе по длинному склону воронки, я пошел зигзагами, лесом. Тропки то и дело-обрывались на крутых порожках, – осыпалась земля, из-под коруей выпадали камни. Промокнув до нитки, я выбрался из кустов в двухстах метрах от дна. Остановился, тяжело дыша. Было уже светло. Невидимое солнце», – белаяпмгла на вершинах. На краю полянки – небольшая избушка под кофейуыми деревьями. Никаких теней. Все одноцветное, белесое и поэтому искаженное. Я не узнавал этой местности – помнил только общее направление на базу.

Я двигался по горам, в тумане, через лужайки, долинки и изгибы леса, углубления и травянистые приподнятости, некогда подготовленуые под постройку хибар или для сушки кофе; ступеньки, вырезанные в склоне, тропинки, вытоптанные в глине; рядом– сборуички воды в каменных облицовках; небольшие поля кукурузы И сахарного тростника. . Там и сям виднелись домишки, скрывавшиеся за кустарником. Молчаливые женщины, несущие воду, – глиняный кувшин, оплетенный веревкой; маленькие собачки, не отступавшие ни на шаг от босых ног; женщины, собирающие тростник.

Это была их родина, здесь им был знаком каждый камень, все тропинки, протоптанные при их жизни знакомыми людьми. Весь их мир в этой долинке, маленькой, своей, знакомой, как собственная квартира; деревья – мебель, лужайка – ковер, родник– водопроводный кран на кухне…

Я вспомнил, что масатеки – такова одна из гипотез – ведут свой род по прямой линии от древних тольтеков. Если так, то что с ними стало! Тольтеки – величайшая, рафинированная культура, распространившаяся на всю Мексику; календарь, скульптура, художество, поэзия, музыка, изумительуое рукоделие и несомненные знания, глубокое их проникновение в законы, управляющие природой. Ведь это было их «биологическое» сознание – их бог и человек, жрец Кецалькоатль! А здесь?.. То, что было у меня перед глазами… Культура глиняного пола; стен из прутьев, обмазанных глиной; тростниковых.крыш, сквозь которые уходит и соединяется с туманом дым; «цивилизация» грязных глиняных кружек, раскрашенных лаком, из которых у родников пьют мутуую воду, и вырезанных из тыквы плошек, чтобы высасывать aquardiente, «огненную воду»; грязных кур, которых подвешивают за ноги на полдня, прежде чем забить; худых, как скелеты, собак; дутья в раковины, сзывающего людей на постройку общественуого отхожего места…

Конечно, тому была масса причин: завоевание испанцами, христианство, переселение и рассеивание племен. Пропало все, что некогда создала мысль; просто перестало иметь значение, когда речь уже шла о биологическом выживании; все было пожертвовано ради удовлетворения потребностей тела. И, однако, хоть память о храмах, пирамидах, дворцах давно выветрилась, что-то от тех времен все же осталось: то, что они могли сберечь в самих себе. Поэтому, даже нищие, они, как и их великие предки, жили, не переставая изумляться окружающему миру, постоянно понимая его особую, условную природу, видимость составляющих его элементов, его химеричность. Убежденные, как их далекие предки, отцы и праотцы, что за внешним покровом собаки, или горы, или кактуса скрывается бог. Не перестающие вопрошать себя, почему боги, обитающие внутри того горбуна, создали его с горой на спине.

А в итоге, говорил я себе, эти их нелепые взгляды подводят . ближе к истине, нежели смысл их цивилизованных братьев, мчащихся в автомобилях по искусственуым ущельям столицы.

В 10.00 из Уетли де Хименес вернулся с покупками Фернандо и сообщил, что в городок приехали американцы. Вот-вог появится Билл Стоун со своей экспедицией.

Мне пришло в голову, что миштекские мудрецы развенчали человека. Да что там – развенчали! Они сбросили его со всех пьедесталов, отказав в славе, исключительуости и привилегированном положении меж всех творений великой природы. Даже его ум низведен до сравнения со сновидениями:

«Все – только сон, никто не говорит здесь правды… «

Если же где-нибудь в кодексах какой-нибудь князь 8-Оленъ или княжна 3-Кремень кем-то прославлялись, то этому они были обязаны не лично себе, а орлам, ягуарам, змеям и лентам, неким скрученным объектам и разноцветным полоскам. Стало быть, кодексы по их '– g(,.ab( для рода человеческого могли выполнять такую же историческую роль, какую в отношении Солнечной системы, а особенуо– Земли, сыграл в Европе труд Коперника, отобравший у нашей планеты статус центра, пупа Вселенуой.

Точно так же кодексы трактовали и человека, но с той единственной разницей, что если труд Коперника для его современников стал бы верстовым столбом истории науки, поворотом, переломом в мышлении, то рисованные тексты миштеков фиксировали истины, до них давно и хорошо известные посвященным этой земли, ну а простому люду выдавалось кое-что по мере потребностей, в силу «текущего момента»…

Такое прочтение кодексов только для меня могло быть потрясением, откровением: человек, разделанный на кусочки, человек-маска, человек, не являющийся самим собою…

Для читателя XX века – и не только в силу специальуости посвященного в новейшие достижения естественуых наук, а хотя бы просто знакомого с книгами генетика Дж. Монода «Неизбежность и случайность», зоолога Десмонда Морриса «Нагая обезьяна», биолога Р. Доукинса «Эгоистичный ген» или физика Ф. Капры «Дао физики» и уже поэтому одуому думающего, что сенсаций Дарвина отнюдь не достаточно для описания места человека в природе, – тем не менее должно было стать поразительуым открытием то, что он, современник многих открытий, еще только проникает в те сферы, в которых уже тысячу лет назад свободно ориентировались индейские ученые, сообщая о них в своих рисованных книгах…

Не было, как мне казалось, даже и нужды доказывать, что их видение человека, отраженное в кодексах, было близким, а по своей последовательуости даже опережало самые смелые взгляды передового поколения современных биологов. Человек был для них динамическим явлениям, процессом, происходящим в пространстве и времени. В этом непрекращающемся процессе развития, роста, изменения, разложения он был результирующей разнообразнейшихпвоздействий.

Именно в связи с таким особым видением его – человека – рисовали не в привычной, обыкновенной манере, а изобразительуым языком, наподобие мозаики, собранной из знаков, символов, передающих особенуости всех тех процессов, которые творят тела и сознание.

– Среди этих поразительуых изображений я искал ту пиктограмму, которая бы выражала наиболее обобщенную истину, являла бы собою какое-то элементарное, но основополагающее значение, сжато и точно определяющее человека. Я поочередно обращался к клеткам, хромосомам, генам, пока наконец не понял, что иду не тем путем. Человек миштеков не был колонией клеток– во всяком случае, не только ею. Правда, тело считалось горой клеток, но это было слишком упрощенное объяснение, и такой концепции недоставало широты, чтобы вместить впсебя все то, что кодексы связывали с человеком. По той же причине и то, что тело древние мексиканцы представляли в виде скопиша или храма хромосом, можно было считать лишь еще одним относительуым приближением к ясности.

Убежден, что миштекские жрецы очень легко показали бы относительуую ценуость модели Доукинса с ее человеком как «машиной для существования генов», и вовсе ограниченной представилась бы им ,.$%+l «нагой обезьяны» Морриса…

Я открыл суть концепции миштеков, нашел ключ к ней далеко от их собственной земли, и этим ключом была ДРАГОЦЕННАЯ ВОДА.

Чичен-Ица лежала в центре раскаленной плиты Юкатана. Словно недостаточно было жара, льющегося с неба, кто-то еще поджег– а может, она загорелась сама– низкую, плотуую, игольчатую сельву по сторонам шоссе. Километр за километром я ехал, овеваемый дымом, грязно-голубым или рыжим, вдыхая его горький запах. Порой обзор сокращался до нескольких метров– тогда я тормозил: дым, казалось, прилипал к шоссе, сплавлялся с мягким асфальтом, а я дышал взвесью копоти. Пепел истлевших листьевпсыпался, касаясь рук и лица. Невидимые языки пламени источали потоки дрожащего жара, Я закрывал окно, но спустя минуту поспешнопвновь отворял его.

Пожар вскрывал скалы. Белые известняковые чешуйки лежали у их оснований. Гигантская плита прикрывала весь безводный полуостров. Воду поглотил известняк, вернее, она растворяла эти камни и пробуравливала сеть подземных проходов, чтобы спрятаться в них. Любой дождь, даже самый обильуый, в разгар сезона дождей, по тысячам щелей проникал в глубь известняка и скрытыми каналами стекал в море. Только иногда обвалившиеся кровли туннелей или размытые расщелины раскрывали в двадцати – тридцати метрах ниже черуый, как ночь, поток. Там была страна Тлалока, хозяина вод разместившегося там мира, дарителя жизненной влаги; там скрывался он, в пещерах подземелий.

Я уехал именно на Юкатан и прежде всего к нему. В его святилиша, укрытые под землей индейцами майя, так отличающиеся от храмов остальных богов. По пути – Чичен-Ица, знаменитые, особенуо посещаемые руины. С ними я не связывал больших надежд. Уже на фотографиях я изучил каждый квадратный метр их стен. Прекрасно знакомая символика по сути, повторяла, хоть и условно, стилистически иначе, сущность сообщений народов науатль.

Змеи, Древа Жизни, ленты, сплетенные шнуры… Большинство из них композиционно больше похожи на аллего-рии, свод священных символов, нежели на записи, которые могли бы помочь открыть что-то новое..: –

Несколько домов у шоссе, торговцы сувенирами и напитками, современный отель под пальмами; другой, старый, вроде колониальной резиденции в большом саду; ряды автобусов. Над их крышами по одну сторону шоссе вздымалась пирамида с храмом на вершине, по другую, в просвете между деревьями, J знаменитый Кара кол-Улитка, храм, своей круговой проекци-Р ей – необычной для майя – свидетельствующий о том, что его создали тольтеки, точнее, только тольтекские строители. I Купив билет, я пошел туда, где, как мне казалось, будет меньше народу. Люди толпились на пирамиде и между высокими стенами арены для игры в каучуковый мяч. Я пошел напрямик по просторной площади к дорожке, ведущей через кусты, к священному колодцу – сеноту. Все еще думая о Тлалоке, я хотел увидеть это творение природы, некогда почитаемое на территории всей Мезоамерики. Доказано, что к этому священному месту стекались с дарами пилигримы из самых отдаленных земель. А привлекали их вовсе –% пирамиды, арены и храмы, возведенные людьми, а именно то, что создала сама природа.

Я уже приближался к провалу, когда какая-то экскурсия с гидом показалась из зарослей кустарника и, перейдя мне дорогу, облепила край колодца. Правда, я мог пройти дальше по гигантскому обводу, но решил дождаться своей очереди в скудной тени деревьев. Я глядел на красные, словно лишенные кожи, спины и такие же, слишком быстро загоревшие ноги. T-shirts и hot-pants * плотуо облегали тела.

Совсем иных паломников, размышлял я, видела эта вода. Накидки из перьев, воздушные туники, венки, ожерелья, золотые украшения, шлемы с султанами, тотемы, трости с погремушками, священные луки и церемониальные стрелы, головы орлов и шкуры ягуаров на плечах рыцарей…

И юные девы, сталкиваемые в воду…

Наконец я увидел его. Непрозрачуое, гигантского диаметра изумрудное зеркало, запавшее неожиданно глубоко, окруженное цилиндром стен. С них свисали лианы и коруи сельвы, доходящие до воды. Поверхность воды была неподвижной, с островками листьев, культями торчащих из нее прутьев. Вода, очень глубокая– это бьшо известно от ныряльщиков, казалась каким-то стеклянуым зрачком, взирающим на небо из чрева земли.

Я сразу понял, что мои ожидания не оправдались. Это не владения Тлалока – он правил иными водами: холодными, свежими, ревущими в расщелинах, грохочущими водопадами, низвергающимися с неба, испаряющимися млечуыми клубами, тучами, блуждающими над вершинами гор.

Здешняя вода принадлежала другому божеству – Чальчи-утлике, «богине живой, драгоценной воды и драгоценного сосуда». Прямо само собой напрашивалось такое представление. Разве этот естественуый колодец не был идеальуо округлым, как и драгоценный камень на рисунках в кодексах, и не был заполнен изумрудной, драгоценной жидкостью? Разве не окружали его высокие, недоступные своды «сосуда», защищающие воду от жаждущих животуых и людей? Она предназначалась не для питья – не для этого приоткрыли ее боги здесь, * Тенниски и плотуо прилегающие брючки.

на безводных равнинах Юкатана. Она была изображением, огромным, могучим, священным изображением чего-то, что обычно сокрыто от глаз человеческих. Изображением драгоценного сосуда, из которого исходит каждое живое существо, изображением первой делящейся клетки – яйца.

Эта изумрудная жидкость, в которую сбрасывались жертвы, не могла быть водой! Я начинал понимать истинный смысл жертвоприношений…

«Господин был у колодца запада. Там были боги…» – неожиданно вспомнились мне слова из короткого текста, озаглавленуого «Происхождение ица"1 (ица – это те, кто дал название: Чичен-ица), текста, входящего в состав книги «Чилам-Балам» из Чумайеля, записанной на языке майя Хуаном Хосе Хойлем в селении Чумайель в 1782 году, и столь необычайного, что стоило его прочесть несколько раз, и фразы его навсегда оставались в памяти. Его считают переполненным символикой, с трудом поддающимся переводу и объяснению. И однако в тот день, там, над сенотом, я попытался сделать это сам.

«Тринадцать раз восемь тысяч катунов отдыхали на своем камне. Тогда задвигалось семя Унак Кеел Аауа, Вот его песня: «Гей! Это люди как Солнце? Из камня, из которого состоит Желтизна ?» «

Это поразительуое утверждение! Ведь оно, сказал я себе, равнозначно научному открытию! Оно констатирует: человек создан из той же материи, что и мир неодушевленных предметов, .

Желтизна – излучение Солнца – возникает благодаря соединению атомов водорода в атомы гелия, и человек состоит из атомов..; Тут открывался широкий простор для размышлений, на этот раз над состоянием в той древности физических знаний. Но это была уже особая тема…

«Из камня, из которого состоит Желтизна ? Гей, отсюда хорошие люди? Моя одежда, мой убор, сказали боги"*.

Раньше я уже комментировал эти слова как убедительуое указание на то, что боги для индейцев ица были процессами, протекающими внутри тела. После такого двойного вступления, рисующего биологическую и космическую подоплеку истории, излагались события не столь глобального, а малого – исторического – масштаба.

*3десь и ниже перевод с испанского сделан С. В. Мироновой (помечены знаком *\ поскольку М. Кучиньский в ряде случаев дал лишь пересказ соответствующих текстов (см. Письмо автора переводчику).

«На ласковую землю, что на берегу колодца, на мягкую землю пришли, завоевывая, воюя. В Чичен были ицы, еретики. Там они были и в день 1-Имиш достигли неба. Господин был здесь у колодца запада. Там были боги. Так было сказано, в день

Я решил, что первая фраза касается прибытия испанцев. На это указывал и другой текст, записанный в той же Чумайелп и говорящий о нашествии чужаков и необходимости «шнурам и лентам, упавшим с неба» покориться Господину христиан. Таким образом, здесь, у священного сенота, конкистадоры застали ица, еретиков, – это подчеркнуто особой, поскольку новой веры, как гласит дальнейший текст, они не приняли и предпочли уйти всем племенем «со своими богами спереди и сзади» в глубь страны. Так испанцы вдень 1-Имиш достигли «неба», то есть колодца. Это Господь Бог христиан оказался «у колодца», а. в нем были боги ица.

Небо– колодец– боги. Три понятия в идеальуом согласии с гипотезой неба клеток, изображением которого, моде-' лью, ковчегом был священный круговой сенот, разверзающийся в камне.

«Дух человеческий говорит: кто мы? Вот слово духа человеческого. Разгадай его, мудрец. Я зачат в темноте, откуда народился. Ши это тоже неправда? Меня породил Мицита Аауа. И до конца я был надтреснутым. Огорч&1 ли я кого-нибудь своей песней?"**

И эти слова автора текста, поэта, певца, а может и пророка народа ица, прекрасно согласовывались с тем видением мира, которое пронизывало и рисованные тексты, и все произведения искусства тех земель в те времена. Совершенно отчетливо увидел я здесь связь с уже известной мне идеей о человеке, который является не собой, а лишь маской для сокрытых от него самого явлений, лишь формой, им служащей. Формой, которая изначально, уже по самой идее, была чем– то преходящим, «сломанным», «надтреснутым», как ствол Дерева из Тамоанчана, или чем-то «развратным», «испорченным», ибо так можнопбыло понять слово roto в испанском переводе текста. Однако я считал, что эта «сломанность» лучше –всего выражает судьбу человека: он побег, отросток, ветвь Древа Жизни, не имеющая никакой возможности выйти за назначенные ей природою пределы.

«Они там были. Я мертв, сказал жрец селения, я укрыт, ска-ъал тот, кто теряет селение,.. Мудрец тот, кто теряет селение, наполняется горечью от моей песни. Там были!"*}

Смысл этих фраз напомнил мне другие строки: из легенды об изгнании Кеиалькоатля. Там Тескатлипока сказал: «необходимо, чтобы ты покинул свое селение» (pueblo в испанском переводе с науатль). А"Кеиалькоатля он, обращаясь к нему, назвал «сыном моим, жрецом'*. В результате сговора богов наш герой – человек, – стеная покинул свое селение.

И вот здесь, на территории майя, отозвалось эхо тех слов. К тому же эхо своеобразно усиленное. Тогда я считал, что Ке-цалькоатль, на языке науки, покидает уединение клетки, чтобы обрести тело, преобразовать впнего свою генетическую «запись». И здесь– если действительуо речь шла d нем, – он снова повторял, что сокрыт, существует и, однако, не живет, а пребывает в виде духа. Иначе говоря, он выступал точно в том же значении, хорошо передающем сущность процесса, в котором «информация» в яйцеклетке имеет целью создание тела, развитие в нем потенции сознания и вывод из яйца во внешний мир. Он разрывает своиппуты в «драгоценном камне», покидает это ограниченное «селение», выходя в необъятный простор жизни.

«Это пение, все это пение служит истинному восхвалению Господа Бога». Последней фразой поэт, пророк признает, что возлюбил Бога испанцев и почтил его песней о побежденных родных богах…

Я смотрел в глубину сенота, на его живую воду, в которую сбрасывали девушек в расчете на то, что одна из них вынырнет с посланием от богов… Я думал, что церемония эта не казалась тогда столь жестокой, как теперь она представляется нам. Тот, кто хоть раз в жизни видел процессию, направляющуюся к вратам церкви, или странуую фигуру со стертой на локтях и коленях кожей; фанатиков, истекающих кровью, разрезающих перочинными ножичками или расцарапывающих английскими булавками своипруки, чтобы этими кровоточащими стигмами подражать ранам Господа на кресте; слышал, как они при этом поют, с каким рвением стараются перещеголять друг друга, в причинении себе все больших страданий, видел, как готовы они увеличивать своипраны, язвы или уродства, лишь бы толпа смотрела на них, – тот поймет, что принесение в жертву себя, собственной жизни тогда не обязательно, было вынужденным, а могло быть– по порыву– и добровольным.

0|1|2|3|4|5|