Кучиньский Змеепоклонники ПОКЛОННИК ХРОМОСОМ

Мне очень по душе древний мир, созданный Мачеем Кучииь-ским. Этот исследователь стоит для меня в одном ряду с французом" Жаком дю Майе, обнаружившим следы викингов в… Парагвае, и доктором Кабрерой, хранящим уникальную каменную "библиотеку" Ики, на рисунках которой люди и динозавры изображены вместе, а индейские хирурги делают операции на сердие и трепанацию черепа задолго до средневековых эскулапов. И еще: я вижу его рядом с нашим специалистом-энтузиастом Владимиром Авинским, впервые заметившим в ацтекских и майянских рисунках нечто космическое, до боли знакомое нам по космонавтике 60-х и 70-х…

И все же его гипотезы– особенные. Это настоящее приключение мысли, вырвавшейся из окон традиционной науки – как американистики, так и биологии, а вернее, микробиологии и генетики, но не лишившейся при этом научной достоверности и подпитки.

…Вернувшись из экспедиций, он уже знал правду, свою правду о Древней Мексике. Собрал почти псе, из чего она складывалась. Исходил страну в одиночку и с группами, забирался в пещеры, видел ее по-своему, не такой, какой рисуют ее справочники и путеводители. Об этом говорит сам Мачсй Кучииьский в предисловии к своей книге.

Кто же этот человек, осмелившийся возразить тому, что давно вошло в учебники о начале жизни и цивилизации?

Мачей Кучииьский родился в 1929 году в Варшаве. В 1953 году окончил институт, получив диплом инженера-архитектора. Работал недолго в научном журнале. С 1963 по 1973 год он – технический руководитель научных экспедиций в Польской академии.наук. Вот тогда он излазил Татры ~ его имя стоит у истоков польской спелеонавтики *. Потом он был техническим руководителем не-

«Спелеонавтика (отгреч. Spelaion и греч. Nautike – искусство мореплавания) – здесь: научное исследование пещер и его техническое оснащение.– Ред.

и скольких палеонтологических * экспедиций в пустыню Гоби, участвовал в открытии самой глубокой пещеры Перу– Куэва-дель-Серро– Ракасмарка. В 1973 году принимал участие в польско-американской научной экспедиции в Гималаи, а через год стал тех-' ническим руководителем палеонтологической экспедиции ПАН на Шпицберген. В 1976 году руководил польско-венесуэльской cne-J леологической экспедицией на плоскогорье Сарисариньяма в Амазонии. В 1977-м – он уже на Аляске: в составе польско-американ-« ской экспедиции изучает ледники. В 1980-м– исследует пещеры Мексики…

Кучиньский – член Высокогорного клуба в Варшаве и Эксп-лорерс Клад в Нью-Йорке. Его перу принадлежат более двадцати книг, в том числе романы для молодежи, репортажи о путешествиях, в частности: «Тревога в Андах» (1961), «До свиданья, Солнце!1' (1962), «Белые пятна» (1962), «Парень с Органных гор» (1963), «Звезды Сухой Степи» (1965), «Экспедиция за динозаврами» (1968), «Холодный берег» (1969), «Каюм» (1970), «Пропасть» (1972), «Грабеж» (!972), «Победитель» (1976), «Путешественник» (1976), «Тропик Динозавра» (1977), «Новые приключения Путешественника» (1977), «Тайны плоскогорий» (1981), «Змеепоклонники» (1990), «Диск из Атлантиды» (1992). Две последние– перед вами, читатель, под обложкой.

Кроме научно-художественных книг его перу, как видите, принадлежит и фантастика. В 1980 году Кучиньский получил премию Совета министров Польши за литературное творчество для детей и молодежи.

Но здесь, в этой книжке, собрана реальность, правда, очень похожая на фантастику. Только реальность другая, не привычная нам, но и не мнимая (virtual), как в фантастических фильмах. Она – иная, к ней мы придем, когда научимся хотя бы верить тем версиям и гипотезам, которые время от времени являются пред нашим внутренним взором.

Итак, вначале Мачей Кучиньский – спелеолог. В самом начале 80-х он возглавил палеонтологическую экспедицию в Мексику. Конечно, то была не первая его встреча с той особой Мексикой, страной, какая она была до захвата испанцами. Мексикой древних культур миштеков, ацтеков и еще более древних племен, некогда населявших Мезоамерику и, к счастью,,оставивших после себя многочисленные следы в виде всевозможных артефактов**.

* Палеонтология (от греч. Pataios– древний и «онтология») – наука о вымерших растениях и животных, сохранившихся в виде ископаемых остатков и следов их жизнедеятельности. – Ред.

** Артефакт (от лат. Artefactum– искусственно сделанное) – предмет, объект или изображение, созданное человеком.– Ред.

Во время этой экспедиции произошел несчастный случай Один из ее участников упал с большой высоты и получил серьезное повреждение позвоночника. Случилось это на глубине в несколько сотен метров– проводили сложнейшую спасательную операцию, чтобы доставить раненого и парализованного товарища на поверхность.

Таким образом, повествование у автора пошло по двум линиям. Первая – захватывающее, волнующее описание, выходит, международной спасательной операции: ведь в ней принимают участие группы англичан, американцев, бельгийцев, мексиканцев и поляков. А вторая…

Автор не разбил книгу на главы» а разделил на шесть отрезков времени – шесть дней этой драматической спасательной акции. Каждый отрезок начинается кратким описанием событий в глубинах пещеры и на ее поверхности. А потом автор переходит к основной линии повествования: к своим наблюдениям, относящимся к религиозной и вообще духовной жизни древних обитателей этих мест.

Основываясь на собственных наблюдениях, изучив литературу по Древней Мексике, вооружившись внушительным багажом знаний по разным наукам и, кроме того, обладая сильным воображением, польский путешественник и писатель пришел к поразительным выводам. Он обратил внимание на то, что религия древних индейцев, вся их жизнь и творчество подчинены неким биологическим знаниям, причем самым современным: генетике, цитологии и биохимии. Ничего не выдумывая, без каких-либо натяжек, автор прочитал удивительное по пиктограммам (от лат. Pitus – нарисованный) и рельефам, коими так !.# b этот район мира. Оказывается, индейцы имели представление о живой материи вообще и о генетике и клетке в частности, причем, по сути, на том уровне, как мы знаем это сегодня! Знали о генах, хромосомах, аппарате наследственности и строении ДНК… Есть отчего пойти кругом голове!

Кучиньский нашел множество подтверждений своей версии о том, что майя, миштеки и ацтеки видели в человеке плод эволюции вечно обновляющейся природы. Природу эту они сумели – но кто им помог?– разложить на составляющие элементы, видя в Этом исполнение воли божества или нескольких божеств – естественно, они не могли счесть иначе. Таким образом, их религия была религией природы, ее духовной квинтэссенцией, причем в самом современном-*– нам!– понимании. Автор книги «Змеепо-клонники» полагает, что такие вот элементы биологических знаний можно найти во всех древних религиях и культурах. Надо только искать.

Концепции автора оказались бы голословными, если бы не огромный иллюстративный сравнительный материал, по крупи-

цам собранный им и классифицированный: рисунки,-схемы* выводы современной биологии сопоставлены с символами и^рнсо-ванными представлениями древних народов и Мезоамерики и севера континента. Подобие элементов, расположенных па одной и той же странице, поражает! Даже триплеты генетического кода имеют свой символический аналог в капифорнинеких пиктограммах. Адвой-ные спирали ДНК автор нашел в десятках символов, помещенных в индейских кодексах, да и не только там.

: К концу чтения этой книги вы прямо-таки сдаетесь под натиском аргументов, приводимых Кучиньским. Их обилие не оставляет места для сомнения– и вы уже верите, что животворный жезл Кецалькоатля – действительно символ хромосомы, раскрытый сосуд– воистину символ яйцеклетки, а шнурки на драгоценных камнях– жизненный цикл женской половой клетки… Дело «за малым» – задаться вопросом, который Кучиньскому, видимо, не представляется существенным, настолько глубоко он сам проник в генетику природы праиндейцев: если правда то* что они владели столь поразительными научными знаниями, то откуда они явлены им, каков их источник? На этот вопрос ответа в книге мы не находим, но зато нам определенно известно, что в истории земного человечества не существовало древней цивилизации, технологическое развитие которой позволило бы ей овладеть такими знаниями в области естественных наук.

И еще нам известно! что в различных районах мира аналогичные изображения весьма похожи не только на значки, применяемые в микробиологии, но и на астронавтов и их атрибутику. Если все выводы автора соответствуют истине и возникли как итог правильного прочтения наследия древних индейцев, а не являются результатом сильной увлеченности и самовнушения, когда можно впасть в измышления, – нам не останется ничего иного, как в поисках источника этих знаний обратиться уже к лалеоастронавти-ческим аргументам. И мы, прочтя книгу, ждем от автора этого поиска… Но – увы, Кучиньский от него решительно'отказывается. Может быть, он и прав, когда речь идет о знаменитой плите из Паленке. Но, похоже, не прав, когда летающие в пространстве фигурки из пиктограммы в Торо-Муэрто считает олицетворением клетки, что явно не соответствует характеру большинства подобных изображений.

Почему бы. не предположить (так уже делали), что некие носители высокой культуры много веков или тысячелетий назад – что для них время! – выбрали для интродукции собственных знаний именно этот район земли, дикой, нецивилизованной планеты, чтобы посмотреть, а что же из их эксперимента получится.» Смышленые индейцы по-своему восприняли и переработали неведомую мм символику, включили в свое миропонимание все что смогли– и оставили нам свое знание в виде загадочных/но тем не менее весьма красноречивых значков. – «' –

Но Кучиньский не хочет идти дальше, и нам остается только вздохнуть, заканчивая чтение его «Змеепоклонников». А жаль! : '' Жаль так, что, когда речь заходит об интерпретации рисован– 4 ных символов, автор сам существенно ослабляет силу своей аргу– '' ментации. Причем делает это в конце книги. Сначала на десятках страниц он убеждал нас, что многие рисунки из древних кодексов изображают «драгоценную воду»– воду жизни, которая символизирует цитоплазму клетки или биоплазму. Разумеется, мы верим ему, готовы верить, ибо он так внушительно раскладывает перед нами сложный пасьянс своих доказательств. И тут вдруг узнаем из послесловия, что автор изменил свое мнение? Драгоценная вода – чальчиуатль – вовсе никакая не цитоплазма и «изумрудные струи, которые сочатся из рук богов, выливаются из драгоценных сосудов, омывают корни деревьев жизни,– это жизненная энергия», что уже поэтически отвлеченно…

Но мы все равно верим Кучиньскому, потому что нам очень хочется хоть немного приоткрыть завесу, скрывающую от нас наше далекое прошлое. Рассчитывать на «машину времени» пока не при– ' ходится, и вот такой «машиной» становятся труды ученых и писате-' лей, находящих удивительные, парадоксальные параллели между* разными мирами – как будто и нет между ними огромной временной пропасти. Ведь обосновывает же Френсис Крик (он получил Нобелевскую премию за участие в открытии генетического кода) в своей книге «Жизнь как она есть» научную неубедительность земного происхождения жизни, говоря об «управляемой панспермии» – засеве планет жизнью некой удаленной звездной цивилизацией… А Фред Хойл и Чандра Вирамасингха? Они считают, что первые клетки зародились в водных линзах внутри ледяных ядер комет…

И вот – та же тема, но другой материал. Знаменитый диск из Феста, загадка тысячелетней давности. Сам автор подробно рассказывает о том, как он был найден, и описывает его место в системе археологических ценностей мира. Но это не главное в его повествовании. Диск – это шифрованная информация о том, как зародилась на Земле жизнь. Такова версия Кучиньского. Причем для шифрования использовались значки, общие для гигантского земного региона от Мексики до Восточного Средиземноморья – чтобы Диск могли прочесть не только жители Крита, где он найден, а везде в мире. Недаром творцы записей на Диске не пользовались линейным письмом «А» и «Б», принятым на острове. А вот мостом для передачи такой универсальной информации могла быть только Атлантида, сумевшая, по-видимому, соединить санскрит с языком индейцев, отрази вшам 3to знание. Погибшая Атлантида породила легенду о Потопе, сокрывшем от нас достижения великой культуры «учителей наших учителей». Но от потопа удалось спастись одному судну, которое и доставило в Старый Свет заветный Диск с великим .!` i%-(%, к потомкам. Истины, закрепленные на нем с помощью нескольких знаков, гораздо легче запоминаются и могут иметь пространное устное пояснение, рассуждает Кучиньский. Это логично. Глядя на знаки., действительно легко повторить их суть, ничего не путая и не переиначивая. Они остались неизменными на протяжении многих поколений. Это вечные истины. Об этом – во второй части книги, которую вы держите теперь в руках.

Есть еще одна заманчивая версия, она связана с проблемой ВЧВ – так называемого внечувственного восприятия, весьма актуального сегодня направления парапсихологии. Автор не мог обойти се– и правильно сделал*. Известно, что в древних государствах Старого и Нового Света существовали касты людей, обладавших особой способностью входить в контакт с «запредельным» разумом. Достигали они такого контакта по-разному, но не об этом речь. Суть в том, что обладая такого рода духовной сверхсвязью, эти посвященные могли, отчетливо сформулировав свой вопрос и настроившись, получить и извне ответ, и при этом на любой самый сложный вопрос. И вот, начав вопрошать о строении человека и живых существ, они записывали то, что им отвечали. Вопросы их становились изощренней – знания глубже. Так возник этот канон знаний, которые из глубин подсознания перешли для народов на стены их храмов.

Я много думал о книгах Кучиньского, стоя под сенью гигантских египетских пирамид, задавших человечеству не меньше вопросов, чем древние кодексы майя. Размышлял о его гипотезах и в каирском Музее древнеегипетской истории, рассматривая старые тексты и значки в них, поразительно похожие на те самые, индейские. Наверное, это звенья одной духовной цепи и понять ее до конца не под силу одному человеку, пусть даже такому удивительно энергичному, умному, как Мачей Кучинъский. Нужны последователи, нужны новые страстные поклонники хромосом…

Я. Непомнящий Отв. секретарь журнала «Вокруг света»

* Этой проблеме посвящены книги Мачея Кучиньского «Жизнь упала с неба» и «Жизнь– это мысль» (здесь и далее примечания переводчика).

Басе за энтузиазм и долготерпение; Роберту за беседы и основополагающие материалы; Алехандрине и Фернандо Перес Касарам, подарившим мне свою дружбу и открывшим путь е Древнюю Мексику; Энрике Эрнандесу Ассемоту за дружбу и первоисточники бесценного значения СЬЕРРА-МАСАТЕКА

Середина февраля 1980 года застала меня в Сьерра-Масате-ке. На этом высочайшем горбу, окутанном легкими облачками, я стоял, прислонившись к контрфорсу церкви, и глядел вниз на долины, наполненные туманом. Церковь из неотесанного камня, коричнево– серая, по ощущению шершавая, замерла на самом краю площадки. Проложенные босыми ногами масатеков и покрытые грязью тропы явно обходили ее стороной. На склонах, среди кустарников, лепились домишки. Со дня долин, словно изнутри раковины, доносился гул потоков.

Согласившись с Сурделен, я поставил палатку у самой церкви. Мысль неплохая: за спиною стена, а впереди – простор. С этого места, вознесенного к небу, были видны бегущие до самого горизонта хребты, вперемежку с облаками: овальные горбы, говорят, полые внутри, – местопребывание божеств здешнего люда.

Для меня это были просто зеленые бугры, один за другим, покрытые на вершинах кипящей ярь-медянкой и вылинявшие с боков; с них осенью выдергали кукурузу. Ну а вот чем они были для индейцев – ведали только они.

Теперь я знал уже правду, свою правду о Древней Мексике. Собрал почти все, что ее составляет. Исходив страну в одиночку и с экспедицией, покорявшей глубины пещер, я уже видел ее по-своему, не такою, как ее рисуют справочники и путеводители. Но мыслям моим о ней далеко еще было до стройной, радующей системы. В моем видении прошлого этой страны царил еще хаос, – связи едва вырисовывались.

Тогда, в середине февраля, у нас было шесть – скажем так: страшных, как светопреставление, – дней. Шесть дней мы вели борьбу за то, чтобы извлечь из земных недр раненого спелеолога. Шесть дней, прожитых на одном дыхании, в страшном возбуждении, горячем пылу, лихорадочных поисках выхода, неимоверном напряжении воли, и в абсолютном, словно мистическом, аскетизме.

Тогда как-то все само собой пошло, и еще только нарождавшиеся представления о Древней Мексике, при столыяжких обстоятельствах, задвинутые в самые дальние уголки сознания, начали там удивительнейшим образом упорядочиваться, связываться, соединяться, сливаться в нечто единое. И когда все наше тяжкое было уже позади – я вдруг обнаружил, что готов перенести первые мои фразы на бумагу. Этому суждено было отнять не один день н даже месяц, но истина уже жила в моем сознании во всей ее полноте, и я знал, что Древняя Мексика никогда больше не будет для меня такой, какой ее рисовали, Человек есть человек– приходит к нему прозрение…

Грузовой «стар» в сумерках, под проливным дождем карабкался на перевал, увенчанный церковью. Он до известняка сдирал скатами грязь, скользил, цеплялся протекторами за камни, взбирался по ним, кренился над бездной, заполненной туманом, Дорога кончилась между церковью и крытой жестью кирпичной школой.

Мы заняли магазинчик– старая дощатая хибара. Хозяин-индеец, напихав в мешок товаров и предупредив нас, чтобы мы не опирались о заднюю стену лачуги, растаял во мраке. Там, на триста метров ниже, бушевал поток. По другую сторону, площадки, над другой долиной, стоял подпираем жердями навес для мулов. Под ним мы и поставили свои палатки. Ужи? нали прямо на прилавке в магазинчике. Дорога утомила. Пр. крыше барабанил дождь.

Чувствуя себя словно чужим в собственном теле, я из-под прикрытых век наблюдал за руками, державшими тарелку. Мысли шевелились вяло и готовы были угаснуть. Тело не желало ничего, разморившись в тепле, еде и неподвижности. Двигались только челюсти. Я думал, что у древних мексиканцев, живших более тысячи лет назад, процесс еды мог восприниматься как принятие жертвы, принесенной одними живыми .`# –(', ,( во имя того, чтобы могли выжить другие. Жизнь кормилась жизнью. Каждое тело рано или поздно, тем или иным образом должно было стать подходящим материалом для других. Таков всеобщий естественный порядок.

В последующие дни явились нам знамения на небе. В 10 часов утра 3 февраля с южного хребта за долиной Каррисо вознеслась ввысь колонна белого паруса. Тонкая, слегка волнистая, как полоса конденсации за взмывающей в зенит ракетой.

Она долго стояла в небесной голубизне; На наших глазах ;ее медленно сносил, изгибал ветер. Ее вершима сливалась с перистыми облаками, похожими на млечную лавину.

А в два часа ночи 4 февраля Симонович и Коисар, ночевавшие в кабине, увидели за стеклами «стара» свет, похожий на зарево. Ночь была светлая, туман в долине рассеялся. Полная луна стояла еще высоко. Но свет источала не она. На противоположном склоне долины Рио-Иглесия вздымался огненный шар. Он был немного приплюснут, с темным пояском по срединной линии. Сравнивая его размеры с деревьями, растущими на склоне, Симонович высчитал, что диаметр шара равен примерно тридцати метрам. Он заливал горы желтым натриевым светом и поднимался в небо, уменьшаясь с каждой минутой.

На базе было еще тихо. Я не сомневался в успехе нашей экспедиции *. Отправлял группу за группой в глубь земли. Тропа, начинавшаяся у школы, за домиком Исайи, по крутой луговине сбегала к баскетбольной площадке, вырезанной на склоне. Два кольца с сетками, в которые никто никогда не забрасывал мячей, были не более чем воспоминанием о какой-то предписанной сверху акции по поддержанию здоровья. Дальше надо было почти отвесно спускаться на кукурузное поле, изрытое мотыгами, и идти меж желтых метелок кукурузы, торчащих над головами. Початков давно уже не было. Потом опять по крутому склону продираться через кустарники, затем – снова на каменистый перевальчик. И уже с него– спуск на дно воронки, такой глубокой, что из нее было видно только небо. Здесь зияло отверстие пещеры – горловина, поросшая мхом. В восьмидесяти метрах ниже бурлила вода.

3 февраля, преодолев водопады на полукилометровой глубине, мы разбили второй лагерь. 5 февраля удалось спуститься на отметку 648 метров, где людей остановило озеро. Еще 200 метров недоставало до дна Америки. Мы искали проход в лабиринте расшелины.

В нашу хибару-магазинчик заглядывали голодные собаки и дети. Собаки – мокрые, понурые – совали носы в щели. Дети – босые, продрогшие – тряслись надежде, но носами не шмыгали: ничто уже не могло удержать сочившейся из них влаги.

Сурдель бросал собакам остатки пиши и, уже различая их, наделял именами. Все они были индейскими дворнягами из ближайших деревушек – ну прямо скелеты; от пустых желуд– * М. Кучиньский был руководителем этой экспедиции в 1980 году.

ков вгя%утые под ребра животы… За пределами магазинчика – вечно грызущиеся, ворчащие, сверкающие клыками, зыркаю-шие по сторонам, напряженные, как струны, испачканные, запаршивевшие, испещренные h` , ,(, без разбору заглатывающие все подряд. В дверях домишка – покорные, припавшие мордами К земле, поджавшие хвосты. Короткая шерсть, острые шипцы морд, грязные, с запекшейся на ушах кровью, покрытые лишаями. Среди них был и Чепек, собачонка, по мнению Сурделя, безжалостной судьбой сброшенная с салонного дивана в нищету индейского существования: маленький, вытянутый, черно– подпалый. Похожий на скайтерьера, покрытый обильной шерстью, бегающий рысью на коротеньких лапках, с седой челкой, прикрывающей глаза. Удивительно, как он ухитрялся жить в этой бешеной своре. И все-таки это ему удавалось. Он пользовался зубами, как они, и, как они, быстро увертывался. Иногда даже казалось, что его слух и нюх поострее, чем у остальных замухрышек. Второй пес, черный Воронок, пристал к экспедиции'. Он признавал только Сурделя, спал рядом с палаткой и лаял ночью, охраняя магазинчик.

Глядя на детей и этих собак, я понял, что ребенок Здесь уже в столь раннем возрасте такое же самостоятельное существо, как и пес, полностью пригодное к жестокой жизни, приспособленное уже настолько, чтобы в своей среде – индейском поселке – добыть себе что потребно – хитростью, плачем, ка-нючанием и самой внешностью. Великое значение генов в том, что все стадии жизни этих существ задолго до наступления фазы зрелого, осознающего свои поступки человека, представ^ ляли собою нечто совершенно выработанное, помогающее выжить. Это они, гены, в точном соответствии с возрастом запускают нужные программы поведения и у собаки, и у детей. А привели меня к такому выводу древние книги миштеков…

Да, это они однажды утром в Сьерра-Масатеке – солнце тогда залило своим светом церковь, капли росы блестели на деревьях, горный поток звенел в долине стеклянными палочками и птицы пели в зарослях кофейных деревьев – натолкнули меня на мысль, что ведь совсем не случайно Франциск Асиз-ский * называл братьями, близкими своими все живое. Я теперь убежден, что это пришло к нему не от чрезмерной доброты святого, и не от обыкновенного мягкосердечия, смирения и кроне от самоуничижения, и не от желания слиться & единое с творениями мира сего, сравняться с ними, –пожертвовать своей гордыней, и не от болезненно навязчивой идеи обратиться в прах и лукаво порадовать Бога. Нет и нет! Он это просто знал. Его мировоззрение, такое удивительно своеобразт. Ное, выросло отнюдь не из мистического вдохновения. У этого человека должны были быть какие-то более сильные причины проповедовать то свое, что место в истории человеческой мысли. Так вот этими причинами было поразительное знание природы, биологии жизни, и притом не интуитивное, не из пред-, чувствия, а основанное на прямой информированности.

В науке это знание природы жизни впервые выразили в 1839 году Шванн и Шлейден *. Все растения и животные построены из микроскопических исходных элементов – клеток. Клетки окружены пленкой и обычно содержат ядро, заключенжх. в оболочку. Клетки вырастают только из других клеток при их делении. Большинство их способны к росту и делению на две дочерние клетки, при этом делится и ядро.

Сегодня мы знаем еще, что делится и предварительно удвоенный в клетке комплект «хромосом» и каждая из новых клеток получает одинаковое генное «оснащение».

И затем, трудно установить границу между средой и живой материей, поскольку материя представляет собою открытую систему, постоянно находящуюся в материально-энергетическом обмене со средой. Все химические компоненты земной поверхности и атмосферы пребывают в непрерывном кругообращении, ибо в ограниченном пространстве планеты такое поведение материи есть .основное условие жизни, ее непрерывного развития. И наконец – Солнце. Это оно является единственным источником энергии почти для всех форм жизни. Ему обязана своим возникновением и развитием Земля.

Так что «братец Кролик» для нас не «брат во Господе Боге», а «брат во Клетке», до нее – «брат Прах земной», – то есть не что иное, как «брат во Цикле Кругообращения Минералов», поскольку и он, минерал, и человек представляют собою в этом мире стадии единого развития материи.

Раньше святого Франциска об этом знали мексиканцы… . На базе нашей экспедиции, между церквушкой и школой, не происходило еще ничего особенного. В глубь пещеры уходи-

* Франциск Асизский, он же Джиованни Бернардоне (1181– 1226) – в 106 году роздал свое имущество убогим и, проведя некоторое время в уединенных молитвах, занялся оказанием помощи бедным и больным, особенно прокаженным. Последние годы жизни провел в отшельничестве.

* Шлейден Маттиас Якоб (1804-1881), Шванн Теодор (1810-1882)– немецкие ученые, впервые сформулировали основные положения об образовании клеток и клеточном строении организмов (клеточная теория).

ли очередные группы. Оттуда .люди возвращались, испачканные грязью: в ушах их еще звенели –водопады; в глазах стояли стометровые столбы грохочущей воды. Они сгибали и разгибали нывшие суставы, распрямляли плечи, сдирали с себя белье, обнажая припухшее, белое от влаги тело. С отсутствую-^ щим взглядом они говорили о колодиах, из стен которых, словно из пожарных брандспойтов, бьет вода; о высоких, как кафедральные нефы, туннелях, на полукилометровой глубине уходящих в скальные пласты; о завалах, сквозь которые они, будто черви, протискивались меж стотонных каменных глыб, опирающихся одна о другую ребрами толщиной в спичку.

Но дно, как бы там ни было, должно быть завоевано!

Иногда в свободную минуту я садился под козырьком па^ латки, над пропастью, чтобы записать свои мысли. В испарениях земли маячили кроны двух деревьев, росших на склоне. В них перекликались стайки птиц. Из глубины ущелья волнами набегал Шум потока. Временами слышались голоса женщин и детей, спускавшихся с ведрами к роднику, скрытому где-то в белом тумане.

Однажды в полдень я решил отыскать устье – выход из пещеры Аква дель Каррисо. Отправился на поиски с Сыговским и пареньком из индейской деревни. Мы продвигались под моросящим дождем по скользким склонам, погруженным в облака. Тропинка зигзагами бежала /. карликовым полям кукурузы. Под ногами похрустывали обломки высохших стеблей, оставшиеся после сбора осеннего урожая. Мы шли через кустарники и ольховые рощицы. Шишечки на земле и ленточки красного дуба виделись в тумане словно в смутном подводном пейзаже. Под ногами в красноватой земле зияли воронки отверстий. Брошенные в них камни со зловещим свистом падали в эти темные черные колодцы, оттуда возвращался отзвук глухого удара. Стали появляться небольшие скалы, а между ними – ступени, выложенные из камня. Из тумана выныривали козы. Будто привидение, выглянула высокая женщина, на глазах превратившаяся в маленькую девчушку, совсем кроху. Легкие дышали промозглым воздухом. Лоскуты тумана ползли вверх по склону. Появился сруб деревянного дома, замаячил чело-.век– индеец в зеленых штанах и розовой рубашке. За ним из тумана вынырнул второй, третий… Они здоровались с провожатым, показывали дорогу. Сказали, чтобы мы шли следом за ними, смеясь» болтая, бежали вперед.

Я смотрел на их спины. Белые полотняные, как шаровары, просторные и широкие брюки. Рубашки навыпуск. Тела грушеобразные, тюленьи, – они и бежали-то покачиваясь, как тюлени, расставляя, словно ласты» короткие ноги, обутые в остроносые туфли, шлепали ими по грязи.

Нас все еще окружал туман; охватывая, заслонял вид впереди, принуждал забывать о свете. Раздавались смешки, мелькали оскаленные зубы, развевались черные волосы. Быстро, ловко индейцы, скрываясь в белесом тумане, вбегали на холмики и выскакивали из кустов; они были в своей стихии: во мгле, в этом своем гнезде меж тучами, высоко над миром.

Они наклонялись за вымокшими грибками, подносили их к глазам с многозначительным смешком: это они, съеденные ими, одурманивали их, вызывали галлюцинации, уводя в иной мир. Они знали, что этот гриб изменяет сознание и действие органов чувств, преображает мир, переиначивает, отбрасывает принципы и законы повседневной жизни, дает высвобождение, свободу. Эго позволяет индейцам проникать в незримые сферы того, что создает видимый мир, служит его основой и объяснением. В их горах, потоках, деревьях скрываются божества^ сверхъестественные силы приводят в движение события.

Здесь они жили испокон веков и узнали от дедов, проверили на собственном опыте, насколько примитивен, поверхноет тен мир, воспринимаемый чувствами. Стоит пьяным ребенком в тумане, чтобы увидеть гораздо больше. Ты уже пил «Qguarditere» *? – вопрошали они друг друга. Привлеченные голосами из тумана, появлялись все новые подвыпившие люди, пожимали нам руки, радушно улыбались, веселые, нетвердо стоящие на ногах. Они знали, что представляет собою мир, знали бессилие человека, и следствием этого бессилия было у них не отчаяние, а невозмутимость и безмятежность. Ну и что из того, что они с трудом вырывали у земли пропитание? Пусть в тумане стучит мотыга, по крутому полю сползают камни, и известняк скрипит в бороздах…

«Только песни, только цветы…»– призывали соплеменников древние мексиканцы. Они тоже знали. В этих туманных горах соседи масатеков миштеки уже тысячу лет назад покрыли рисунками камни, которые свидетельствовали об этом особом знании.

15 февраля восемь участников экспедиции работали на h%ab(a.b,%b`.».) глубине. Четверо, преодолевая сеть каменных 'сифонов с кипящей в них водой, пытались добраться до дна пещеры. Остальные ползали в каменных завалах у окончаний Тростниковая волка (исп.)

горизонтальных коридоров в поисках прохода в соседний лабиринт– Аква дель Каррисо.

В 4 часа утра оставшихся на базе разбудил дикий рев. Индеец в длинном килиме– sarape, белых штанах, босой, стоял у контрфорса церкви и дул в морскую раковину с металлическим мундштуком. Звук плыл через долины, отражался от склонов, проникал в лачуги, скрытые в зарослях кофейных деревьев. Он сообщал, что надо вставать на строительство третьего после школы и церкви общественного здания – каменного отхожего места…

Тех из нас, кто сумел снова уснуть в палатках, разбудил учитель. В 7 часов утра он встал перед школой и несколько минут свистком сзывал учеников округи. Место для школы на перевале было выбрано удачно: он разделял две огромные долины, две гигантские чаши с десятками домишек, лепившихся по склонам.

Все это стояло у меня перед глазами, когда я взялся за перо, Все имело значение. Все, что я знал, переплеталось, дополняло одним другое, пересекалось, было взаимосвязано. Все, о чем я думал, было результатом напряженной работы всего моего мозга. Ибо неизвестно, сколь далекими ассоциациями и как давно закрепленными формулами оперирует подсознание, дабы внушить сознанию некую готовую, уже отлитую в слова мысль.

По этой причине я и не пытался выделить какую-либо одну– единственную тему. Правда, была опасность, что тем самым я создам беспорядок, хаос, некоторое смешение. Путаницу или неопределенность. Но именно это я знал, видел, слышал, ощущал и во время встреч с Древней Мексикой, и когда создавал эту рукопись, корпел над манускриптами миштеков, начиная с первых записок, сделанных в разрушенных храмах, и по последнее мое слово – «конец».

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Услышав в туманное утро 17 февраля крик: «Кто-то идет!» вее устремили глаза вниз, в долину. В воскресенье уроков у детей не было, и живший с родителями маленький Исайя с гладкой черной челочкой на лбу стоял рядом со мной на краю площадки.

Я видел, как в тумане что-то шевелилось. Две рыжеватые тени двигались наискосок вдоль склона, поднимаясь все выше. Вскоре стало видно: шли Щенсный с Паллосом.

– Порядок?!– крикнул я, надеясь услышать в ответ, что пещера – наша. Они подняли и тут же опустили головы, ничего не ответили. Блестящие каски были в царапинах и со следами от ударов. Комбинезон Щенсного был весь заляпан' засохшей грязью, а на Паллосе он выглядел новым. «Видимо, он переоделся», – подумал я. Они шли невыносимо медленно и даже не поднимали руки в знак приветствия. Было ясно, что они несут сообщение, заполняющее их f%+(*.,. Они как будто сдерживали шаг, как бы оттягивая тот момент, когда это придется облечь в слова. Наконец остановились. Я видел косящий в сторону взгляд Паллоса и покачивающуюся в немом отчаянии голову Щенсного.

– Что теперь с нами будет?..– сумел таки выдавить из себя Паллос.

…Тридцать часов назад на полукилометровой глубине Ежи Мусёл упал в щель и сломал в щиколотке кость правой ноги. Спустя двенадцать часов у Юзефа Цубера порвалась веревка – и он свалился с двадцатиметровой высоты на огромный камень. Повреждение позвоночника вызвало паралич нижней части тела. Обильное кровотечение– кажется, из анального отверстия – говорило о серьезных внутренних травмах. Он – в сознании.

'*"Что теперь с нами будет…» – Мне суждено было надолго-', запомннть эти слова. Паллос не понимал, что выразил в них не-j что не о несчастье, постигшем двух товарищей, а о самом себе. Не о том, что произошло во внешнем, объективном мире, а О том, что, словно лавина, придавило его собственное сознание.

Трудно найти более удачный пример, чтобы показать, что, , по существу, представляет собою наше восприятие мира. Доспк точно ослабить внимание, потерять контроль над словами, уб– i рать фильтр осознания, через который доходит суть произноси-мых слов, как тут же открывается нагая, не переработанная сознанием стихия мышления.

Паллос и Щенсный сбросили рюкзаки. Мы с Окчо, Киве-рувной, Симоновичем и Остроухом, уставившись в глинобитную стену домика Исайи, слушали их рассказ о происшедшем. Малыш стоял рядом, ничего, конечно, не понимая, но чувствуя, что и для него в этом мире тоже что-то изменилось.

Юзеф Цубер запомнил, и это останется с ним до конца жизни: он встал на край колодца, по которому до того проходил уже несколько раз, застегнул на веревке карабин устройства для спуска и двинулся вниз по стене. И тут почувствовал, что летит. Все три секунды падения мысль была только одна: «Это конец…»

Очнувшись, застонал, понимая, что с телом что-то случилось. Такое, о чем знало только подсознание, – сознание было пусто; он еще не чувствовал бати, сознание фиксировали всякие мелочи. В темноте заметил свет фонарика Щенсного, услышал его крик:

– Юзек!

– Переверни меня, – попросил Цубер.

Он лежал на наклонном камне, прижатый левым боком к стене, в мокрой, темной, истекающей водой пещере и начинал понимать, что сам уже бессилен что-нибудь для себя сделать. Подсознание с нечеловеческой легкостью и быстротой вычислительной машины, не знающей колебаний – сигнал есть, либо его нет, – выяснило повреждения тела и внесло приговор.

– Я падал как тряпка, – скажет он позже.

Через двадцать часов после несчастного случая и через час после того, как мне сообщили о нем, я стоял у телефона в индейском городке Уаутля де Хименес. По стенам домов, прилепившихся к склону, струилась вода. Воздух был заполнен водяной хрустальной пылью. Она собиралась в капли на крышах и каменных стенах стекала ручьями, лилась с козырьков на желтые пластмассовые сомбреро и коричневые шерстяные сарапе.

Молодая метиска, сидевшая у коммутатора за прилавком продуктового магазинчика, пыталась соединить меня с Мехико. «4 Я не сомневался: желание прийти на помощь ближнему было-г всего лишь рефлексом, оно являлось уже в готовом виде из глуч* бинных пластов мозга. Видимо, эволюция не напрасно закрепи-. ла его в генах. Значит, была в этом какая-то необходимость. Одно было мне ясно в тот момент: готовность заняться раненым, в некоторой степени как самим собой, вовсе не доказывала наличия во мне некоего высшего духа. Ее причины таились на более глубоком уровне – возможно, клеточном…

– Senor, связь.

Отозвался Крус Роха *, группа добровольцев-спелеоспаса-телей Красного Креста. Лорансо Гарсии на месте не было: он на кладбище, где держал погребальную контору. Его сын, Алехан-дро, немедленно объявил тревогу. Потом звонки в посольство и спелеологам, номера телефонов которых .я выискивал в записной книжке. Алехандрина Перес Касар, Фернандо Перес Ка-сар, Энрике Эргнандес Ассемат, снова Красный Крест. Доктор Меркадо, которого уже вызвали к телефону, давал первые указания. Я быстро записывал. .' .

– Доктор, вы спуститесь к ним? Пятьсот метров?..

– Спущусь. Будем там около полуночи. . –л*-. Снова Энрике Ассемат: в столице уже начался Международный спелеологический симпозиум, но на месте нет ни бельгийцев, ни американцев. Бельгийцы где-то в пещерах Кветца-лан, надо их там искать. Экспедиция американцев из Техаса – на пути в Мексику. Алехандрина в посольстве координирует действия: спасатели, воздушный транспорт для них и багажа, сбор оборудования, подготовка больницы…

Я отправился в аптеку. По узкой улочке откуда-то с горы двигалась индейская похоронная процессия. У меня мелькнула мысль, что все организмы Земли берут начало от одних и тех же первозданных клеток. А так как клетки размножаются делением, то каждая последующая, можно сказать, представляет собою прежнюю, поскольку обладает все теми же элементами. С этой точки зрения вся биомасса нашего мира есть не что иное, как та самая первая клетка – всеобщее гигантское тело, постоянно, на протяжении эпох и эр расползавшееся по океанам и континентам. Так, может, в этом следует искать источники того, что так удачно, хотя, пожалуй, не очень-то осознанно, мы назвали сочувствием, соболезнованием?

* Крус Pbxa (Crys Roja– исть) –Красный Крест.

Ожидая лекарства; я следил за процессией, проходящей за окном. По выбоинам улочки трусцой бежали индейцы, держа на плечах гроб. Женщины, не поспевая за ними, то и дело пускались со всех ног. Впереди бежал оркестр: барабанчики и флейты. Четкие, шумные звуки – веселая мелодия. Босые ноги; широкие, плоские, растоптанные ступни с черными ногтями; твердые. Сухие приспособления, сбитые словно копыта, отбивали дробь на камнях, шлепали по лужам. Гроб подскакивал, раскачивался из стороны в сторону. Белые платья женщин, расшитые крестиком в птички, цветочки, попугайчики, поддаваемые пятками, напитывались грязью. Головы их были покрыты черными платками. Мужчины скрещенными руками прижимали к груди шляпы. Из-под сарапе-килимов, украшенных у колен бахромой, выглядывали застиранные белые полотняные штанины. На опушенных веках собиралась вода.

Я видел, как они удаляются, продвигаясь мимо навьюченных мулов, подпрыгивая в такт музыке, захваченные ее ритмом, веселой мелодией, наклонившиеся вперед, ссутулившие-ся, словно при работе мотыгой.

– Пожалуйста, получите лекарство. Тридцать пять песо.

Чем же была смерть для масатеков? У них даже не существовало для нее особой музыки. Одно и то же играли они во все важные минуты своей жизни. «Только песни, только цветы…» Скорбь их была неглубокой: ведь человек не умирал, а просто переходил в иной мир. Огонек, который угасал в нем здесь, разгорался там, в обители неживущих. Туда возвращались души ушедших. Их частицы, отделенные когда-то от себя богами, вновь соединялись с ними. С незапамятных времен жила эта вера в Мексике. Вот так же заревая звезда Венера – искра небесного огня – покидает земной горизонт и соединяется с Солнцем. Издревле люди наблюдали за этим небесным ритуалом, черпая в нем веру и силу. Они знали об огне, который живет в'них– капле– отпрыске всего сущего и знаке истинной жизни. Их земной путь под звуки индейской музыки был чем-то ненастоящим, как будто кратким спектаклем, разыгрываемым в облачении в виде человеческого тела и с личиной в виде человеческого лица.

Голубая «ниса» снова пробиралась по закоулкам на склоне. Терлась боками о глиняные стены. Ее смотровые стекла заглядывали в полумрак пустых магазинчиков, где на сером бетоне рядом с мешками кофе, работая челюстями, сидели индейцы.

Я опять принялся за расчет: всего четырех человек из базы с новыми веревками можно использовать для работы под землей. Слишком мало, чтобы предпринять что-либо, кроме подготовки пещеры для переноса раненого. Симонович, положив руки на руль, глядел на городок, выныривающий при глубоких кренах машины. Он молчал. Многое здесь не вязалось с его опытом. Моросящий дождь, туман, заполняющий улицы, домишки на крутогоре, покосившиеся, шершавые, подпертые изогнувшимися под их тяжестью жердями. Все дырявое, залатанное, с шелушащейся штукатуркой. Рекламы кока-колы. Механические печи для непрерывной выпечки кукурузных лепешек, громыхающие железом внутри мрачных помещений. А товары? Связки мачете, ослиные вьюки, постромки для вьюков, висящие на колышках лассо… Вымокшие индейцы… Весь этот нищенский городишко настолько искривился, что, казалось, он понемногу сползает в пропасть, затянутую туманом. Сползал каждый дом, каждый осунувшийся каменный заборчик, каждая ступенька в отдельности..,

…Пещера взята. Хенрик Щенсный, Юзеф Цубер, Ежи Мусел и Павел Паллос добрались до самого глубокого, доступного людям уровня – .'%` , лежащего на 845 метров ниже входа. Это был третий спуск после двух американских. Новые покорители поднялись со дна до уровня 520 метров, где был разбит второй лагерь, и проспали десять часов в спальных мешках. Потом Паллосу приспичило посмотреть вход в коридор, именуемый «Кинепак Каньон». Это не планировалось. Цубер сказал, что еще надо перенести оборудование, оставленное в нижней части пещеры. Поэтому они вынесли оттуда часть вещей, а когда проходили мимо входа в Кинепак Каньон, Паллос снова принялся уговаривать. Цубер не видел в том необходимости, Щенсный – целесообразности. Кинепак Каньон должна была обследовать другая четверка. Вдобавок Щенсный хотел еще полежать: он больше других потрудился, чтобы добраться до дна. Мусел,-хоть и не имел ни малейшего желания, все же присоединился к Паллосу. Немного погодя за ними последовал и Цубер. Щенсный остался.

Коридор здесь был узкой расщелиной, идти надо было по стене, высоко над дном, скрытым во мраке. Шедший пер^ вым Паллос услышал, как позади застучали камни. Он оглянулся – и увидел падающего Мусела, ломавшего при падении тонкие, как вафли, каменные пластины, выступающие из стеры. Пролетев метра четыре, Мусел ударился о камень, заклиненный в щели, но и здесь не задержался. Перевернулся головой вниз и рухнул еще ниже, скрывшись из глаз Палло» са, и тот, когда все утихло, крикнул:

– Юрек*, жив?

Паллос опустился на дно.

– Нога… нога…– повторял Мусел.– Я ударился спиной, могут быть внутренние повреждения… Все вещи передайте моей девушке…

Было 4.15 утра. Паллос зажег свечу, чтобы экономить батарейки. Спасательного пакета у него почему-то не оказалось. Он хотел изменить положение тела Мусела, но тот не соглашался: у него болела сломанная нога. Паллос дал ему плитку шоколада и пошел'сообщить о случившемся.

Цубер к тому времени отказался от своего намерения. И уже вернулся к Щенсному. А тот, разбуженный Паллосом, двинулся ко второму лагерю за аптечкой и лубками для фиксации перелома.

Паллос вернулся к Муселу, который уже смог сесть и чувствовал себя немного лучше. Он обернул его накидкой из посеребренной пленки, сберегающей тепло тела. Место было сухое. Они сидели на растяжках, заклиненных в расщелине.

Около 8 часов из лагеря пришли пятеро с сообщением, что Щенсный и Цубер легли спать, а потом придут им на смену.

Разбили бивак, начали кипятить воду, Муселу дали обезболивающее. Чтобы перевязать ему ногу, пришлось отступить метров на тридцать в зал с песком. Его поддерживали под руки и подставляли плечо под здоровую ногу. Он лег на песок. Ногу закрепили двумя небольшими веслами от надувной лодки, обрезанными ножом, и палочками, занесенными в пещеру водой. Разрезали ботинок и носок. Десять часов пролетели незаметно.

В 14.00 начали переход ко второму лагерю. В 15.00 услышали в #+c!(-% коридора крик Щенсного:

– Чепель!

Чепель побежал вперед и лежа протиснулся сквозь щель между камнями.

– Зютек * упал, отнялись ноги, – услышал он от друга.

Чепель вернулся через ту же щель и позвал Сыговского с аптечкой, затем вслед за Щенсным побежал к Цуберу. Уже издали он слышал, как Цубер то кричит «Спасите!», то зовет Щенсного.

Цубер лежал на животе, перегнувшись через растяжку, укрепленную в щели. Голова его висела ниже туловища.

* Юрек– уменьшительное от «Ежи».

** Зютек– уменьшительное от «Юзеф*

– Болит страшно, перенесите меня.

– Нельзя, – ответил Чепель, – может что-нибудь повредить, Осматривая Цубера, он обнаружил повреждение черепа, пятно крови на комбинезоне в области крестца и подумал, что это ушибы. Через двадцать минут явился Сыговский. Цубер громко и настойчиво просил:

– Дайте таблетку!.. Поднимите меня!.. Сыговский спросил, что у него болит.

– Не очень сильно спина, крестец… крестец… Не чув-' ствую ног…

Осторожно ощупывая его от колен к бедрам, Сыговский установил, что чувствительность тела есть еще только у пояса. Осмотрел рану на голове: рассечено было глубоко, но на серьезное повреждение черепа не походило. Он пришел к выводу, что самое опасное– повреждение позвоночника. Втроем они перенесли Цубера на каменную плиту. Щенсный поддерживал его плечи, Сыговский – ноги, Чепель – бедра. Пришлось поднапрячься. Чтобы поднять Цубера, а он то и дело вскрикивал от боли, они перевернули его, держа за комбинезон, и передвинули на плиту, где лежал мешок и разорванная веревка.

Когда он лежал уже на спине, Сыговский увидел кровь, идущую, как ему показалось, из анального отверстия. Он решил, что это следствие внутреннего кровоизлияния. Подал Цуберу две таблетки обезболивающего и снова побежал к Муселу. По пути вымыл в озере окровавленные руки. В этот момент он понял, как мало, очень мало, может сделать. Он не был врачом, просто прошел курс первой медицинской помощи, но это вот означало, что от него будут ждать диагноза.

Встретив Паллоса, который руководил группой, Сыговский описал ему /`('– *( повреждений у пострадавшего. Онемение ног – явно от перелома позвоночника. Кровотечение из анального отверстия – от внутреннего повреждения.

– Это хуже смерти, – сказал Паллос.

– Смерть все-таки хуже, – поправил его Сыговский. – Кто-то должен немедленно отправиться за помощью. Необходимы врач и носилки. Пусть Кучиньский свяжется с американцами. Я слышал – они на симпозиуме.

Отложив на время перенос Мусела, оба вместе с Коисаром снова поспешили к Цуберу. Чепель уже разрезал его комбинезон. Кровотечение продолжалось. Кальсоны были окровавлены до колен. Цубер стонал, его знобило. Руки были холодными. Паллос и его обернул посеребренной пленкой.

га м. КУЧИКЬСКИЙ

«-'"» л:*– Не бойся, – сказал он"»-*;я вынесу;тебя:-^ хоть на руках, а то сделаю носилки из досок.

– :-Тут кому-то пришла мысль воспользоваться1 Ьместо носилок надувной лодкой. Чепель отправился во второй лагерь; чтобы принести лодку, спальный мешок, свитеры, еду и запас газа. i

Сыговский решил давать Цуберу вместо физиологического раствора соленый бульон из таблеток. Воду кипятил Щенсный, Больному дали веггантальгин, антиневралгин и витамин «С» с кардиамидкофеином.

Цубер выпил не больше двухсот миллилитров бульона. Сыговский, Щенсный и Паллос начали складывать платформу из камней. Ее уже почти окончили, когда явился Чепель со снаряжением, лодкой, новой аптечкой и бинтами. Из-под Цубера вытащили разрезанный комбинезон. Хлестнула кровь. Не меньше четверти литра стекло по наклонной плите. Сняли кальсоны, прилипшие к телу. Сыговский наложил куда следует тампоны из туалетной бумаги; этой же бумагой покрыл и голову, потому что большая часть бинтов ушла на Мусела. Когда Цубер, уже в свитере и под пленкой, оказался в спальном мешке, он перестал жаловаться на холод. С чаем ему дали пиральгина – самое сильное обезболивающее..

Коисар попросил скрыть пятна крови на камнях: он опасался, как бы кровь не подействовала на Мусела– тогда он не сможет подниматься наверх. Пятна прикрыли полосками бумаги. Затем Коисар со Стшодой перевели Мусела поближе к Цуберу. Некоторое время они провели у скального порога, подготавливая выход на веревках, которые повесил Чепель.

Сыговский попросил Щенсного, Чепеля и Паллоса помочь ему передвинуть Цубера по платформе.

– Что ж ты, Зотек, наделал!..– проговорил Мусел.

Цубера передвинули, приподнимая за спальный мешок. Щенсный принялся надувать лодку, но гут Сыговский решил, что ей не хватит жесткости.

– Набить мешками, – бросил Паллос.

– Она не должна сгибаться, – настаивал Сыговский. Он попросил выпустить воздух из лодки и подложить ее под раненого.

Согласившись с Сыговским и Коисаром, Паллос поручил им остаться с Цубером, а сам решил со Щенсным пойти на базу. Они поочередно выходили на веревках. Мусел, достаточно окрепший, хоть и с одной здоровой ногой, но без особых трудов управился с: двадцатиметровым порогом. Коисар быстро направился во второй лагерь, чтобы принести оставшимся спальные мешки. Последним поднимался Чепель. Сыговский остался с Цубером; – ; –

Когда много часов спустя Паллос и Щенсный принесли сообщение на базу и мы уже получили указания от доктора Меркадо, я попросил Очко и Остроуха отнести в пешеру купленные в городе лекарства. Они начали одеваться под навесом для мулов. Несколько пар рук помогали им наби^ вать мешки провизией, оборудованием и горючим. Дождь прекратился, и небо посветлело. Глаза с облегчением следили за клочком голубизны, уходящей ввысь. Это успокаивало как отсрочка приговора. Ливень способен был вызвать такой подъем воды в пещере, что она могла бы затопить людей.

Вслед за Очко и Остроухом Симонович отнес к воронке рюкзак. Я спустился вместе с ним. Протискиваясь по небольшому проходу– расщелине в известняке, – мы добрались до полочки в стене входного колодца. Через ее верхний край, в нескольких метрах над головой, сочился серо-зеленый свет, так сильно раздробленный кустами, растворенный в листве, что в нем уже ничего не осталось от огненной, живой яри солнечных лучей.

Уцепившись за веревки и высунувшись над стеной, я смотрел, как опускаются Очко и Остроух, Перевязанные поясами с бренчащими железяками, обтянутые искусственной кожей из прорезиненной ткани, в перчатках, они сползали, продираясь сквозь кусты. Я ловил их ничего не выражающие взгляды, направленные вверх; мешки с грузом, висящие около ботинок, волокли их вдоль стены через ветви и стебли. Ветки сгибались и выпрямлялись, заслоняя обзор. Люди появлялись только в просветах, все более далекие, уменьшающиеся. Дуновение воздуха снизу, влажное дыхание пещеры приносило освежающий аромат глины, чуть взрытой ботинками.

Два огонька, два человека, две колоссальные колонии живых клеток ползли по камням, движимые внутренней потребностью спасти третью, такую же, как они, колонию.

В то время я постоянно ловил себя на мысли, что о людях и мире начинаю думать на миштекский или ацтекс-кий лад. С неотразимой силой воздействовали на меня сведения, которые мне удалось выискать в их древних рисованных книгах, в высеченных на камне и вырезанных на дереве символах.

ПЕРВОЕ, что позвало меня в глубь Древней Мексики, было изображение рыцаря Орла, вырезанное на боевом деревянном барабане ацтеков. Мне, дилетанту, как обычно, сразу же показалось, что я обнаруживаю в этом предмете совсем не то, что ученые исследователи, Правда, они бесспорно доказали, что в Государстве Священной Войны, царстве ацтеков, существовали кланы рыцарей Орла и рыцарей Ягуара, шедших « бой под этими регалиями. Но здесь-то что за рыцарь? Ведь сразу бросается в глаза, что тут человек появляется из клюва птицы, а туловище ее– двойная спираль, согнутая подковой. Так что человек как бы явлен из какого-то спиралевидного создания.

Какие ассоциации мог вызвать этот символ индейцев у нас, живущих в эпоху, когда Уотсон и Крик* в 1953 году открыли уже структуру дезоксирибонуклеиновой кислоты? Ну конечно же символическую хромосому, в которой на собранных в ней генах записана вся профамма строения и жизнедеятельности человеческого организма! Так это я и понял. Передо мной было краткое изложение нашего генезиса, аллегория происхождения человека.

Орел в Древней Мексике был символом Солнца и именно в качестве такового присутствовал на барабане. Он представлял здесь энергию, позволившую появиться жизни на планете, а может быть, и фактор, вообще присущий Вселенной, некое ее внутреннее свойство, дающее материи возможность преобразовываться из неживой в живую. Христиане на-. зывают этот фактор Духом Святым и тоже изображают в виде птицы – правда, не орла, а голубя. Но это я так, к слову.

* Уотсон Д. Д. (р. 1928)– американский биохимик, вместе с Криком Ф. X. (р. 1926) создал модель пространственной структуры ДНК (двойная спираль).

Первое сомнение– а не является ли двойная спираль самым обычнейшим декоративным элементом – легко было отбросить, Что это за орнамент, если она занимает центральное положение в столь многозначительной композиции? Ведь именно ей, спирали, приданы солнцевидные, лучистые орлиные крылья, хвост и голова! Выходит, из нес выглядывает человек!

Носителем подобной спирали предстает перед нами и каменный орел из Перу. Встречается она и на печатях шумеров как объект почитания жрецов, что говорит нам об особом ее значении, а вместе с тем и о том, что связанное с нею значение некогда принадлежало многим народам мира.

Рис. 3. Символы на шумерской печати

Второе замечание – о всеобщности знания – относится к характеру спирали в изображении: известно, что ДНК представляет собою двухисходную винтовую линию, так называемую гелису*, которая идет двумя параллельными нитями, опоясывая некий цилиндрический объем. Я принялся просматривать школьные учебники и биологические труды, увидевшие свет вскоре после присуждения ученым– открывателям структуры ДНК Нобелевской премии. И что же оказалось?! Бесчисленные авторы

* Гелиса – понятие из начертательной геометрии, которое М. Ку– чиньский счел более точным для передачи пространственного строения молекулы ДНК вместо традиционного в биохимии термина «двойная спираль». – Прим, перев.

Рис. 4. Двойная гелиса ДНК

этих книг, повторяя определение ДНК как двойной спирали, нередко именно так, схематично, переносят ее проекцию на плоскость. Что ж, ,.&-. простить подобную неточность ацтекским ваятелям и их заказчикам – жрецам, возможно, знавшим саму идею, но уж никак не в ее геометрически точном, объемном виде. И это еще не все! На шумерской печати и на плечах орла из Перу две полоски идут параллельно друг другу, и при этом зигзагами, что можно считать как бы намеком на винтовую линию, которую в миниатюре трудно изобразить иначе.

Что же касается двух переплетающихся лент, видимых на всех трех изображениях, то тут не могло быть никаких сомнений. ДНК построена из двух нитей. Таким образом, остался только вопрос, почему ленточки на ацтекском барабане разделены на три полоски? Структура ДНК подсказывает сразу два объяснения. Первое: каждая нить спирали построена из трех составляющих ее компонентов – Сахаров, оснований и фосфорных остатков*. Второе: эти элементы расположены именно поясками.

Оставалось только понять, почему спираль изогнута в виде литеры «U»? Многое говорило за то, что это не случайность.

Подобные «рогалики», подковы, ярма, согнутые в дужку па-

* Точнее, Сахаров (дезоксирибоза), азотистых оснований (аденин, гуанин, цитоэин, тимин) и остатков фосфорной кислоты.

Aic. 5. Химическая структура двух комплементарных нитей ДНК

ломки, часто встречаются по всей Америке. В неисчислимых наскальных рисунках, рельефах, керамике, тканях, а прежде всего в рисованных книгах миштеков – кодексах.

Дело в том, что форму «согнутой палочки» как раз и принимает хромосома в так называемой анафазе, одной из стадий деления клетки (рис. б). Конечно, могут спросить, а почему хромосома именно в этой, а не в какой-либо другой фазе обратила на себя особое внимание человека? Ответить нетрудно: и другие фазы хромосомы в клеточном ядре тоже были объектом искусства и почитания, приобретая силу символа. Возможно, тут представление не столько о форме, сколько о хромосоме вообще. О том, до сих пор толком не изученном веществе, которое в различных количествах присутствует в ядрах клеток всех растений, животных и Рас. 6. Хромосомы под микроскопом во время людей. деления клетки

Биолог мог бы предъявить мне– еще одно опровержение: «хромосомы» на барабане ацтеков и печати шумеров изображены совершенно неверно, поскольку в действительности нить ДНК во много тысяч раз длиннее самой хромосомы и умещается в ней только благодаря своему микроскопичному сечению и плотной «упаковке». Конечно, хромосому можно было бы назвать «мотком» или «шпулей» из нитей ДНК, не забывая, однако, что эти нити отнюдь не упакованы наматыванием на ось.

Да, оба изображения очень упрощенно и тем не менее правильно говорят о том, что наиважнейшей наряду с белком в составе хромосомы является двойная гелиса нити ДНК. Заложенная по всей ее длине генетическая информация есть потенциальная основа жизни того или иного организма.

Но только животворящая основа жизни – Солнце, с «орлиных крыльев» которого льется вечная энергия, выводит неодушевленную материю из бездействия в состояние живого, деятельного организма.

И вот по мере того как, исходя из биологических знаний, я старался понять символику этих знаков, приходит и понимание того* что мое понимание вовсе не противоречит признанному в наше время их историческому толкованию.

Да, это был все-таки рыцарь Орла!

Человек не вылезает из клюва. Орел-хромосома только накрывает его, и из-под орлиных перьев виднеются его руки и ноги. Барабан был необходим в бою: его звук своим мерным магическим воздействием придавал отваги и вел к победе на поле брани. Эти ацтекские войны, получившие название «цветочных», имели во многом ритуальный характер, с мыслями о Вселенной. Ацтеки верили в то, что для продления жизни Солнца необходимо приносить на алтарь человеческие сердца. Многочисленных пленников для жертвоприношений добывали профессиональные солдаты, объединенные в кланы рыцарей Орла и Ягуара*. В этом воспринимаемом ими космически двуедин-стве Ягуар символизировал все земное.

А почему создатель боевого барабана представил рыцаря в виде орла– это понятно. Половина армий мира по сию. пору имеет в своих эмблемах изображения орлов, демонстрировавших когда-то особую храбрость и силу. Но сегодня это всего лишь

* Когда ацтекским жрецам недоставало пленников для жертвоприношений, Верховный правитель повелевал городам начать войну, в которой один из противников был вооружен игрушечным, ненастоящим оружием и захваченные столь варварским способом пленники приносились в жертву богам.

один из символов культуры народа, давно оторвавшийся от своих исторических пракорней и замененный новыми значениями. Например, сомнительно, чтобы уже римские легионеры знали что-нибудь о древнейших толкованиях своих знаков с орлами. Скорее всего, последними народами, которые связывали с такого рода символом особое исконное значение, были египтяне с их священным соколом и шумеры, изображавшие раскинутые над миром крылья, а значительно позже– древние мексиканцы.

Вырядившись «орлами» или «ягуарами», индейцы отправлялись в бой, думал я, уже не как люди, а как две силы, созидающие жизнь в холодной, мертвой Вселенной. Рыцарь и посылающий его в бой жрец– в этом я был уверен, ибо нашел убедительные тому доказательства, знали о существовании процессов, в котором солнечная энергия, взаимодействуя с гели-сообразной структурой, создает жизнь, земные организмы, в том числе и человека. И кому же еще мог служить рыцарь, как не своему созидателю?

Хромосома, дезоксирибонуклеиновая кислота. Итак, эти слова произнесены. Я не мог не понимать, куда пытался с ними проникнуть. Да нет– пробиться, вторгнуться, ворваться в замурованный веками словник культурных понятий; в мир саг,, былин, мифов, преданий, историй, письменных и устных пересказов, ритуалов, религий, «%`.» –(), предрассудков, магических танцев, табу, тотемов, обычаев; в мир, опирающийся на материальную историю народов с их огнем, кремневыми топорами, обожженной глиной, тканями, бронзой и железом; шпильками и гребнями, челнами, зерном и оливками. И вдруг – хромосома! Разве этакая наглость не должна была вызвать сильнейшего противодействия? Это же не просто варварство, каким могут показаться поиски буквальных значений в символических знаках, и не просто насилие, учиненное над хорошим вкусом столкновением искусно сотканной, старательно присыпанной пылью веков эстетики иного мира с обнаженным, холод-i ным, не затемненным иными значениями творением биохими^ ков, детищем лаборатории– некоей хромосомой! Это еще и вызов простому здравому смыслу: ну откуда вдруг взялось понимание хромосомы в Шумере, а потом и в Мексике минимум за четыреста лет до изобретения микроскопа в Европе?! Уже один этот резонный вопрос должен был раз и навсегда провести для меня черту, через которую я не смел переступать.

И все-таки я переступил ее. Не стоило задумываться – почему: обычное человеческое свойство. Ведь наш мозг позволяет нам создавать концепции, совершенно оторванные от до– Рис. 7. Главнейшие народы и культурные центры Мезоамерики

стоверной, проверенной информации о мире. Он разрешает мысли перескакивать через преграды или пустоты, ею же .самою созданные. И я совершил этот прыжок: воссоздал мир, существовавший, по моему разумению, тысячелетия тому назад, чтобы проникнуть в него.

В своих поисках я опирался в основном на наследие народов, населяющих центральную и восточную части Соединенных Штатов Мексики. Этот район я не совсем правильно с исторической точки зрения называл «Древней Мексикой». Мексикой во времена, предшествовавшие ее завоеванию, называли только земли вокруг теперешней столицы государства, а тогда столицы ацтеков– Теночтитлана.

Иногда я пользовался понятием «Мезоамерика», поскольку то, о чем я говорю, было присуще всему этому региону, а на востоке выходил за пределы современной Мексики, охватывал Гватемалу, Гондурас – до Коста-Рики.

Вскоре я убедился, что моя исходная мысль о том, что в этом регионе народы владели неким объемом биологических знаний, хотя и могла показаться полнейшей нелепицей, действовала на меня магически. Единожды использованная, она привела к тому, что в моем внутреннем взоре начали раскрываться наглухо замкнутые в себе изображения, непонятные символы власти и священнейшие знаки. И вот что еще: их прежнее толкование не утрачивало своей силы, н мне не приходилось подвергать сомнению ничего проделанного до меня! Просто объяснения изображений становились для меня более глубокими, корни их как бы уходили к более ранним прапричинам.

И все же, хотя бы ради сохранения собственного спокойствия, я вынужден был задать себе вопрос, касающийся этой исходной мысли: а не была ли она совершенно ложной.

Но это позже. А тогда передо мной открылась страна с предметами *c+lb древнего мира и с клочками современных биологических знаний. И я прошел по ней для того, чтобы, как впоследствии оказалось, через окно, открытое древними мексиканцами, неожиданно заглянуть внутрь человека.

Мне; однажды настроившемуся на определенную волну, достаточно было увидеть золотое изваяние фараона, чтобы понять, что и Египет тоже…-

Вот перед нами Тут-анкх-амон, мальчик-царь, захороненный три тысячи триста с небольшим лет назад в золотом саркофаге, выполненном в виде полихромного портрета. В скрещенных на груди руках– знаки божественной власти: два жезла. Две золотые регалии: одна именуемая цепом, вторая –

посохом или пастушес-, кой палкой. Первая в виде цифры «1», вторая похожа на цифру «2» или, скорее, на знак вопроса. Я не вникал в суть их подобий, хотя не исключено, что здесь можно бы попытаться усмотреть исходные формы для знаков, используемых нами в математике до сих пор. Существенно другое: обе регалии – ритуальных посоха воспроизводят форму хромосомы. И какой!..

: В ядре каждой соматической клетки расте*^-ний и животных содер-v жится совокупность хро-; мосом, характерная для данного вида. 46 у человека, 48 у кошки, 40 у мыши, 20 у кукурузы и так далее. Это– комплекс всех ген данного организма, план, код строения его тела и выполняемых им функций. В таких совокупностях одна из хромосом организует работу всех остальных, как бы «за-

Лис. 8. Регалии власти фараона Тутан-хамона и богов Мишкоатля и Кецаль-коатля

пускает» все хромосомы. По мнению биологов, уже совершенно ясно, что и у растений, и многоклеточных организмов обязательно есть доминирующая, организующая хромосома.

Такая хромосома у саламандры амбистомы в последовательных фазах деления клетки принимает различные формы,, в том числе и две, известные нам по регалиям фараона!

Древние египтяне, как и мексиканцы, почитали Солнце н птицу, священного сокола Нехбет – так, может быть, они Рис, 9. Хромосома-оргвнизатор саламандры под микроскопом

знали кое-что и о хромосомах? А если так, то что в большей мере символизирует власть фараона-бога, организатора и созидателя всей жизни в стране, как не эта главная хромосома, которой подчиняются все жизненные процессы: она руководит тем Высшим Советом, коим для человеческой клетки является синклит из ее сорока шести мудрецов– хромосом, знающих все о жизни с самого ее возникновения, ибо их век есть век самой жизни? ,

Помимо формы регалий фараона еще кое-что достойно особого внимания: они раскрашены поперечными синими и золотыми полосками. А ведь полосчатость– об этом стоит знать – есть характерное свойство и хромосом! Их палочки органически расцвечены не равномерно, а как раз полосками. При этом расположение полосок, ` '$%+%-ke неокрашенными участками, постоянно для каждой хромосомы. Вот это навело меня на мысль, что полосы на скипетрах фараона не были случайностью.

Продолжая свой поиск, я неожиданно попал на дальний север Европы, где чуть ли не сразу убедился, насколько серьезна моя мысль о наличии у народов уже много веков назад замечательных биологических знаний. Не успел я осмотреть весь пантеон скандинавских богов, а уже увидел ее – небольшую скульптуру северогерманского повелителя молний и бурь. Бог Тор в конической шапке сидел на стуле, держа обеими руками свой непременный атрибут– так называемый «молот Тора»,

Я тотчас подумал» что форму этого вот «молота» можно почерпнуть оттуда, где хромосомы – из живой клетки. Я смотрел на предмет в руках божка – поразительно похожий на модель одной очень важной молекулы – транспортирующей, переносящей рибонукл ей новую кислоту, сокращенно– тРНК.

Эти молекулы выполняют ключевую в жизни роль. Они соединяются с рассеянным в цитоплазме клетки строительным материалом, кирпичиками, то есть аминокислотами. И выстра– Рис. 10. Северогерманский бог Тор со своим «молотом»

Ряс. 11. Схема молекулы тРНК

ивают их в белковые цепочки. Это происходит в соответствии с «указаниями», «записанными» в гене.

Но в чем же я усмотрел тождественность «молота Тора» и молекулы тРНК в ее упрощенной биохимической модели? А вот в чем: в их общем виде – четырехплечего креста с тремя плечами, похожими друг на друга, и четвертым, отличным от них; в близких пропорциях обеих фигур, длине плеч и форме их окончаний – шаровых. Двойное плечо подобия креста в молекуле тРНК образуют две нити. Тор обеими руками, сжатыми в кулаки, тоже держит две «рукояти» молота.

Последнее, в сочетании с шарообразными окончаниями двух других плеч, превращало крест Тора в объект столь необычный среди всех крестов мира, что возможность случайного совпадения его формы с молекулой тРНК казалась уже по меньшей мере сомнительной…

Правда, и схема модели вряд ли бы походила на саму молекулу тРНК, увидь мы ее под микроскопом: двухнитевые отрезки ее «плеч» в действительности сплетены в двойную винтовую линию, но это не помешало биохимикам представить схему.

Однако я продолжал свои сопоставления, потому что мог подкрепить их рядом наблюдений. И снова я вернулся к Тутанха-мону. Это царское имя – по-египетски Тут-анкх-амон – перево-

Рис. 12. Египетские иероглифы анкх – «ключ жизни « и мексиканский знак бога Шипе– Тотека

дится как «Живой портрет Амона» или «Прекрасна жизнь Амона». В данном случае разночтения египтологов не существенны – важно другое: не вызывает сомнения второй элемент имени, в египетском – /(a –(( – «анкх», что значит «ключ жизни». Графическое начертание его есть не только иероглиф для понятия «жизнь», но и один из наиболее часто встречающихся знаков в древнеегипетской иконографии. Его воспроизводили на рельефах, картинах, в инкрустациях, драгоценностях, украшениях. С ним связаны священные, магические значения, Не потдму ли это, что «анкх», как и «молот Тора», является более древним – египетским – изображением молекулы тРНК с ее двумя нитями четвертого «плеча»?..

И эта вот фигура так странно похожа на одну их регалии бога Шипе– Тотека в Древней Мексике. Ее условное изображение я нашел на четырнадцатой странице доис-панского рисованного манускрипта, известного под названием «Бурбонского кодекса». Да, поразительно похоже на египетский «анкх»… Еще раз, и не последний, я натолкнулся на «хромосомное», знакомясь с культурным наследием Древней Мексики. Это были изображения погребальной керамики сапотеков– народа, населявшего горную страну к югу от центрального плоско– рис. 23. Символ в руке божества (из горья в Мексике. Антропо– сапотекской могилы), и знак на го-морфные уны и барельефы лове богини (из склепа Тутанхамо-из обожженной глины вы– наполнены в виде фигур божков, сидящих на земле н наряженных в фантастические одежды. Некоторые из них держат в вытянутой правой руке ик-собразный предмет. Такая явная демонстрация, как и у покойных католиков, держащих в окостеневших пальцах крестик, только подтверждает особое значение этого предмета, какую-то его высокую связь с таинством веры.

На Монте-Альбане, горе со срезанной вершиной, застроенной десятками дворцов, пирамид, святилищ, урны эапол* няют подземные склепы, вырубленные в скалах, – это места захоронения вельмож сапотеков.

У многих народов мира склеп есть место, где человек совершает переход в мир иной, в царство мертвых, в обитель духов. Чтобы обеспечить умершему достойный прием таи – в

Рис. 14. Схематическое изображение удвоения хромосом – возникновения бивалент (рисунок из современного биологического труда)

Рис. 15. Хромосомы лягушки под микроскопом в тот момент, когда они создали свои копии и каждая образует две хроматиды, связанные Центромерой

будущей его внеземной жизни, – производят церемониальное погребение и еще снабжают усопшего не только предметами обихода, пищей и напитками, но и записанными и изображенными на коре, глиняных табличках, папирусе, бумаге и олеографиях, молитвами, заклинаниями и символами, благодаря чему, по верованию, Боги (бог) отнесутся благосклонней к посвященному в их таинства.

Именно к таким, я полагаю, символам относится делящаяся хромосома, которую держат в руке божки^ изваянные в виде урны.

Жизнь на Земле непрерывна благодаря нескончаемому делению клеток организмов. Ничто не рождается из ничего. Новые клетки, строящие тело – растения или животного, – возникают исключительно этим, единственным способом: капля цитоплазмы, окруженная оболочкой, – *+%b* распадается на две новые и, омоложенная таким раздвоением, живет в двух дочерних, до следующего деления. А начало делению дают хромосомы.

Каждая из сорока шести хромосом клетки человеческого организма копирует самое себя. Вдоль ее длинной, змеевидной нити синтезируется другая, новая хромосома, во всем подобная исходной. Ясно, что удваивается не только форма, но и генетическая информация, содержащаяся в хромосоме, и это самое главное.

Некоторое время обе хромосомы соединены еще одна с другой в месте, называемом центромерой, и носят общее название – бивалента. Перед делением бивалента извивается и съеживается, принимая форму двух палочек, после чего центромера разделяется и позволяет палочкам начать свой путь к двум половинкам клетки. Теперь оболочка клетки перехватывается в одном месте, как у рыбьего пузыря, и образуются две дочерние клетки, каждая из которых содержит идентичный набор из сорока шести хромосом.

Так развивается и идет жизнь. Это настоящая тайна, которую стоило унести с собою в могилу. Но не для того, чтобы спрятать ее от живых – они ее знали, – а чтобы вечно преисполняться бодрости из сознания разделенного с богами понимания того, что люди всего лишь недолговечные их творения, результат непонятной деятельности животворных палочек.

Именно они находились в сапотекских могилах– хромосомы, удвоившихеся в творящем акте умножения информации о жизни, еще связанные центромерой, но по концам уже расходящиеся, каждая в свою сторону, в стремлении начать самостоятельную жизнь.

И не только в могилах. Я без труда отыскал их на страницах миштекских кодексов– рисованных книг. Когда и те, и другие я

Рас. 16. Знаки бивалента: а) мексиканские и миштекские иерогли* фы оялин – «движение»– в вариантах; 6) майяский иероглиф поня~ пая «кабан»– «то, что находится внизу»; в) «шагающий» иерог~: лиф оллин из миштекского кодекса; г) знак понятия «человек « (ка-? менный век в Армении); д) антропоморфные рукоятки кельтских мечей чз Центральной Европы; е) «портрет « бивалентной хромосомы че ловека под микроскопом перед разъединением центромеры (хромосома № 16)

сравнивал со снимками хромосом, сделанными под микроскопом, то в миштекских изображениях не нашел ничего такого, что могло бы поколебать мое мнение. Ну а если м были еше какие-то сомнения, то тотчас рассеялись, когда я взял в руки новейший труд по биохимии: ученый смело представил центромеру как своего рода поясок или застежку, хотя в действительности это место хромосомы выглядит иначе– как всего лишь сужение. По-видимому, автор вот так хотел выразить идею связи двух палочек. И сделал это, не ведая, что за много столетий до него то же самое запечатлел миштекский художник.

Потом мне пришло в голову, что идея разделяющихся хромосомных палочек объясняет и происхождение иероглифа оллип (о!Пп)– «движение», «землетрясение»,– применявшегося в Древней Мексике для обозначения одного из двадцати дней тогдашнего календарного месяца.

Этот иероглиф в многочисленных его стилизованных вариантах и вицах значений встречается на керамике, каменных рельефах, фресках в святилищах и дворцах. Кроме двух палочек он часто включает одну или две окружности с еще меньшей окружностью в их центре, что напоминает схему клетки с ядром.

Но что еще, кроме этих чисто внешних подобий, свидетельствует о возможной связи иероглифа с бивалентой и клеткой?

Во-первых, этот знак– подобие клетки на языке науа назывался чалльчиуцтлъ (chalchiyitl) – «драгоценный камень»– и был синонимом понятии «жизнь». Во-вторых, название иероглифа –ollin происходит от корня о!, означающего «нечто круглое», а глагол otini применялся уже для обозначения не только «вращение вокруг», но– это особенно важно для моих выводов– и «движения, перемещения больших количеств людей». Всапотекском языке название'иероглифа звучало шоо (хоо) – «огромный» и «Землетрясение». Майяские же племена цоциль-цельталь (tzotzil-t&Ital) называли его ник (chic), что означало «лишаться»! И наконец, майя с Юкатана имели очень похожий знак для слова кабан (caban)– «то, что находится снизу».

И тогда я пришел к заключению, что этот иероглиф, по форме так мало общего имеющий с «землетрясением», идеально объясним в биологическом контексте: как «то, что находится снизу», то есть укрыто в теле; что «огромно»; что «лишается, разделяется», чтобы «перемещаться большими количествами», и притом имеет вид двух палочек и круглого, как схема клетки, драгоценного камня– чальчиуишь, и его скорее всего следует считать знаком бивалентной хромосомы – образования, которое, будучи укрытым в теле, отделяется от своего подобия, и оно, несомненно, огромно, могуче по своему генетическому воздействию и, наконец, перемещается соединением в двадцать три палочки в свою дочернюю клетку и несметными полчищами – из поколения в поколение. Последний момент толкования находил поразительное подтверждение в рисунке из миштекского рисованного манускрипта, где оллин-бивалента шагает на двух человеческих ногах!

И наконец, что уже совсем удивительно, символы, подобные оллин, были известны даже в каменную эпоху и при этом в разных частях света– в Азии, Европе, Северной Америке,– нарисованные или выцарапанные на камне, они напоминают тот, что мы обнаружили в Армении, а обозначают, по мнению ученых,"идею человека». Да, возможно, о человеке, но только в фазе хромосомы! Еше одним красноречивым подтверждением сказанному были антропоморфные рукоятки кельтских мечей из Центроальной Евопы! ;

Наряду с оллип – движением, другими знаками, обозначающими движение времени – дни, были окелотл (ocelot!) – «ягуар», а также куаутли (cuiautla)– «орел», смыслы которых, похоже, тоже связаны с основами жизни. Тремя этими символами, как я убедился, проблема бытия мексиканцев не исчерпывается. Связь времени и жизни в древней Центральной Америке имела особое значение.

И если было какое-то место, где я мог бы отыскать эту истину обнаженной, то это был прежде всего

Одно древнее сказание, записанное францисканцем Бер-нардино де Qаагуном вскоре после завоевания Мексики и опубликованное в его главном труде «Historia General de kas Cosos de Bueva Espana'' («Полная история новой Испании»), включает такие слова:

«Прежде чем день наступил на свете, собрались боги в этом месте, именуемом Теутиоаканом *, и один за другим говорили:

– Боги, кто возьмет на себя освещение мира?» '

С началом нашей эры в этом районе, лежащем в 50 километрах к северу от столицы Мексики и названном так в честь мифической встречи богов, малоизвестный народ, который, не зная его имени, исследователи нарекли теогиуаканами, возвел первую посвященную Солнцу пирамиду. Через восемьсот лет огромный уже архитектурный комплекс был покинут.

-Модели пирамиды Солнца и Луны, Птицы-Змея и Тлалока, десятки возвышенных площадок, окруженных анфиладами лестниц, святилища, дворища, дома и дворцы превращались, особенно с появлением испанцев, в руины – источник камня для поселений и католических церквей в долине.

Через девятнадцать столетий после основания Города Богов – так с языка науатль переводится название этого города, на автостоянке у шоссе сосредоточилось около сотни автомобилей, и прибывали все новые. Я вышел под чистое, но уже охваченное солнечным сиянием, золотистое утреннее небо. Жар обжигал ноги, яркий блеск не позволял поднять глаза. Чувствуя, как пересыхает во рту, я по красной щебенке, хрустевшей под ногами, устремился к руинам. Об уединении нечего было и думать. Кругом были люди, они шли толпами – с детьми, свертками, горшками, бутылками, торчавшими из корзин, ведя за собой сестер, теток, стар и ков-отцов, тестей и тещ прямо к подножию пирамид, между опунциями и агавами, к рошице акаций, надеясь прийти в себя в их хилой тени.

Я сменил направление. Чтобы оторваться от толпы, я начал не с пирамид, а с дворцов и музея. Пересек еще пустынные утром, хранившие прохладу дворы, внутренние галереи и покои без окон. Сначала без всякой мысли смотрел не на архитектуру, а на то, что ее покрывает: фрески, рельефы и фризы. Всюду на стенах я видел змея – символ материи и земли. Покрытый перьями, он своим двойственным существом птицы-гада выражал связь земли и неба, материи и духа. Вот так понимаемый крылатый змей и кецшько-атль (quetzal– птица, coati – змеи) говорил нам о небесном происхождении жизни, о материи, одухотворенной духом.

В то время, когда здесь творили индейские художники, в другой части света Христос проповедовал то, что имело такую же символику. А птица-голубь– от Святого Духа возвещала о жизни из праха земного.

А мне, уже в XX веке, предстояло отыскать современный, так сказать, аналог этого духа. И я нашел его в той энергии – силе извне, – вечное поступление которой образует и движет жизнь. Для всей Земли это лучистая энергия непрерывным потоком льется от Солнца.

Я увидел в залах шеренги кецалей с взъерошенными перьями и когорты a.+-f%"($-ke орлов, ленты, завитые в двойные спирали, и мои «делящиеся палочки»… Изображения клеток с ядрами, палочек, изогнутых на манер посоха, наконец, Древо

Жизни и Тлалокан – рай, где каждый человечек, держа во рту палочку, изогнутую в виде вопросительного знака, радостно или же со слезами как бы возглашал: «Я – хромосома!»

Я начинай понимать– здесь послание. В музее я увидел то, что воистину должно изумлять: город и его символы словно не знали исторического развития! Из древних корней сразу же, в законченном виде выросла могущественная метрополия Центральной Америки, а с нею науки, религия и искусство, и им в этой стране уже пятнадцать столетий. Возникла система мышления, детерминированная с самого начала, логически последовательная и ясная.

Археолог Лоретта Сежурне, автор множества открытий в Теотиуакане, в книге «Pensamiento у Religion en el Mexico Antique» («Мысль и религия древней Мексики») с изумлением задается вопросом, была ли эта научная картина мира созданием коллективным, или же она рождена одним духовидцем? И склоняется к последнему. Только могучее и ясное видение человека и пресмыкающимся во прахе, и окрыленным вдохновением с небес позволило создать этот пророческий символ змея-птицы.

Думаю, так оно и было. Ибо разве не так же возникали иные великие доктрины? Появлялся учитель, который излагал свое миропонимание в уже законченном виде. В Теотиуакане – его пророка мы знаем – это научное понимание жизни, думал я, было чем-то большим, нежели просто наитие по вдохновению. Оно было явлено как чистая информация о явлениях жизни с убедительной достоверностью, – отсюда и сила воссоздания его красками на стенах и резцом на камне. Это должно быть прозрачное и обращенное к всеобъемлющему разуму знание. Какое именно и о чем?

Эр было пять, Солнц мира пять, четыре уже миновали, и в пятой эре живут люди – учил миф о Солнцах. Каждая эра оканчивалась катастрофой, во время которой исчезали какие-то живые существа.

При первом же чтении в последовательности эр, приводимой в Хронике Куаутитлана, мне бросилось в глаза сходство ее мифа с историей Земли, ее животного царства, предложенной палеонтологами:

«Это Солнце. Ягуар-4. Около 400миллионов лет назад суще-Те, кто жили здесь в ствовали ранние, доклеточные формы первый раз, были сожра– жизни, которые полностью вымерли ны ягуарами… исчезли и либо эволюционировали вместе с изме-кончились пением состава морской воды и атмосферы.

Имя этого Солнца Вода-4… поскольку вода пятьдесят два года… Вот те, что жили в Солнце Вода-4… пока… не опали рыбами…

Это Солнце есть Дождь-4, которое было третьим, и mef что в нем жили, пока не были уничтожены под огненным дождем и не стали курами*…

Имя этого Солнца Ветер-4. Те, что жили, были захвачены ветром… стали обезьянами…

Имя этого Солнца Движение-4. Это уже наше – тех, кто живет сейчас 4000-400 миллионов лет назад; жизнь развивается в море, процесс эволюции порождает рыб.

400-20миллионов лет назад; выход жизни на сушу, возникновение земноводных, гадов, насекомых и млекопитающих; доминируют гады, давшие группу, которая осваивает третью после океана и суши среду – воздух, зто – птицы.

20– I миллион лет назад; выделение из млекопитающих предчеловеческих форм, развитие человекообразных обезьян.

Миллион лет назад; появление homo sapiens.

О том, что зарождение жизни связано с морем, сказано в книгах бытия многих народов (Библия, «Калевала», «Пополь-Вух», папирусы египтян и др.)– Сказано в них также и о том, что создавал Бог все виды постепенно. Но ни один древний источник не классифицирует животного мира так детально, так логично, в таком соответствии с современными знаниями, как мексиканский Миф о Пяти великих эрах, или Пяти Солнцах.

«.Перевод дан нами по польскому тексту, приведенному М. Кучииь– ским по его переводу с испанского.

В. И, Гуляев в книге «Древние майя. Загадка погибшей цивилизации» (М., Знание, 1983) дает несколько иной текст:

«Затем было создано третье Солнце. Его знаком бы.ю «Дождь-4*. Оно называюсь «Солнцем огненного дождя «, В это время выnal^ огненный дождь из мелких камней. И говорят, что именно в это время упали сверху ком-* на, которые мы сейчас видим, что кипел от жары камень «тесонтли» и что тогда появ&шсъ скалы красного цвета «.

Поскольку в данном случае важна суть, а не форма, я оставил текст, приведенный М. Кучиньским.

Мануэль Галич («История доколумбовых цивилизаций"/ Перевод Ершовой Г, Г. и Гурвица М. М.; М.: Мысль, 1990. С. J08) приводит такой текст:

Начать-с того, что миф о Солнцах'– это изложение эволюции. Графически она отображена в виде Древа Жизни-^Я стою перед ним, оно ла стене, извлеченной из-под развали^ Теотиуакана, поврежденной потеками: выцветшие краски складываются в исполненную глубочайшего смысла ценнейшую и менее других оцененную фреску мира.

Вот Pan. Это страна духов – человечков, говорящих па языке лент из двух полосок с двумя тройками квадратиков, как будто для выражения идей трехбуквенного генетического кода; чело-'Эечков, пытающихся перешагнуть через нечто или несущих на 'Йлечах нечто вроде ярма, так напоминающего форму, которую ^Принимают хромосомы во время деления клеток…

Я вышел на свет. Ветер нес сухую пыль. Земля в это время года совершенно затвердела. Я начал взбираться на пирамиду. Камни были Lелкие– вулканический туф. Камни, обработанные в виде брусков, составляли стены пирамиды, заполнена она была Необработанны-м туфом. Узкие, высокие ступени заставляли идти боком или чуть ли не на кончиках пальцев. Повизгивая и охая, тяжело дыша и размахивая руками, толпа, стадо благородных млекопитающих – взбиралась наверх, то и дело помогая себе руками.

– Почему разрешают проносить транзисторы сюда? Ведь запрещено! – на ломаном испанском вопрошал проводника американец, возмечтавший в тиши насладиться своим присутствием здесь. – Угомоните их!

– Si, senor! Да, господин, – соглашался с ним проводник «В соломенной шляпе, с черными усиками.– Но они скажут, что здесь у себя дома. Дома!

Я глянул вокруг: всюду смуглые лица – кофе с молоком, охра или жженая сиена, юркие, словно огонь, дети, раздобревшие матроны. Веселая беззаботность, добродушная болтовня, семейные разговоры поверх голов. Да, они были у себя дома! Более того – в своей семье! Черные волосы и черные глаза у

«Первым Солнцем было Солнце Ночи, или Солнце Земли. Оно изображалось в виде головы животного из семейства кошачьих (Оселотонатиу) и вопло-щало царство тьмы, без надежды на избавление. Там жили созданные богами великаны, растерзанные хищниками за неумение обрабатывать землю. –Второе Солнце было Солнцем Дыхания (Экекотонатиу) – чистый дух, предназначенный для возрождения. Благодаря ему люди, чтобы спастись от истребления ураганами, превратились в обезьян. Третье Солнце было Солнцем Огненного Ливня (Киаутонатиу). Тогда мир оказался за-штым ливнем из лавы и огня, от которого спаыись лишь птицы. Четвертое Солнце было Солнцем воды (Атонтиу). Оно исчезло в водах потопа, во время которого появились рыбы. Пятое Солнце – это то, в котором живем мы, Солнце Движения (Наоллин), Солнце Кеца.\ькоатля и Теотиуакане «.

Рис. 17. Тлалокан – земной рай (фрагмент фрески в Теотиуакане)

всех не были случайностью, а являли, так сказать, продукт генов, отличных от моих. Они были такими, потому что все в них развивалось по «плану», переданному генами людей, от-~ живших здесь две тысячи лет назад. Эти гены, копировавшиеся на протяжении сорока поколений, явились сюда в новых телах, Трое детей на верхней площадке, наклонившись над крутой лестницей, скандировали:

.– Sube, Jgualita, sube! Лезь сюда, Игуалита, лезь!

Пожилая служанка, индианка без примеси белой крови – не то что господа, взявшие ее с собой, –? взбиралась по crynev-ням, кряхтя, задыхаясь, добродушно грозя детям. Она двигала, тяжелыми бедрами, толстыми икрами. Слегка.смущенная всеобщим вниманием и ничего не знающая о том, что она здесь – больше, чем кто-либо другой! – у себя. И больше, чем кто-либо» другой, – на своей пирамиде. Ее поднимали вверх те же самые гены, и темный пигмент, обильное потовыделение и индейские черты были все те же, что у взбиравшихся здесь некогда строителей пирамид. Сто процентов ее генов брали начало .здесь, а вот гены подтрунивавших над нею детей по меньшей мере наполовину были завезены из-за моря.

Я стоял на верхней площадке Пирамиды Солнца, уже внутренне примирившийся с ползающими по ней скопишами людей. Керро Гордо– Толстая Гора,– фиолетово-синяя вдали, заслоняла горизонт, лежала гигантским бревном на вылинявшей земле. На ее фоне в конце Дороги Мертвых высилась Пирамида Луны. Стоя на триста шестьдесят пять ступеней и – шестьдесят шесть метров выше окружающей местности, я видел вокруг себя волнистые коричневатые поля, покрытые в эту зимнюю пору пылью. Краснеющая глина, на ней ряды агав – черное с голубым, – бегущих ровными рядами через холмы. Дальше – горы повыше, а над ними – облака. Они уже начинали клубиться, уходить ввысь, набухать, напоминая цветную капусту: темно-синие снизу, снежно-белые сверху.

Солнце стояло уже в зените и его лучи, чтобы согреть меня, падали именно туда, где я стоял, – на самую верхнюю площадку пирамиды.

«Боги, – думал я, – кто из вас и зачем взялся освещать мир?»

«Тут бое, который назывался Текучицекатль, сказал:

– Я буду освещать мир.

Тогда снова заговорили боги и сказали:

– А кто будет вторым?

Они взглянули друг на друга и стали совещаться', кто будет вторым, и ни один из них не отважился жертвовать собой ради этого, все боялись и отказывались. Один из богов, – был он рябой, не очень все понимал и молча только слушал, что говорили другие боги. Другие обернулись к нему и сказали: –.

– Ты, рябой, будешь тем, кто осветит. \ И он выслушал, что ему сказали, и ответил:

– Приму за честь, что вы мне сказали, пусть будет так.,.

Потом она разожгли костер, который был слолйен на кам~ не… Сказала ему: ;;fl

– Итак, Нанауиин, попробуй ты. – И так как ему сказала боги, превозмог on себя и, закрыв глаза, напрягся и кинулся в огонь…

Когда увидел Текучицекатль, что кинулся он в огонь а горит, тоже напрягся а бросился в костер…

Когда взошло Солнце, то показалось, что оно очень красное и качается из стороны в сторону, и никто не мое глядеть на него… и потом взошла Луна в той же стороне восхода, рядом с Солнцем, сначала Солнце, а за ним Луна, в том же порядке, в каком вошли они в огонь, в таком же и вышли уже готовы* Солнце и Луна…

Потом, когда оба поднялись над Землей, остались в неподвижности в одном месте Солнце и Луна и боги… сказали:

– Как нам жить? Не вращается Солнце… Так умрем же, и пусть оно оживет за счет нашей смерти.

И тогда воздух принялся убивать всех богов и убил их… Говорят, что, хотя стали неживыми боги, не поэтому двинулось Солнце, потом начал дуть ветер… и он заставил его двигаться, чтобы проходило оно свой путь « 3.

Текст мифа позволил мне предположить, что за заботой о движении Солнца, которую с мексиканцами разделяли и египтяне в своих религиозных представлениях, кроется, быть может, какой-то отзвук научных сведений о том, что планетная система не может существовать без вращательного движения космических тел. Остановившаяся планета упала бы на Солнце, а слишком разогнавшаяся удалилась бы в ледяной холод космоса.

Можно было в том тексте вычитать и еще кое-что: «Солнце – это сжигающий себя бог», – верили мексиканцы. Солнце – это горящий водород, утверждают астрофизики, Между этими идеями пространство в две тысячи лет. И оба они указывают на самое важное – термическое свойство не только согревающего нас космического тела.

О том, что представление древних мексиканцев о нашем светиле зиждилось на более глубоком соображении, нежели одно ощущение его жара, свидетельствуют слова из древнего текста майя: .

– Эй! Разве люди не как Солнце? Не из камня, из которого создана Желтизна?.. Это известно, это знает каждый 4.

Рассмотрение этого в высшей мере поразительного утверждения, ставящего знак равенства между «материалом» тела человеческого и тела небесного, я отложу на потом. А сейчас мое внимание занимают связи символов Солнца с символами жизни у древних мексиканцев.

Мексиканцы верили, что солнечная энергия выводит материю из состояния инертности и дает ей жизнь. Так оно и есть ведь в действительности. При температуре абсолютного нуля материя почиет в неподвижности, в ней не протекает никаких процессов. Между прочим, исходя из этого, ученые предрекают тепловую гибель Вселенной.

Приток энергии взывает в мертвой материи изменения: атомы соединяются в молекулы, молекулы – в большие цепочки, а эти цепи – в такие уже сложные минеральные агрегаты, в которых могут начаться особенные жизненные процессы. Вот так, возможно, возникла жизнь на земле – через возникновение клеток – этих кирпи-чиков, из которых строится все живое. А далее история жизни – бесконечное, уже вечное деление клеток, которые благодаря солнечной энергии усваивают неодушевленную материю, неустанно увеличивая тем количество живой массы на планете. Существуя в праокеане или многомиллиардными колониями, образующими тела наземных растений, животных, в своей общей массе эти клетки представляют собою как бы гигантский накопитель солнечной энергии, низвергшейся на Землю. Они сохраняют эту энергию, удерживают от распыления ее в космическом пространстве.

Жизнь можно представить как целостную каплю протоплазмы, которая, однажды зародившись в море, растет на протяжении тысячелетий и ` '!`k'#(« %bao миллиардами капель, взбухает кругом, из моря выбирается животными на сушу, птицами взмывает в небо.

Современная физика ставит знак равенства между материей и энергий. Они суть два состояния одного и того же. Так вот, солнечное вещество, превратившееся в энергию и посланное на Землю в виде излучения, здесь, на планете, в процессе фотосинтеза вновь превращается в материю и продолжает существовать уже в живых организмах.

При таком взгляде жизнь на Земле можно считать копией Солнца, ибо оно переливается сюда, перенося свою частицу, а здесь растет в'объеме и в определенном смысле уже тоже ради-ирует, излучает.

Именно как Солнце, пылающее на Земле, воспринимали жизнь древние мексиканцы.

Я сам был его частицей. Здесь, на пирамиде, пронизываемый его лучами, залитый его теплом, падающим сверху, ослепленный его светом, чувствуя его обжигающие прикосновения к коже, я не ведал сомнений: я и оно были единым.

Я глядел на людей, на акации и агавы внизу, на красно-брюхих ласточек, взмывающих в небо, и разделял всеобщую радость, с какою все живое выскальзывало из тени, вырывалось из-под земли, распускало листья, сбрасывало покровы, чтобы всем собою, всеми клеточками кожи поглощать, пить лучи светила.

Даг в Теотиуакане пришло ко мне понимание одного из важнейших символов Древней Мексики. Я покинул руины и отправился в библиотеки, чтобы искать изображения, иллюстрирующие драгоценную святую связь: ?

СОЛНЦЕ-ЖИЗНЬ

Основным, источником, бросавшим мне свет на биологическое значение древних символов, должны были стать индейские рисованные книги, известные под названием «кодексы1* и содержащие ритуальные, календарные или генеалогические сведения. Кодексы рисовались на длинных, сложенных гармошкой полосах бумаги или оленьей кожи шириной около 30 сантиметров и длиной иногда свыше 14 метров. Эти полосы с двух сторон были покрыты цветными пиктограммами по белой известковой грунтовке.

Лишь немногие индейские кодексы, а некогда их было неисчислимое множество, пережили конкисту и инквизицию. Так, например, уцелели всего 3 кодекса майя, 13 кодексов, «написанных» миштеками, 5 кодексов из так называемой «группы Борджиа» не вполне ясного происхождения, хотя несомненно родственных миштекеким, и несколько ацтекских кодексов. Сюда надо добавить некоторое количество кодексов, свернутых в рулоны или составленных из больших кусков полотна, – эти в основном созданы уже после завоевания Мексики– испанцами.

Майяские кодексы, несмотря на многочисленные попытки, все еще не прочитаны. В других, благодаря кропотливому труду нескольких поколений исследователей, приоткрыт смысл некоторых фрагментов или определенных слоев значений, а часть их была даже неплохо понята. Qпасенные оригиналы, рассыпанные по библиотекам и музеям нескольких стран, были каталогизированы и названы по именам своих первых исследователей, владельцев или по месту хранения.

В своих поисках я обращался к миштекскому кодексу Нут-таль и кодексам Борджиа, Виндобоненси, Лауд, Фезервари-Майера. На их страницах я увидел многочисленные изображе– Рае. /А Символ Солнца-Жизни из миштекского кодекса Яут-таль

ния Солнца – концентрические окружности, увенчанные луча-!, ми. Замечательно, что эти Сол*-нца были составные – совместные изображения дисков: пылающего на небе и его порождения на Земле– жизни.

Вот, например, рисунок с 10-й'страницы кодекса Нутгаль. Самый большой круг– желтый – изображает солнечный диск. На нем другой, зеленый, являет собою Землю. Внутри зеленого– третий, коричневый, обведенный «лесенкой»,– это уже органическая клетка и в ней– ее ядро.

Да, забранный в поясок лесенки иероглиф, который у народов, говорящих на языке науатль, значит чальчиуитяъ (chalchiuitl) – «драгоценный камень», действительно, как утверждают исследователи текстов Древнего мира, имел значе^ ние «клетка» в современном биологическом понимании. В подтверждение этому я имел уже различные научные доводы, начиная с утверждений известного комментатора кодексов Эдуарда Зелера:

«Чалъчиуитль (chalchiuitl) был для мексиканцев символом, или изображением, жизни"5.

«Чальчиуитль апаско (chalchiuitl apasco) – «сосуд чальчцу-итль», «сосуд драгоценного камня»… место… происхождения человечества» 6.

Я решил, что этот сосуд означает яйцеклетку. Отложив на потом подробное рассмотрение двух вариантов символа, я сосредоточил свое внимание на значениях, которые приобретает по-нятие «драгоценный камень» в сочетании с символом Солнца.

Вообще-то, размышлял я, Солнце, как явление, наблюдаемое на небе, как светозарный диск, рассеивающий лучи, в кодексах не встречается. Оно всегда показано в его земной биологической роли.

Итак, вот диск на небе и помещенная в него символическая всеклетка Земли. Коричневые же лучи могут указывать на излучение живой субстанции, ее распространение при возрас-. тании биомассы.

Из составленного таким образом символа выходили две отклоняющиеся друг от друга двойные полоски, одна – копия другой. Так возникала бивалента – двуслойная хромосома. А точ-

Arc. 19. Символы Солнца-Жизни, образующие тело бога Йоуолъте– кутли, делящиеся во время акции жертвоприношения (кодекс Борджиа)

ное копирование генной «записи», содержащейся в двойных нитях хромосомной ДНК, обусловливает непрерывное распространение жизни.

Второе изображение, на 40-й странице кодекса Борджиа, было настоящим апофеозом жизни, выраженным, как мне казалось, более осознанно и ближе к научному пониманию, нежели к мистическому представлению. Тело черного солнечного божества Йоуалите4сутли составлено из клеток-солнц. Они едины в своем множестве, пусть выделены, но. одинаковы ~ наполненные солнечной энергией капли живого вещества, одна исходящая из другой. Все они участвуют здесь в своем роде великой мистерии, в грандиозном делении клеток Земли, величественном умножении жизни, рождении и смене поколений, могучем продолжении существования всего живого. : А испускающие лучи кружочки клеток являются солнцами на земле, – они лопаются под ударами ритуальных кремней в руках кецалькоатлей, порхающих вокруг. Деление явлено жертвой, которой клетка приносит себя во имя рождения двух дочерних. Символическая кровь, изливающаяся из нее, и есть знак самопожертвования во имя движения, распространения жизни.

Но здесь кровь имеет не только символическое значение. Ее понимали буквально, как некую материальную субстанцию, с помощью которой боги создают тела. При таком понимании деление, или умножение, клеток, переданное на рн-сурке, следует разуметь как процесс, ведущий к возникновению многоклеточного организма.

Наконец, третье изображение, которое я нашел тоже в кодексе Борджиа на 57-й странице, представляло сцену, которую опять же озаряло Солнце-Жизнь. При этом оно все так же посылало лучи, состоящие из двойных хромосомных палочек, дополненных обрывками лесенок, уже так хорошо мне знакомых, и символами клеток! Значит, это была не просто звезда, а опять же именно распространяющаяся вширь жизнь.

Еще более интересное открытие принесла сцена пониже. Иэ сосуда, опирающегося на изображение двух клеток, возникающих из одной, выглядывал человек. Передо мною было сотворение Адама… В эти минуты я не мог не думать, что именно 57-ю страницу кодекса Борджиа следует считать американским аналогом Книги Бытия. Но не будем забегать вперед.

Лесенка, идущая по горловине сосуда, склоняла отождествитв его с генеративной клеткой. Его заполняли початки кукурузы, а в соответствии с преданием бога создали человека именно из перемолотых зерен этого растения. Стало быть, уже был божественный сосуд, а в нем материал для созидания. Чего же недоставало?

Рис. 20. Тлалок – бог войны, и Чальчиутлике – богиня живой воды, создающие человека из лент и кукурузы (кодекс Борджиа)

Так вот стоящая справа от сосуда богиня живой воды Чаль-чиутлике (chalchiuhtlicue) держит в руке две взаим о пере плетенные ленты нальчиуишь (chalchhtitl) – ленты «драгоценного камня», со знаками клеток на концах. Вот что позволяло создать мысляшее существо, ибо тут изображена двойная спираль ДНК с генетическим «планом» человеческого организма.

Слева от сосуда видна только одна из таких лент– вероятно, «образец». Держит ее с «записью» генов согласно своему назначению в мире бог воды и обмена веществ – Тлалснс; Что же он собирается с –%n делать? А именно то, что он и сделал; превратил в ребенка! Лента в руке бога переплетена с коскатль (cozcatl)– ожерельем из драгоценных камней – клеток, которое в Древней Мексике было знаком близящегося рождения ребенка.

Заставило меня задуматься и изображение солнечного знака, так сильно отличающееся от примитивных кружочков с лучами у других народов. Ведь связь Солнца с жизнью можно показать понятнее, если поместить знак клетки под Солнцем. Но он расположен внутри солнечного круга. И я в соответствии с ранее принятым мною принципом, решил поискать обоснования этому в современной науке,

Наиболее очевидным даром Солнца всем земным организмам является непрерывно идущая от него лучистая энергия. Тепловая гибель Солнца, которая, по расчетам ученых, наступит Рис. 21. Символы лесенки драгоценного камня в кодексах Древней Мексики

примерно через 8 миллиардов лет, приведет к смерти всех организмов Земли, если, разумеется, мыслящие существа, потомки1 людей, а может, и дельфинов, не найдут какого-либо другого: источника энергии. А пока зависимость жизни от Солнца полная. И правильнее поэтому будут рисунки, помещающие Землю и ее многоклеточные создания внутри солнечного диска.

И еще: другой пользой, которой жизнь обязана Солнцу, является созданный им заслон от космического излучения. Идущий из бездны Вселенной поток сверхбыстрых и проницающих все и вся частиц мог бы убить все живое на Земле. Да и вообще не позволил бы возникнуть жизни на планете около 4 миллиардов лет назад. Именно тогда, когда в праокеане простые молекулы могли бы объединиться в первые цепочки – клетки, способные образовывать себе подобных, они были бы уничтожены из космоса – и ни малейшей надежды на более высокий уровень организованности.

И только противодействие нашего светила сдерживает убийственный поток из космоса. Атомные реакции, происходящие внутри Солнца, высвобождают гигантские количества энергии и частиц, выбрасываемых наружу. Каждую секунду поверхность нашей звезды покидает четыре тысячи тонн материи. Помимо электромагнитного излучения, такого, как свет и тепло, это еще протоны и электроны с начальными скоростями около» 500 километров в секунду. Начиная полет перпендикулярно по-^ верхности Солнца, они изгибают траектории в виде вытянутых спиралей. И происходит это из-за вращения светила с периодом около 25 суток, что при гигантском диаметре звезды со-: здает столь же большие скорости.

Дождь рассеиваемых во все стороны частичек, именуемый «солнечным ветром», есть не что иное, как сфера Солнца, его разреженное продолжение, оно само. Протяженность ее такова, что, как установлено в последнее время, она охватывает собою всю планетную систему и даже выходит за пределы орбиты Плу– ; тона. Она представляет собой среду, явственно отличную от собственно космического пространства за ее пределами, заполненного уже невероятно разреженной межзвездной материей.

Границей сферы Солнца является та поверхность, на ко-т торой «%nh()-от него «ветер» соударяется с этой космической материей, создавая зону бурной турбулентности, движения соударяющихся частичек. Что еще важнее, электрические заряды этих частичек вызывают магнитные завихрения, а они-то и создают невидимую преграду. Правда, по сравнению с объемом всей солнечной сферы эта преграда тоньше оболочки воздушного шарика, но достаточно «крепка», чтобы задерживать излучение, идущее к Земле из глубин Вселенной..

Вот почему, в полном согласии с научным представлением, можно утверждать, что жизнь возникла и далее существует внутри Солнца, продолжает в нем развиваться, представляет собою его внутреннее явление, его собственный процесс.

Поэтому-то изображение древними мексиканцами символа жизни – клетки – внутри солнечного контура глубоко обоснованно.

Итак, этот символ в достаточной мере нами объяснен. Солнце, клетка, удвоение палочек хромосом, ленты, обвитые одна –вокруг другой,– выходит, перед нами Книга Бытия? .

Мне вспомнились слова Книги Моисеевой. В ее 27-х* стихе первой главы сказано: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его».

И дальше, стих 7-й второй главы: «И создал Господь Бог ."Человека из праха земного, и. вдунул в лице его дыхание жизни, к стал человек душею живою"7.

Насколько же ближе к тому, что я знал о жизни теперь, показалась мне концепция миштеков! Из-за невозможности до конца понять тайну существования остановились они как раз на том, что может быть проверено обитателями юдоли земной.

Вот как, перефразируя библейские слова, читал я их рисованное послание:

«Создали боги человека по образу, записанному в нитях двойной спирали «. И далее:

«Сотворили боги человека из клеток «.

И наконец:

«Им незачем было вдыхать в него жизнь. Он изначально был живым, начиная с первой клеточки, ab ovo, ибо является живым отпрыском земного Солнца – самой жизни».

…Спустя 24 часа после несчастного случая, в полукилометре под землей, Юзеф Цубер лежал на надувной лодке, набитой мешками. Он то погружался в короткий сон, то вдруг просыпался, чтобы, открыв глаза, увидеть только тьму, услышать шорохи в каменном туннеле, шептание влаги, струившейся по стенам. Скрученный бессилием, обреченный на бездействие, неподвижность, убежденный, что каждая минута высасывает из его раненого тела жизнь, уходящую во мрак. Мало того что он так нелепо упал – он оказался средь вечной ночи, заживо погребенный. С –миллиардами тонн камня над головой, отрезанный от солнца, света, тепла, цвета, г'-^а– от источников &('-(.

Он перестал понимать доводы, которым когда-то позволил захватить себя и увлечь в пещеру, – ту культурную кашицу, то бормотание сознания о какой-то там потребности самоутверждения в трудах, в мужестве и отваге, о ценности приключений, о познании мира, о жажде внутреннего восхождения, о тоске по неведомому. Все это рвалось на лоскуты, рассыпалось, отпадало истлевшее, не способное больше заслонить засевшие в мозгу страхи перед тьмой, могилой, дробящим ребра грузом, перед этим погребением заживо. Уже не только мозг, но и все тело, каждая его частица кричали о бегстве, о том, чтобы вырваться из ночи, всплыть, словно пробка, к солнцу, к звездам, к свету, под открытое небо, из заточения– к безграничному пространству…

Он начинал бредить, потом приходил в себя, думал о враче. Вызывал в себе состояние облегчения, разыгрывал в воображении возможный приход помощи. Тепло тогда окутывало сердце, дыхание учащалось. Но через минуту, озябнув, он снова замирал. Та часть мозга, которая призвана находить все варианты решений, гасила запал, шептала о том, что время уходит, что уже начинается умирание тела, что никак невозможно пробиться сквозь каменную оболочку к поверхности земли.

Потом снова набегала волна надежды: надо верить, необходимо держаться за жизнь, желать вернуться! Ну хотя бы для того, чтобы доказать себе, что упорное желание – его никак не назовешь действием, а лишь чистейшей воды идеей, плутающей между химией и физикой, – одно желание окажет какое-то воздействие на ситуацию, найдет спасение, ну, как слово – станет делом и вызовет бег событий…

Поблизости послышалось чирканье спички, потом гудение горелки и звяканье котелков. Цубер позвал Сыговского: хотел узнать, не идут ли уже люди.

– Наверняка придут, – заверил тот. – Но чтобы приехать из Мехико, – нужно время.

– Я свалился, как последняя тряпка… – проговорил Цубер. Он пришел в себя, снова возбужденный противоречием между воображением и действительностью.

«Значит, я тряпка, я создавал свой образ, идеал самого себя, а выходит^ свою маску и под ней я оказался… ничто? Я не могу ни на что повлиять? Меня уносят силы, о которых я ничего не знаю?»

– Что, собственно, случилось?..

– Понимаешь, старина, – ответил Сыговский, – порвалась веревка.

Цубер помолчал, потом сказал:

– Я ведь всегда ходил со страховкой и только теперь, в спешке… Слушай, Марек, это не позвоночник?..

~ Думаю, нет, – солгал Сыговский. – Сильный ушиб таза.

В это время на площадке между церковкой и школой понемногу b%,-%+.. Солнце зашло за горы масатеков, далеко на западе, в той мифической стране, где рождаются люди. Мы с Симоновичем отправились на последний в этот день телефонный разговор с Мехико. За стеклами «нисы» ничего не было видно – только вырванная из тьмы лучами фар разбитая дорога. Машина не катилась, а краем пропасти ползла по камням, наклонялась, хрипела передачами, бренчала железками. Я глядел на глину, колеи, заполненные водой, выпирающие из них камни, которые колесам машины никак не давали лечь поудобней. В свете фар появилась змея, висящая на жерди, воткнутой в край дороги. Тело ее стало дряблым, горло пробито палкой, лента живота блеснула яркой белизной. Симонович крутанул руль, чтобы не задеть ее. Змея тотчас скрылась во тьме, оставив, однако, как бы след страха и отвращения, сидящих в нас от рождения и глубоко укоренившихся. Это с времен, как утверждает Десмонд Моррис, когда наших живших на деревьях предков не спеша заглатывали гады живьем. Выживали те, у кого обнаружился ген страха перед всем гладким и длинным, и они вот передали этот спасительный ген будущим поколениям. Поэтому, быть может, он сохраняется ив нас и змея всегда остается для нас чем-то страшным, мерзким, вызывающим отвращение, Тогда почему же, думал я, она так возвеличена в мифах, верованиях и многочисленными культами? Она ведь не только взбиралась на посох Эскулапа, не только символизировала небеса на Востоке и в Египте, но и сама была богом в Америке. Где-то в других странах ее, как воплощение Сатаны, напротив, топтали. Если же здесь ее так-вознесли, то, полагал я, причиною тому были вовсе не мифотворческие процессы мировоззрения и культуры. Была какая-то иная причина: змею с чем-то сравнивали, когда-то она, видимо, была не символом, а живым воплощением чего-то всесильного, какой-то очень значительной вещи, создания, существа.

В те дни я был уверен, что уже стою на верном пути. Изображение птицы-змея или пернатого змея должно было стать ключом к пониманию всех «змеиных» символов. И вот снова накатилось воспоминание о том, чем я дышал в Мексике: загадочное прошлое этой страны, оттесненное, но, по всему, только на время спасательной операции.

Вокруг машины стояла тьма, но вдали было посветлее: горизонт заливал лунный свет, и чередой бежали горы, словно толпа горбунов, которые, склонив головы, тесно сбившись изогнули спины к ночному светилу.

Масатеки верили, что внутри каждой горы – обитель бога. Поэтому, хотя они теперь и были христианами и жили рядом с церковью, а вторая стояла в Сан-Андресе и еще две в Уаутле, хотя здешний падре и венчал молодых, а люди ходили на исповеди и втыкали кресты на кладбище, они все равно мешали чужакам опускаться в их горы. Частенько перерезали экспедициям веревки: подкрадывались по кустам и ударами мачете перерубали канаты, свисавшие в колодцы.

Фернандо Бонитес писал в своей книге «Мексиканские индейцы»:

«В Ниндо Токошо, горе, граничащей с Уаутлей, они видят обитель бога, которому приносят в жертву птиц. Свечи и цветы. Ниндо Токошо живет внутри той горы, в пещерах, заполненных фантастическими сокровищами, и, когда пытались проложить дорогу из Уаутли в Теотитлан, бог сделал камни такими твердыми, что машины не справлялись и главному инженеру пришлось заключить договор с Ниндо Токошо, поскольку это была единственная возможность окончить ` !.bc. В другой знаменитой горе, Керро-Рабон, входящей в горную цепь Масатека, берут начало бури и другие атмосферные явления, вызываемые невидимыми божествами, населяющими горы… Ниндо Токошо– до такой степени воздействует на индейцев, что естественные, казалось бы, явления не имеют для них никакого значения. Их интересует бог внутри горы, а не гора как таковая; именно магические силы, затаившиеся в Ниндо Токошо, а не естественные красоты горы возбуждают их и заглушают органы чувств «.

Еще пятьсот лет назад, когда до подножья Сьерра-Маса-тека добрались испанцы, можно было узнать о происхождении этой веры, об откровении, которое ее породило. Но сейчас,.. Сегодня уже никто ничего не знал – остались одни предрассудки. В ту ночь я, однако, глубоко верил, что отыщу истоки загадки.

Улочки уже опустели, дома наглухо з,аперты. Сквозь щели в ставнях просвечивали лампочки, «Ниса» виляла меж высоких заборов – мимо ворот, подпертых кольями, висячих замков, скоб, засовов. Какой-то завернутый в пончо человек пробирался вдоль забора; оглянулся пес с поджатым хвостом, у него сверкнули глаза, словно драгоценные камни. Симонович отъехал, чтобы набрать в канистры питьевой ключевой воды, Я кулаком постучал в-окно магазинчика. Отворил молояой чело-век, соединил, ни о чем не спрашивая.

– Mechico, habla uste senor…

Крус Роха, Фернандо Перес выехал полчаса назад, при-хватив.доктора Меркадо, раньше не мог: столица– молох, надо целый час ехать, чтобы вырваться из щупалец этого осьминога. Остальные спасатели из Красного Креста вылетают на заре. Прихватят переносную лодку, вертолет перебросит их в горы, а сегодня не удалось: разговоры, согласования, ожидали решения, президент приказал…

Вторая связь. Энрике Ассемат.

– Сейчас выезжаем. Загружаем машину. Отыскали бельгийцев; они были в Кветцалане, пришлось вытаскивать из пещеры, приедут – у них есть врач. Часть американцев была на симпозиуме, они тоже собираются, была связь с Техасом…

Ближе к полуночи на базе еще стрекотал движок. Он стоял высоко на контрфорсе церкви, соединенный проводами с магазинчиком. Под желтой лампочкой, висящей под потолком, собралось несколько человек. Квасьнек и Гранадос звякали металлом, утром им предстояло спускаться в пещеру, чтобы оборудовать промежуточный бивак – места отдыха и склады провианта, батарей, карбида для групп спасателей.

В горах поднялся ветер, и холодные порывы проникали в магазинчик. Люди набивали оборудованием транспортные мешки. Кому уже нечего было делать, присели на складных креслицах, глядя на гудящий примус под чайником. Снаружи, в полосе света, падающего сквозь щели, собрались собаки. Не для того, чтобы высматривать, а чтобы нюхать, словно свет из домика нес в себе запах. Ветер распахнул дверь, и закрывая ее Карлос Ляскано увидел рядом со своей ногой собачьи патлы.

– Братец пес! – сказал он с усмешкой и закрыл дверь перед носом брата во крови.

Один под собственной шерстью, второй под шерстяным свитером носили упрятанную под кожей в миллиардах копий, поделенных между ядрами клеток, каждый свою генную «запись» самого себя – эти «компьютерные перфорированные ленты»: форма уха, цвет шерсти – черная у обоих, – характер поведения… Подгоняемые своими генами они ворчали, чихали, кашляли, взглядывали с надеждой, переставляли ноги. В мозгу Карл оса, кроме того, существовало еще сознание – приложение для записи текущего, приставка, необязательная для тела…

Упираясь ногами в прилавок, откинувшись назад, я ощущал свое составленное из клеток тело как инертную массу, покоящуюся в кресле. Мое место в этом теле было здесь, наверху, не в пятке, а под черепом, под костным куполом, рядом с рецепторами сигналов из внешнего мира– глазами, носом, ушами. Я глядел на ноги, две шагающие Вавилонские башни – сонмы клеток. Но их языки отнюдь не перемешались. t Значит, метафора неудачная. Они жили в идеальном согласии, обшаясь на одном языке. А вот я был вне него. Они создали меня, мое сознание – и отторгли от себя. Они мыслили мною, слушали мое бормотание, отбирая только то, что им было необходимо, оставили мне избыток, кучу мусора, сена предоставляя мне самому управляться с этим безумным избытком.

Несправедливо, понял я, наше пренебрежение к муравейнику как сборищу однообразных, копошащихся, слепо действующих, заведенных на одно мурашек. Мы сами – муравейники из миллиардов клеток, которые кропотливой работой удерживают нас, свои муравьиные кучи, при жизни.

Так кто и кого здесь спасал? Ляскано – Цубера? Один муравейник – другую муравьиную кучу? Одна перфорированная запись – другую продырявленную ленту? Ведь не сознание же! Что могли сделать они, эти сознания, сами по себе… Они даже не были жизнью. Туфелька и гидра, у которых сознания кет ни на йоту, живут полной жизнью.

В полночь я лежал в палатке. Сурдель чистил зубы, потом укладывался спать. Что-то капало на полотно с козырька церкви.

– Знаешь, – шепнул Сурдель, – он лежит перед палаткой, свернувшись клубком.

– Кто?..

– Черный Чапек.

На сердце было тяжело. Все ли сделано? Что-то рвалось в мыслях, затягивалось дымкой. Проносились отрывочные соображения, взрывались в голове, бесконтрольные… Нельзя ли было сделать больше? Спасать, 'бежать, кинуться вниз… Больше присутствия духа, мужества, отваги, больше человеческого порыва… Пойти вслед за этим, вот за идеей, подчинить себе мир материи и вывести Цубера в порыве самопожертвования, радости, возбуждения, похвалы и славы…

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Проснулся я еще затемно. Какой-то звук струился. Проникал в .*`c& nicn меня тишину. Как будто несомое горным туманом, подкрадывалось назойливое, словно жужжание мухи, бренчание барабанчика и гомон медных труб. Расстояние, как сито, отсеивало низкие тона.

«Идут из Авроры», – подумал я.

Похоронные процессии выходили до рассвета. Покойника несли горными тропками; впереди бежал оркестрик, за ним – раскачиваемый на руках узкий гроб. Шлепая ногами по камням, люди пересекали склоны, и, когда выходили из-за горы на далекий перевал, музыка как-то сразу усиливалась, ничем уже не заглушаемая. Цирковые звуки труб, хриплое дудение меди, синкопированное, бодрое, веселое. Гроб то и дело нырял вниз, люди бежали следом за ним в долину, погружаясь, как в воду, в мешанину облаков и тумана, – звуки утихали. Потом процессия опять взбиралась по склону. До кладбища в Уаутле они добирались на рассвете.

Водяная пыль осела на мое лицо. Долина, все еще во мраке ночи, молоком стелилась под ногами. Белый прибой ополаскивал контрфорсы церкви. Тремястами метрами ниже во мгле журчал ручей. Грязно– коричневые камни церкви истекали влагой, Я обошел колоколенку, ноги шуршали по щебню, что-то скрипнуло в магазинчике. Колена коснулся натянутый шнур. Я некоторое время прислушивался, повернувшись уже в другую сторону, к воронке пещеры, В Сан-Андресе надрывались петухи. Палец нащупал шнур, он запел, как струна.

– Виктор!

– Э… si, si, уже встаю!

В деревянном магазинчике Квасьнёк стучал досками, спускаясь с чердака на прилавок. В поисках спичек сбросил на пол тарелку. Заскрипела дверь, он выглянул с фонариком на лбу. В глубине лавчонки под чайником голубым пламенем горел огонь.

– Привет! Виктора разбудил?

В пещере ночь прошла в ожидании. Сыговский с Коисаром прожили ее дважды. Вначале Сыговский был рядом с Цубером один, потом, возвратившись с провизией из второго лагеря, спустился к ним по веревке Коисар.

– Долго же ты…

Часов у них не было, – время текло бесконтрольно: то сжималось, то растягивалось словно резина.

Перекусили, и Сыговский отправился вздремнуть. Нашел место в расщелине в трех метрах ниже надувной лодки Цубера. Забрался в спальный мешок, но ему все время мерещились шорохи, Цубер не отзывался. Он разговаривал с Коисаром.

Вскоре они поменялись местами. Теперь Сыговский подавал Цуберу воду, глюкардиамид с чаем, подслащенный сахаром и глюкозой. Ел сам. Он не знал, сколько прошло времени, когда Коисар проснулся и вылез из расщелины. Именно тут они услышали голоса. Кто-то шел сверху.

Спустились Очко и Остроух. Оказывается, сейчас был только еще вечер. Они-то думали, что ночь уже миновала, а она еще вся была впереди.

Очко выпутался из веревок, освободился от мешка с багажом и, подсев к Цуберу, принялся рассказывать про вертолет и американцев, про французов и столицу, про мексиканцев из Красного Креста, про посла, мексиканского врача, президента, госпиталь.

– Без врача мне не сдвинуться с места, – твердил Цубер.

Сыговский расстегнул ему спальный мешок, подставил бутылку и ощупал живот: не твердеет ли? Живот, к счастью, был мягким.

В 8 вечера Сыговский начал делать Цуберу уколы, назначенные доктором Меркадо. Цубер попросил снотворного. Ему дали полтаблетки мепробамата. Сыговский опасался, как бы это не подействовало на сердце.

Посовещавшись – решили, что Коисар и Очко отправятся во второй лагерь, чтобы отоспаться. Остроух остался с Сыгов-ским.

– О чем вы шепчетесь? – допытывался Цубер. Пришлось переписываться. Сыговский хотел знать, действительно ли спасательная операция получила такой размах. Около полуночи, & воскресенья на понедельник» написал: здесь может появиться врач?» Остроух ответил: «Не раньше чем во вторник вечером».

На площадке между церковью и школой слегка развидне-лось. Из домишка Исайи сквозь обмазанные осыпающейся глиной дырявые стены долетал тихий разговор мужчины с женщиной. Дети еще спали. Земля была влажная. Склоны гор затянула шевелящимися клочьями тумана – редкими, бурыми, посеревшими. Взгляд увязал в них, не в силах пробиться ко дну долины. Все в то утро двигалось как-то очень уж медленно, ползком. Стебли кукурузы плыли на клочке поля. Огромный камень умета-шался в размерах, погружаясь в пучину. Мир масатеков в тумане состоял из теней. В нем не было четких границ, постоянного места – все, на что ни кинь взгляд, уплотнялось и тут же рас-ачывалось, превращалось в мираж. Только'притупленный ум мог чувствовать себя здесь как дома. Нарушенное равновесие духа и глаза в пелене, неверие в истины, признание обманчивости всего сущего, примирение с непостоянством…

0|1|2|3|4|5|