ГЛАВА 10

ГИБЕЛЬ ПО ВИНЕ «УЧЕНЫХ»

ФАНТАЗЕРОВ

В экспедиции Беринга было не все благополучно. В те жестокие времена была сильна власть «слова и дела». Гвоздев, Гене, Хитрово, Овцын, Павлуцкий и другие участники экспедиции уже побывали в застенках и тюрьмах.

Кто-то явно преследовал одаренных и смелых людей.

Тайные доносы, ложные оговоры, затяжное следствие с пристрастием вредили делу Великой экспедиции.

В 1735 г. лейтенант Петр Ласиниус заплатил своей жизнью за попытку пройти из устья Лены в Восточное море. Из его команды в живых остались только восемь человек. Остальные погибли во время зимовки всего в ста двадцати верстах от Лены. (Ласиниус должен был прибыть с запада на Камчатку или Анадырское устье.)

Селенгинские геодезисты П. Скобельцин и В. Шетилов, бывшие когда-то вместе с Абрамом Ганнибалом у ворот Китая, искали дорогу к Восточному морю и Большой земле «из Иркутска через Нерчинск».

В 1734-1737 гг. они доходили до реки Зеи, исследовали Шилку, Аргунь и Амур. Беринг отправил карту и путевые записки геодезистов в Петербург.

Судьба же самого Беринга и его последней экспедиции была трагична из-за поисков выдуманной лжеучеными земли, называемой Землей Жуана да Гамы. Вот как это случилось.

Первые сведения о Японии поступили в Европу от всеведущих иезуитов в 1566 г. Среди испанских и голландских мореплавателей в начале XVII столетия распространились слухи, что к востоку от этого островного государства расположены земли, необычайно богатые серебром и золотом. Слухи были столь интригующими, что управление голландскими колониями из Батавии (ныне Джакарта) снарядило к берегам Японии экспедицию из двух судов. Корабль «Кастрикум» шел под командованием де Фриза, а «Брескус» вел Степ. Корабли разошлись у южной одсонечности Японии и Фриз продолжил свое плавание на север. Он побывал у берегов Иезо и ЮжноКурильских островов. Его отчет и внес великую путаницу. Остров Итуруп он обозначил как «Землю Штатов», придав ему совершенно неопределенные очертания, а восточнее его» на карте он показал «Землю Кампании», что могло быть только Урупом, но мореплаватель заверял, что это – часть Северной Америки. Де Фриз побывал и у берегов Сахалина, после чего в ноябре 1643 года вернулся на Формозу (Тайвань). Шесть лет спустя на карте португальца Тексейра (Тешейра) появилась «Земля Жуана да Гамы», расположенная по 44-45° северной широты к северо-востоку от Японии.

Кто такой да Гама? Откуда он взялся? Это был португальский моряк первой половины XVII века. Ходили слухи, что при плавании из Китая в Мексику он наткнулся на эту Землю. На картах этой части Тихого океана возникла полная неразбериха. Ничего, собственно говоря, страшного в этом не было, как и вполне простительны ошибки мореплавателей при тех сред

ствах навигации и наблюдения, не говоря уже о полной до того неизведанности.

Беда была в другом, причем на первый взгляд совсем не опасная. Возникла легенда о том, что на Земле Жуана да Гамы неисчислимые количества серебра. Хорошо известны рыбацкие и охотничьи побасенки.

В тавернах и портовых кабаках бывалые моряки несли несусветицу о Земле Жуана да Гамы, на которой стоит только побывать, чтобы обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь. Легенды обрастали подробностями, в которые трудно было поверить, но совершенно неотразимые по своей заманчивости. Дошло даже до того, что стали утверждать, будто бы большая часть Земли Гамовой – из серебряной руды, которая распускается наподобие сахару. Об этих баснях будто бы было доложено Петру I Евреиновым и Лужиным. Не столь важно, как отнесся царь к этим слухам, более значительно, что они сохранили свою прочность. Всего 5-6 лет прошло со дня смерти государя, когда Жозефом Делилем по поручению сената была составлена карта с «точным» обозначением расположения «Земли Кампании» и «Земли Жуана да Гамы». Более того: в 1739 г. Иваном Кирилловым в Петербурге была издана «Генеральная карта Российской Империи», на которой можно было видеть эту «серебряную землю».

21 мая 1739 г. капитан Мартын Шпанберг вышел из Болыперецка в «японский вояж». Его манила призрачная Земля Жуана да Гамы. Французский «географ» Дел иль помещал ее на своей карте против Камчатки. На всякий случай Делиль советовал для поисков Земли да

Гамы спускаться от Камчатки на юг к Земле Компании, не менее призрачной.

Корабли Шпанберга побывали у первых Курильских островов, а затем прошли там, где должна была находиться Земля да Гамы, но не встретили ничего.

Лейтенант В. Вальтон, спутник Шпанберга, отделившись от него, отыскал Японию, побывал у острова Хондо. Русские даже посетили дома японцев. Штурман Лев Казимеров расхаживал по японской «слободе» между деревянными и каменными домами и лавками, рассматривал фарфор, пестрый шелк, ел засахаренную редьку и покуривал японский табак. Когда Казимеров возвращался на корабль, его сопровождали японцы. Один из них преподнес Вальтону серебряный кувшин с красным вином.

Вальтон вернулся на Камчатку. Распивая с Крашенинниковым японское виноградное вино, он рассказывал, что в Японии много винограда, золота, жемчуга и сорочинского пшена. Земли Жуана да Гамы они не нашли, а Земля Компании и Земля Штатов оказались всего только островами Курильской гряды. Так исследователям открывалась истина.

В апреле 1740 г. Алексей Чириков просил Беринга дать бригантину, на которой Шпанберг ходил в Японию. Чириков рассчитывал осмотреть все места, что лежат «от Камчатки меж норда и оста, против Чукоцкого носа и протчия западной стороны Америки». Но Беринг отказал Чирикову, ссылаясь на то, что его предложение противоречит инструкции, вручённой капитан-командору в Петербурге. Надо искйть Землю Жуана да Гамы.

В столице в свое время Берингу навязали сокровище в виде Людовика де ла Кройера. Это был сводный брат того самого «географа» Жозефа-Николя Делиля, выписанный последним в Россию. Недоучившийся семинарист, а затем офицер французской службы в Канаде, де ла Кройер считался «профессором астрономии».

1727-1730 годы застали де ла Кройера на русском севере. Он определял там широту нескольких пунктов в Архангельской губернии и на Кольском полуострове. «Недостойный наблюдатель» делал при этом грубые ошибки. Только потом выяснилось, что истинная широта Вологды или Тотьмы не соответствует вычислениям де ла Кройера.

Осенью 1740 года де ла Кройер появился в Болынерецке на Камчатке. Его сопровождали служители, которые на самом деле занимались запретной торговлей пушниной, а выручкой делились с «профессором астрономии». Красильнйков, помощник де ла Кройера, определял положение Охотска, Болыперецка и Петропавловска, но знатный иностранец все эти труды молодого . исследователя приписывал себе.

Вечно хмельной от самогона из камчатской сладкой травы, Людовик де ла Кройер не расставался с картой, составленной его братом перед отправлением Великой Северной экспедиции Витуса Беринга. Южная оконечность Камчатки на этой карте была сильно повернута на запад. Прямо против мыса Лопатка находилась Земля Компании, а справа от нее простиралась Земля Жуана да Гамы, слева – Земля Иезо. На этих трех китах держались все познания Жозефа-Николя Делиля относительно севера Восточного океана.

Кроме карты Делиля мореплаватели получили в Петербурге чьи-то наброски – виды Земли Иезо, какой она должна открыться с моря. Тут же были написаны названия разных местностей Земли Иезо, указаны якорные стоянки, заливы и даже перечислены морские глубины.

Возможно, эти, с позволения сказать, лоции составлял тоже Жозеф Делиль. Рассматривая эту стряпню, спутник Беринга и Чирикова, честны 4 офицер русской службы Свен Ваксель переходил от громкого смеха к гневному возмущению. И Мартын Шпанберг утверждал, что он сам не имел права вводить людей в заблуждение и наносить Землю Иезо на карту, хотя и видел к северу от Японии несколько больших островов.

«Не нужно особых усилий и не требуется большой учености, чтобы, сидя в теплом кабинете, на основании отрывочных сообщений и произвольных догадок, вычертить подобные карты», – говорил Свен Ваксель.

Но Людовик де ла Кройер притащил с собой и разложил на столе карту своего сводного брата. Это произошло в мае 1741 г. в Петропавловской Гавани на Камчатке.

Де ла Кройер торжествовал. Совет офицеров, в котором и он участвовал, постановил плыть от Камчатки, избрав сначала курс «зюйд-остеностен по правому компасу» до 46°, т.е. к Земле Жуана да-Гамы. Если Земли не встретится, надо от 46° «иметь курс остен-норден».

Когда Земля будет отыскана, корабли пойдут подле нее «от оста к норду и от норда к осту». В том случае, если Земля будет простираться «меж зюйда и оста», то следует плыть на восток, пока Земля не покажется вновь. Вдоль бе

рега корабли начнут подниматься к северу до 65° северной широты, а потом повернут на запад к Чукотской земле. Тогда будет известно, «сколько меж Америкою и Чукоткою земли расстояния».

Людовик де ла Кройер вскоре взошел на борт пакетбота «Святой Павел» для… «показывания верного пути» Алексею Чирикову, как писал потом об этом уже в Париже ЖозефНиколя Делиль.

Беринг на корабле «Святой Петр» шел вслед за Чйриковым. Земли Жуана да Гамы не было и в помине. Под широтой 46°9' Беринг приказал изменить направление.

20 июня 1741 г. на море были буря и туман. Вокруг – водные просторы, никакой Земли Жуана да Гамы не было видно. Французу оставалось утешать себя травяным самогоном да воспоминаниями о своей службе в Канаде.

11 июля 1741 г. были усмотрены стволы деревьев, гонимые волнами, утки и тюлени.

В ночь с 14 на 15 июля мореходы под 55°36' с. ш. увидели землю, покрытую лесом. Это, как оказалось, был остров, который потом получил название остров Бейкер. Восточнее высился остров Принца Уэльского.

У неведомых берегов шумела буря. 15 июля штормовой ветер утих. Люди рассматривали с борта «Святого Павла» горы, увенчанные вечными снегами и покрытые «великим лесом», слышали рев сивучей, лежавших на островных берегах.

15 июля посланные Чйриковым люди во главе с Григорием Трубициным, подплыв на лодке к острову, промерили глубины залива. Па

кетбот пошел на северо-запад, отыскивая место, удобное для якорной стоянки.

18 июля 1741 г. произошло несчастье. На «Святом Павле» находился любимец Чирикова, «ревностный к службе отечества» боцманмат Абрам Дементьев. Он был известен как составитель морских чертежей.

Чириков поручил Дементьеву исследовать гавань возле залива Таканас на острове Якоби, набросать план, собрать образцы горных пород и отыскать источник пресной воды. Дементьев с десятью матросами взяли с собой компас и сигнальные ракеты, погрузили в лодку подарки, медную пушку и не возвратились на корабль.

Алексей Чириков послал на поиски боцмана Сидора Савельева, матроса Сидора Фадеева, плотника Наряжева-Полковникова и конопатчика Горина.

Но и вторая лодка исчезла. 25 июля с борта «Святого Павла» увидели лодку с индейцами. Она вышла из залива, куда были посланы Дементьев и Савельев. Вслед за первым челном показался второй. В первой лодке явственно были видны четверо индейцев; один был в красной одежде. Индейцы прокричали «Агай, агай». Обе лодки повернули обратно.

Два дня искал Алексей Чириков своих людей, но поиски пришлось прекратить.

Почти через двести лет приподнялась завеса тайны над гибелью отважных людей со «Святого Павла». Историк Аляски Т. Л. Эндрьюс в своей книге в 1922 г. сообщил:

«У племен ситка имеется глухое предание о людях, выброшенных на берег много лет тоТяу назад. Говорят, что их вождь Аннахуц, предок

вождя того же племени, ставшего преданным сторонником белых в городе Ситке в 1878 г., играл ведущую роль в этой трагедии. Аннахуц оделся в медвежью шкуру и вышел на берег. Он с такой точностью изображал переваливающуюся походку зверя, что русские, увлекшись охотой, углубились в лес, где туземные воины пегебили их всех до единого…».

Верить Эндрьюсу на слово, конечно, нельзя. Во-первых, клич «Агай, агай» выражает у индейцев миролюбие, слова призыва. Зачем же они, умертвив Дементьева, Сидора Савельева и их спутников, выплыли на лодке к кораблю с приветственными криками?

О первых русских людях на берегу Большой земли помнили долго. Есть письмо Н. А. Шелеховой к графу Зубову от 1795 года. В нем говорится об исчезновении Дементьева и Савельева, но с той лишь разницей, что письмо указывает на гибель в дремучем лесу у американского лукоморья не пятнадцати, а семнадцати русских людей.

Люди, посланные Шелеховым в 1788 г. на Аляску, видели в заливе Якутат светловолосых и белолицых обитателей, живших среди индейцев-колошей. Шелехов думал, что светловолосые – потомки спутников Чирикова, пропавших без вести в 1741 г.

В 1801 г. капитан О'Кейн передавал Александру Баранову, что в порту Букарелли (Бобровом) близ острова Принца Уэльского находили русскую одежду, подбитую лисьим мехом. От Якутата до Букарелли не так уж далеко. После этого рассказа Баранов вспомнил о Дементьеве и Чирикове, первооткрывателях острова Принца Уэльского.

В библиотеке Геттингенского университета хранится карта похода Чирикова, замечательная тем, что на ней показаны все высадки и даже место, где погибли отважные спутники командора «Святого Павла». Однако продолжим.

Треугольные носовые паруса «Святого Павла» были наполнены свежим ветром. К северу лежал материк Америки. 27 июля открылись высокие горы Фэруэтер и часть матерой земли близ Якутатского залива. Голубые ледники сползали в море. Это была страна ледопадов и диких скал. Впереди была исполинская гора Святого Илии.

Чириков повел пакетбот вдоль берега и прошел четыреста верст подле матерой земли. Справа находились остров Каяк, устье реки Медной, Чугацкий залив и Кенайский полуостров с его снежными вершинами. За рогом Аляски шла гряда Алеутских островов. Девятого сентября корабль стоял у каменных берегов острова Адак. Здесь произошла встреча с алеутами, которые показались Чирикову «мужиками рослыми». Командир «Святого Павла» выменял у алеутов древко стрелы, выточенное из кипариса, шляпу и образцы сурьмы.

Людовик де ла Кройер позабавил офицеров «Святого Павла» неожиданным заявлением, что он сразу же узнал в алеутах индейцев, с которыми когда-то встречался в Канаде.

Голод, цинга и жажда мучили офицеров и матросов корабля. Вслед за лейтенантом Иваном Чихачевым умер Михаил Плаутин. 20 сентября заболел цингой сам Чириков.

Через день пакетбот был у восточного берега

острова Агатту. На севере виднелись горы Атту, на северо-востоке – остров Семичи. Чириков настолько ослаб, что был «по обычаю приготовлен к смерти». Но он оказался из тех людей, которые «изнемогают, однако же трудятся». На своем, как он думал, смертном ложе Чириков вел путевой журнал и давал наставления штурману Ивану Елагину. Тот вел корабль сквозь «шторм великий с дождем и градом». С 5 октября корабль окружила «великая стужа», но гряда Алеутских островов была пройдена.

Двенадцатого октября 1741 г. «Святой Павел» вошел в гавань Петра и Павла. За какой-нибудь день до этого умер Людовик де ла Кройер, закончивший свой земной путь у берегов Камчатки.

В начале декабря Алексей Чириков составил два донесения в Адмиралтейств-коллегию. В начале похода «открылось что земли Ивана де Гамма нет», зато мореплаватели на 55°3б' северной широты «получили землю, которую признаваем без сумнения, что оная часть Америки"так писал в донесениях Чириков.

Он вычислил в русских верстах расстояние от Камчатки до Америки и открытые им земли привязал на карте своего плавания к Камчатке и Северной Калифорнии. (Путь вдоль Американской земли и весь возвратный путь Чириков обозначил красной краской.) Он писал о природе морских течений у американских берегов, о ветрах и туманах Восточного моря. Лучшим временем для походов от Камчатки к Северной Америке Чириков считал август и сентябрь с их ясными днями.

Несмотря на то, что подвиг был свершен и Америка открыта, Чириков в своем донесении

напоминал, что давно указывал на морской путь от Чукотки в сторону американского берега. Тяжело больной, покрытый темными пятнами – признаками цинги, он размышлял, не являются ли Алеутские острова продолжением материка Северной Америки.

«Морской солдат» Семен Плотников увез рапорт Алексея Чирикова с Камчатки в Якутск. Какова же судьба второго судна Великой экспедиции – «Святого Петра» и командора Беринга?

Когда 20 июня 1741 г. корабли «Святой Петр» и «Святой Павел» разлучились, штурман Беринга Софрон Хитрово начал отмечать в судовом журнале разные примечательные события.

16 июля он записал: «Открылся вид на огромную гору». Это была одна из высочайших вершин Северной Америки. В честь ее и остров Каяк был назван островом Святого Илии.

Когда корабль подошел к Каяку, камчатские аргонавты увидели «огнище и след человеческий и лисиц бегающих».

Софрон Хитрово, Стеллер, казак Фома Лепихин побывали на острове, нашли там земляную юрту, дощатое жилище, но людей не видели.

Из утвари, которой пользовались островитяне, русские взяли лубяной короб, черные стрелы, сосуды, весло.

Прошли вдалеке устье реки Медной, оставили по правую руку Кенайский полуостров, и в полночь 26 июля перед мореплавателями «в мрачном воздухе» предстал скалистый остров Кадьяк».

После этого были открыты остров Укамок, группа Шумагинских островов. Между острова

ми Шумагина и Андреяновскими люди Беринга впервые встретились с алеутами. Произошло это 5 сентября 1741г. Первым подарком алеутов были два жезла мира, увенчанные соколиными перьями. Через день Беринг подарил алеутам железный котел и несколько иголок.

Сквозь штормы шел корабль вдоль гряды Алеутских островов, между Новым Светом и Камчаткой. Все ближе был неведомый остров, на котором нашел себе могилу Витус Беринг.

О том, что было дальше, знают все. Песцы глодали ботфорты Беринга, который был еще жив. В предсмертных мучениях Беринг зарывался в песок, чтобы хоть немного согреться. Он погиб, возвращаясь от берегов Нового Света, в море между двумя великими материками.

Беринг верил в злополучную карту Делиля. Когда корабли разлучились, командор решил идти к югу, чтобы увидеть берега Земли Компании, и потерял ради этого несколько драгоценных дней.

«Святой Петр» достиг побережья Америки. Но Беринг не разделял общей радости. Он угрюмо сказал, что не знает, где они находятся. Незнакомая земля страшила его. Когда мореплаватели хотели идти вдоль американского побережья до 65° северной широты, им пришлось спускаться к югу до 48°. Все наоборот: там, где должен был простираться океан, вставала твердь; земля, которую обозначил Делиль, на деле оказалась открытым морем. Впоследствии Свен Ваксель писал, что у него закипала кровь, когда он вспоминал о бессовестном обмане. Он говорил, что обмануты прежде всего честные, храбрые люди, ценители морей, которые вы нуждены погибать по вине «ученых» фантазеров.

Сейчас, по истечении времени, по-разному можно истолковывать давно минувшие события. Один из серьезных исследователей высказался в том смысле, что Беринг в Петропавловске подчинился мнению де ла Кройера вопреки собственному убеждению. Вот это последнее-то как раз под большим сомнением. Шпанберг как-то сказал, что однажды Беринг обмолвился, будто бы держал в своих руках корабельный журнал брига «Кастрикум». Пополз слух, и среди экипажа родилось убеждение, что у командора хранится этот журнал, купленный им за большие деньги. Как всегда бывает, не требующая доказательства легенда обрастала подробностями: он же купил его в амстердамской остерии «Летучая рыба» за стопку золотых дукатов еще перед вербовкой своей в далекую Россию.

Сам Беринг ничего похожего не высказывал, и никто вопросов по этому поводу задавать, естественно, не решался. Есть, однако, основания предполагать, что «серебряный призрак» не только пугал командора карой за ослушание, но и привлекал его сам по себе. Достаточно взглянуть на карту плавания пакетботов «Святой Петр» и «Святой Павел». Они прошли одни и те же непогоды и штормы в одно и то же практически время, но насколько прямолинейнее путь Чирикова туда и обратно! Беринг почти все время отклонялся к южным широтам – это все надежда: а вдруг все же наткнемся на серебряную землю, может быть, не точно обозначенную на карте. И обратный от Америки путьэто опять поиски. На рейд острова Каяк Бе

ринг прибыл пятью сутками позже Чирикова. Историки справедливо упрекают его за то, что он не пожелал исследовать новый берег, а немедленно заторопился в обратный путь. Никакие доводы спутников на командора не действовали, он утверждал, что дорога их возвращения велика, и всякое может случиться, рисковать нельзя. И совсем уже непонятным становится при этих словах его то, что корабли снялись с якоря, не полностью обеспечив себя запасом пресной воды. Командор выгадывал время: еще раз пройти по широтам, где обозначена Земля Жуана да Гамы. А может быть! Он веровал…

Успехи А.И. Чирикова в экспедиции, конечно, несравнимо больше, нежели у Беринга, и не только потому, что он остался жив, привел обратно свой «Святой Павел» и сохранил его экипаж. Он не торопился и привез много полезных сведений о том материке, к которому стремились: о берегах, ветрах, туманах, морских течениях, растительности, населении, обычаях.

Когда «Святой Павел» еще шел в Америку, и на широтах, где на картах была обозначена Земля да Гамы, оказалась чистая водная гладь, «астрономии профессор» заперся в каюте с бочонком самогона из камчатской сладкой травы, после чего стал грозить Чирикову немилостью петербургского начальства за то, что тот не желает искать серебряных берегов Земли Жуана да Гамы.

Чириков неуклонно держал курс на северовосток, но если бы мы сказали, что «серебряный призрак» его совершенно не коснулся, то такое заявление вряд ли было оправданным. Сам ли, или по приказанию Беринга, значение

поисков серебра он осознавал очень хорошо. Но не обязательно на мифической Земле Жуана да Гамы.

В книге С. Н. Маркова «Земной круг» (см. список литературы), составленной на большой научной основе, есть маленькая глава – «Ломоносов сжимает кулаки». Давайте прочтем ее и наверняка после этого выясним, кто же усердствовал в присвоении открытий русских первопроходцев, в том числе Беринга, Чирикова и других.

Федор Соймонов в 1764 году получил записку от Екатерины Второй. Императрица извещала старого адмирала о том, что получила составленную им карту «об Американских островах».

«Я знаю, что сии острова вашим радением найдены. Так вашим добром да вам же челом», – писала Екатерина.

За две недели до этого она издала тайный указ, в составлении которого принимал участие Михайло Ломоносов. Для поиска морского прохода Северным океаном в Камчатку повелевалось идти из Архангельска на Шпицберген, а затем «в вест, склоняясь к норду» до гренландского побережья, откуда – «простираться подле оного на правую руку к западно-северному мысу Северной Америки».

Поход от Груманта к Америке надлежало хранить в тайне. Но уже осенью 1764 г. в парижской печати было сообщено об этом замечательном предприятии.

Ломоносов в гневе сжимал свои пудовые кулаки. И было от чего. Он набросал тогда горькие строки, найденные потом в его архиве:

«Беречь нечево. Все открыто Шлецеру сумасбродному. В российской библиотеке есть больше секретов. Вверили такому человеку, у коего нет ни ума ни совести», – записал Ломоносов на обороте рисунка, изображающего рукава Северной Двины.

Он говорил о «шумахерщине», о том, что он, Ломоносов, за то терпит, что старается «защитить труд» Петра Великого, с тем чтобы русские показали свое достоинство всему миру.

«Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют»,писал он дальше.

Много горечи накопилось у него к тому времени. Он знал, что еще не так давно Иоганн Даниил Шумахер тайно переправил за границу карту славных походов Чирикова и Беринга. В это же время Жозеф-Николя Делиль скрипел пером, заполняя наблюдательные листы, которые он завел на каждого русского геодезиста.

Ломоносов негодовал на «злобныя поведения господина Миллера», которого обвиняли в разглашении сведений о походах русских на северо-восток.

Кто-то сумел переправить за границу тоже не подлежащую оглашению «Генеральную карту Северного моря». Ее отпечатали в 1749 г. в Берлине, указав, что она составлена по последним исследованиям путешественников из Западной Европы.

А чем объяснить такой случай. К осени 1754 г. было закончено гравирование «Карты новых открытий в Восточном море». Ее изготовлял И. Ф. Трускотт «под смотрение» Миллера, резал русский мастер И. Кувакин. Но печатной

карты этой, кроме одного, якобы пробного ее оттиска, в русских хранилищах не найдено до сих пор.

Тот же Трускотт закончил в 1755 году «Карту земли Камчатки». За ней «смотрел» Миллер.

Дели ль, несмотря на резкую отповедь Ломоносова и других русских ученых, однажды пригласил в Сибирь своего соотечественника Жана Шапп д'Отроша. Повод для этого был: 5 июля 1761 года ожидалось прохождение Венеры перед диском Солнца.

Вскоре самонадеянный Шапп появился в Петербурге, откуда поспешил в Тобольск. В то время тогдашний комиссар книжной лавки Академии наук был вынужден донести, что лавка осаждается иностранцами, требующими «Большой Российский Атлас». Эти настойчивые «любители» русской географии проявляли особую любознательность в отношении карт о русских открытиях в Америке.

Шапп, наблюдая Венеру, не оставил без внимания и такие вопросы, как исследование Камчатки или состояние торговли Китая с Сибирью.

Миллеру наблюдатель Венеры прислал около десятка писем; содержание которых до сих пор не известно. Эти послания Миллер хранил в особом разделе своего архива.

Возвратившись во Францию, Шапп д'Отрош написал «Путешествие в Сибирь», полное оголтелой клеветы на нравы сибирских жителей. Сочинение это вышло уже после смерти Ломоносова.

К книге Шаппа были приложены перевод знаменитого труда Степана Крашенинникова

«Описание земли Камчатки» и карты СевероВостока – несомненно, русского происхождения. Более того, неизвестное лицо, давшее предисловие к переводу, обнаруживало прекрасное знакомство с содержанием предсмертных рукописей героя исследования Камчатки. Трудно сказать, кто был этот скромный, пожелавший остаться неизвестным, знаток архива Крашенинникова.

Во всяком случае, достоверно известно, что Миллер имел доступ к трем камчатским картам, связанным с трудами Степана Крашенинникова.

Но почему Крашенинников так привлек внимание Шаппа? В год, когда д'Отрош приветствовал появление Венеры, заслоняющей Солнце, его соотечественник Жозеф де Гинь в книге по истории гуннов, тюрок и монголов заявил, что еще в V веке нашей эры Камчатка и Алеутские острова были мостом для сообщения Китая с Америкой. После этого иноземцы и осадили книжную лавку Академии наук, а Шапп д'Отрош стал разузнавать о драгоценном наследстве Крашенинникова, умершего в бедности на чердаке дома на Васильевском острове.

Так пристально следили иностранцы за каждым шагом русских людей в сторону Тихого океана. Слишком много знал об этом Ломоносов. Ему портили кровь и Шумахер, и Делиль, и Шапп, и Тауберт и высокоумный и злобный Франц-Ульрих-Теодор Эпинус.

«Если не пресечете, великая буря восстанет», – писал Ломоносов за своим дубовым столом.

В 1764 г., когда Ломоносов уже претворял

ГЛАВА 11

КРУШЕНИЕ ЛАПЕРУЗА

Вспоминая этот день, Рис Дискомб, новозеландец по происхождению, электромеханик по специальности и исследователь морских глубин по призванию, признался:

«Рассчитывать мы, конечно, могли только на везение, потому что место для поисков выбрали почти наугад. Можно было только предполагать, что «Буссоль» затонула где-то здесь, к юго-западу от Ваникоро, с внешней стороны полосы рифов, окружающих остров чуть ли не сплошным кольцом. Мы выходили в океан изо дня в день, я нырял в воду и ждал, когда же мне повезет…»

Работа шла медленно, потому что океан вблизи Ваникоро, одного из островов группы Санта-Круз близ архипелага Новые Гебриды на удивление беспокоен, и ясные, тихие дни здесь настоящая редкость. Случалось, подводные поиски приходилось сворачивать уже спустя несколько минут после их начала – громадные волны поднимались неожиданно, и экспедиционное судно спешило к берегу. Но, все-таки, находки появлялись одна за другой. Обломки старинных пушек, куски свинцового балласта… И настал наконец еще один памятный для экспедиции день, когда чна одном из таких кусков, очищенном от ила, кто

то заметил старинное клеймо Брестского судового арсенала (о том, что было до Дискомба мы узнаем в конце главы).

Теперь же сомнений почти не осталось: экспедиция Дискомба действительно нашла место, где затонула «Буссоль» – одно из двух судов, которыми командовал французский мореплаватель Жан Франсуа Лаперуз.

Это было в 19.62 году. События же, которые имели самое прямое отношение к поискам энтузиаста-исследователя Риса Дискомба, жителя Порт-Вила на Новых Гебридах, начались чуть ли не на два столетия раньше.

Комментарии и попытку разгадки гибели экспедиции Лаперуза мы узнаем у французского писателя Жоржа Блока*.

Маршрут кругосветного плавания, предписанный Лаперузу, превосходил все, что было известно до той поры: из Бреста идти к Канарским островам, обогнуть мыс Горн, сделать остановку на острове Пасхи, затем на Сандвичевых островах, идти вдоль американского берега на север, снова спуститься к югу, от американского побережья направиться в Японию и достичь Китая; вдоль азиатского берега идти на север, потом снова повернуть к югу и плыть до Новой Голландии (Австралии); вернуться во Францию через Молуккские острова, Иль-деФранс (остров Маврикий) и мыс Доброй Надежды. Людовик XVI думал проявить щедрость, назначая для завершения кругосветного плавания четыре года. Удивительно, что Лаперуз почти уложился в эти сроки.

I

' Блон Ж Великий час океанов. Т. 2. Атлантический океан; Тихий океан; Полярные моря. Пер с фр. А.М.Григорьева. – М.: Славянка, 1993.-c.446.

1 августа 1785 года вышел из Бреста с двумя фрегатами – «Буссоль», которым командовал он лично, и «Астролябия». Этот корабль вел капитан Флерио де Лангль. Всего в экспедиции было 242 человека, 17 из них – ученые и художники. Чтобы не оставлять короля в неведении, была разработана программа доставки вестей.

В первом письме Лаперуз приносил королю извинения за небольшую задержку почты. «За четырнадцать месяцев мы обогнули мыс Горн, проплыли вдоль всего американского берега до горы Сент-Эли; исследовали этот берег с большой тщательностью и 15 сентября прибыли в Монтерей. Мы устраивали стоянки на разных островах Южного моря и прошли по параллели Сандвичевых островов пятьсот лье с востока на запад. Я простоял сутки на острове Мауи и прошел новым проходом, который англичане не смогли обследовать».

В менее официальных посланиях, прибывших с той же почтой, подробности были красочнее. Когда «Астролябия» и «Буссоль» вышли из Магелланова пролива, сообщалось там, их встретило целое стадо китов, этих властелинов моря, «хором выпускавших фонтаны». Стоянка в заливе Консепсьон, в Чили, была предлогом для описания совершенно очаровательных, как уверяли корреспонденты, чилийских дам. 8 апреля подошли к острову Пасхи. Мужчины там ходили обнаженными, женщины были лишь слегка прикрыты. Удивительно, что гигантские статуи не возбудили у французов большого любопытства: «Это не идолы, а скорее могильные памятники». Никого не заинтересовало, как перевозились* и воздвигались эти тяжелые глыбы. Отношения с

туземцами сложились превосходные, главным образом благодаря тому, что Лаперуз не допускал никаких наказаний за воровство. Напротив, при отъезде французы оставили на острове коз, овец, свиней и посеяли на вулканической почве семена апельсинов, лимонов, моркови, кукурузы, капусты и хлопка.

Сообщение заканчивается на оптимистической ноте, чтобы порадовать Людовика XVI: «До сего времени не пролито ни капли туземной крови, на «Буссоли» нет ни одного больного. Погиб только слуга на «Астролябии». К сожалению, в той же важной почте было еще одно письмо, написанное позднее и совсем не такое утешительное. «Буссоль» и «Астролябия» вошли в естественную, еще не исследованную гавань в южной части Аляски. «Представьте себе водный бассейн, – писал Лаперуз, – такой глубины, что ее нельзя измерить в середине, окруженный очень высокими горами, покрытыми снегом. Я ни разу не видел, чтобы хоть единый порыв ветерка рябил поверхность этих вод. Волновалась она только от падения огромных кусков льда, которые обрушиваясь, производят шум, разносящийся далеко по горам». В середине бухты зеленые, покрытые лесом острова. В знак гостеприимства туземцы размахивают кусками белого меха. «Мы уже считали себя самыми счастливыми мореплавателями, но в это время нас поджидала большая беда, которой нельзя было предвидеть».

Двухмачтовая парусная лодка с «Астролябии» и шлюпка поменьше с «Буссоли» получили задание определить глубину бухты. Проплывая между островами, тридцать моряков высадились на

одном из них, чтобы поохотиться. «Столько же ради удовольствия, как и ради пользы». И вот шлюпка вернулась одна, а ее командир рассказал о случившемся несчастье. Вынесенная из прохода приливной волной, «катившейся со скоростью трех или четырех миль в час», двухмачтовая шлюпка была выброшена на подводные скалы и разбилась. Двадцать один человек, в том числе шесть офицеров, погибли. Все они были молодые люди, самому старшему из них всего тридцать три года. «Не постыжусь признаться, – писал Лаперуз, – что с тех пор, как это случилось, мои сожаления сто раз сопровождались слезами». Бухту назвали Гаванью Французов (теперь залив Литуйа), а на серединном острове возвели памятник.

В конце августа 1787 года в Версаль поступили новые вести от Лаперуза. Почта была передана в Макао на один французский корабль 3 января. Личная корреспонденция, лежавшая отдельно, содержала дневник плавания до самой стоянки в Макао и карту северо-западного побережья Америки, которая была, как писал командор, «несомненно самой точной из всех, какие составлялись до сих пор». Лаперуз сообщал об открытии островов Неккер и ЛаБасс, о заходе «на один из островов к северу от Мариинских, откуда направился в Китай». В первых числах августа он рассчитывал быть на Камчатке, от нее идти к Алеутским островам, а потом плыть, «не теряя ни минуты», в Южное полушарие.

В октябре 1787 года фрегат «Проворный», прибывший из Манилы, доставил новую почту. Из этих писем стало известно мнение Лаперу

за о китайском правительстве, «самом несправедливом, самом притесняющем и подлом на свете». В Маниле, на Филиппинских островах, еще одно обстоятельство вызвало негодование великого путешественника: «Беда грозит уничтожить остатки благополучия – налог на табак!»

Минет целый год, прежде чем придет сообщение о том, что Лаперуз лишь немного ошибся в намеченных сроках и что в сентябре он был на Камчатке.

К географическим сводкам путевых заметок были приложены секретные сведения, одно из которых касалось Формозы: «Остров Формоза (ныне Тайвань) имеет очень важное значение, и та страна, которая им завладеет, сможет с помощью угрозы добиться от Китая всего, что пожелает».

7 сентября 1787 года в Авачинской бухте, в Петропавловске, «Буссоль» была встречена выстрелами из пушек. Это был салют и приветствие Лаперузу. Комендант русской крепости получил из Версаля сухопутным транспортом депеши, предназначенные французскому капитану. Там было сообщение о присвоении ему звания командора эскадры, подписанное 2 ноября 1786 года.

Теперь стало известно, что оба фрегата ушли в Южное полушарие. Вестей от них не ожидалось до самой остановки в Иль-де-Франс, намеченной на декабрь 1788 года. Людовик XVI был удивлен, получив 5 июня 1789 года почту из Новой Голландии (Австралии), отправленную английским капитаном. 26 января 1788 года туда прибыл Лаперуз после задержавшего его в пути трагического происшествия, о котором он дал подробный отчет.

Ещё раз переплыв почти весь Тихий океан, корабли подошли к архипелагу Мореплавателей и сделали стоянку на острове Мауна. Появились туземцы, опоясанные водорослями наподобие мифологических морских богов. Красивые женщины ходили обнаженные. Поведение островитян не было враждебным. Моряки смогли получить кокосы, гуаяву, бананы, кур и свиней. Лаперузу эта краткая стоянка показалась идиллической, мастерство местных жителей привело его в восторг: «Я был удивлен до крайности, когда увидел там большую плетеную постройку. Лучший архитектор не мог бы дать более изящного изгиба краям эллипса, завершающего эту хижину». Перед отплытием Флерио де Лангль вышел на берег с нарядом матросов, запасавших пресную воду, и прихватил с собой разные мелкие подарки, чтобы оставить у туземцев хорошее воспоминание о французах. Островитяне устроили из-за них драку, самые сильные захватили почти все. Те, кому ничего не досталось, винили за это не своих соседей, а дарителей. Они начали бросать камни, что было очень опасно. Флерио де Лангль мог бы дать команду открыть огонь, но, помня наставления короля, предпочел отдать приказ вернуться на корабль. В него попал камень, и он пошатнулся. Когда сопровождавшие его моряки хотели защитить капитана, их намокшие ружья оказались бесполезными. Двенадцать человек, в том числе и Флерио де Лангль, были убиты.

За два с половиной года экспедиция, которой Людовик XVI желал такого мирного плавания, потеряла тридцать четыре человека. (Участь Магеллана и Кука!)

На этом теряются следы экспедиции Лаперуза. Великая Французская революция, залившая кровью всю страну, задержала и поиски Лаперуза. Лишь в феврале 1791 года Национальное собрание признало «необходимость спасения Лаперуза и его моряков». Только спустя еще семь месяцев из Бреста отплыли два корвета под командованием контр-адмирала д'Антркастро. Прошло уже три с половиной года с тех пор, как «Буссоль» и «Астролябия» покинули Австралию.

Никому не хотелось верить в смерть Лаперуза и его спутников. Может быть, для собственного успокоения предпочитали думать о них как о пропавших без вести, заброшенных на какой-нибудь далекий остров. Командор эскадры продолжал числиться в ведомостях морского флота, и мадам де Лаперуз продолжала аккуратно получать жалованье своего мужа.

Тем временем Брюни д'Антркастро умирает от лихорадки, так и не найдя следов Лаперуза. 21 июля 1793 года тело адмирала хоронят со всеми почестями в океане, а ровно шесть месяцев до того голова короля Франции скатилась на эшафот. Садясь в повозку, которая должна была его доставить на площадь Революции, Луи Капет – исторический факт – спросил своего палача: «Нет ли вестей о Лаперузе?»

Вестей не было.

Дальнейшая история поисков экспедиции Лаперуза вызывает также немалый интерес.

Командир английского судна Питер Диллон много лет исследовал Коралловое море. В этих краях для него не было тайн – кроме одной, в которую он-то и хотел проникнуть.

На острове Тикопия, где он пробыл несколько месяцев, туземцы продали ему за хорошую цену гарду от эфеса шпаги. На ней был выгравирован герб. Питеру Диллону показалось, что это герб Лаперуза. Имя великого мореплавателя знали все моряки мира. Долго плававший в этих морях Диллон говорил на многих местных наречиях, и он стал расспрашивать жителей острова Тикопия. Они ему сообщили, что последние годы к ним привозили серебряные ложки, топоры, чайные чашки те немногие рыбаки, которые отваживались уплывать к далекому атоллу Ваникоро. Жители этого островка, продавая свои сокровища, рассказали историю о двух французских кораблях, которые когда-то, очень давно, сели на мель у их берегов. Одни утверждали, что моряки с кораблей утонули, другие, что они были убиты.

Питер Диллон хотел немедленно отправиться к Ваникоро, но судовладельцы ждали его в Пондишери, и он не осмелился отклониться от своего курса. По прибытии Диллон рассказал обо всем, что слышал, показал гарду шпаги и обратился к Ост-Индийской кампании с просьбой послать его на место предполагаемого кораблекрушения. В 1827 году из Пондишери под его командованием вышло судно «Поиск». На борту судна находился официальный представитель Франции Эжен Шеньо.

7 июня подошли к острову Ваникоро. Добиться признания туземцев удалось не сразу, но в конце концов они обо всем рассказали. Многомного лун назад к ним прибыли направляемые Духами два судна, одно из них разбилось на скалах. «Наши предки хотели видеть их вбли

зи, но те направляли в них огненные шарики, несущие смерть». Потом боги дали благословение стрелам, и предки смогли перебить всех духов с корабля.

Другое судно, рассказали туземцы, выбросилось на песчаный пляж. Его вели не воинственные духи, они раздавали подарки. Их вождь, у которого, как и у других, впереди над лицом выступал из двух пальм длинный нос, разговаривал с луной посредством палки. Другие Духи, стоявшие на одной ноге, день и ночь охраняли лагерь, где за деревянными загородками их друзья строили из большой лодки лодку поменьше. Все одноножки постоянно потрясали железными палками. Через пять лун после прибытия Духи уплыли на своей маленькой лодке.

Как потом догадались, рассказ изобиловал сложными оборотами и своевольными прикрасами. Питеру Диллону удалось объяснить некоторые выражения рассказчиков: «длинные носы» были треуголками, «палка, служившая для разговоров с луной» – подзорная труба, «одноножки» – часовые, неподвижно стоявшие на часах, а железные палки – их ружья. На дне моря, совсем недалеко от берега, обнаружили бронзовые пушки и корабельный колокол, на котором можно было разобрать надпись: «Меня отлил Базен, Брест 1785». Выудили якоря и бронзовые мортиры.. Туземцы продали Диллону дощечку с вырезанной на ней королевской лилией, подсвечник с гербом (это был, как потом узнали, герб Колильона, одного из натуралистов Лаперуза) и другие мелкие предметы, которые заносились в подробную опись в присутствии Шеньо.

В апреле 1828 года капитан Диллон прибыл в Калькутту. Там его ждало новое поручение: лично доставить собранные предметы королю Франции. В феврале 1829 года он приехал в Париж. Карл X сразу принял его, пожаловал ему орден Почетного легиона, назначил 10000 франков в качестве вознаграждения и 4000 франков пожизненной пенсии. По крайней мере одного человека крушение Лаперуза сделало счастливым.

В то самое время, когда Питер Диллон покупал на острове Тикопия гарду от шпаги, из Тулона вышел капитан второго ранга ДюмонДюрвиль, официально назначенный для поисков «Буссоли» и «Астролябии», о которых тогда еще ничего не было известно.

Любой портрет Жюля Себастьяна Сезара Дюмон-Дюрвиля позволяет сказать, что характер у этого человека был нелегкий. Он сам рассказывал, как в детстве ему хотелось, чтобы мать называла его волком, позднее товарищи по лицею в Кане прозвали его медведем, а потом офицеры – совой. Несмотря на зоологические прозвища, это был мужчина с хорошей внешностью. В двадцать шесть лет он женился на молодой девушке по имени Аде ль, необыкновенная красота которой была, по его словам, «лишь самым малым ее достоинством». И вот Дюмон-Дюрвиль отправляется в плавание на «Раковине», переименованной по этому случаю в «Астролябию», получив двойное задание: расширение научных сведений о Полинезии и поиски следов своего знаменитого предшественника.

Выйдя из Тулона 25 апреля 1826 года, вто

рая «Астролябия» обогнула мыс Доброй Надежды при разбушевавшемся море (Дюмон-Дюрвиль измерял волны почти 30-метровой высоты), пересекла Индийский океан, прошла через архипелаги Океании в Тихий океан, достигла Новой Зеландии, поднялась к северу до острова Тонгаталу, вернулась на юг до земли Ван-Димена, где в декабре 1827 года бросила якорь под стенами Хобарт-Тауна. За это время были составлены новые карты, сделаны анатомические таблицы, собраны образцы минералов, но судьба Лаперуза оставалась все такой же загадочной.

Несколько упавший духом Дюмон-Дюрвиль стал разбирать почту из Франции, ожидавшую его на этой стоянке. Просматривая уже довольно старый номер «Ла Газет», он обнаружил статью, где некий Диллон рассказывал историю серебряной гарды от эфеса шпаги, принадлежавшей якобы Лаперузу и привезенной с какого-то атолла Ваникоро.

Читая эти строки, Дюмон-Дюрвиль не мог знать, что Диллон тем временем отправился на Ваникоро и забрал то, что осталось от экспедиции Лаперуза. Дюмон-Дюрвиль отдает приказ о немедленном отплытии, и через несколько недель форштевень новой «Астролябии» уже рассекал воды, в которых некогда плавала и затонула предшественница.

Французам было трудно перевести осторожные, неясные и противоречивые объяснения туземцев, но вещественные доказательства были убедительны. «Наши люди,– писал ДюмонДюрвиль, – увидели на дне моря на глубине трех или четырех саженей, якоря, пушки, пушечные ядра и особенно большое число евин

цовых пластинок. Я отправил баркас, приказав поднять со дна хотя бы один якорь и одну пушку, чтобы привезти их во Францию как неопровержимое доказательство крушения наших несчастных соотечественников».

Туземцы вроде бы говорили, что несколько лун назад приезжали белые люди искать обломки, но Дюмон-Дюрвиль не был уверен, что правильно истолковал их слова. Зато у него была уверенность, что он выполнил свое второе задание и может объявить всему миру, где по крайней мере погиб Лаперуз.

Вблизи того места, где разбились корабли, был возведен памятник, очень простая прямоугольная призма высотой в десять футов, увенчанная пирамидой. Когда ясным мартовским утром 1829 года от острова отплывала «Астролябия», на берегу собралось сотни две туземцев. Самые старшие из них были свидетелями трагических событий и, может быть, даже сыграли в них жестокую роль, но более подробные расспросы были бесполезны. Гром пушечных выстрелов на «Астролябии» прозвучавших как последний долг погибшим, распугал всех людей на берегу.

Обратное плавание было долгим и опасным, длилось оно целый год, и вот наконец «Астролябия» причалила в Марселе. Дюмон-Дюрвиль привез с собой 65 новых карт, более 7000 образцов растений, столько же минералов, 10000 анатомических таблиц, многочисленные зарисовки и, самое главное, разгадку тайны гибели Лаперуза. С огромным разочарованием он узнал о недавнем приезде в Париж англичанина Питера Диллона и о том, что его принял Карл X. Вещи, привезенные Диллоном, находились, веро

ятно, в Морском музее, так что пушка и якорь, поднятые с таким большим трудом, будут не таким уж важным добавлением. По окончании плавания ни Дюмон-Дюрвиль, ни его спутники не были вознаграждены. «Глубоко опечаленный, уязвленный в самых своих сокровенных чувствах, я отстранился от дел».

Этот отважный капитан погиб в железнодорожной катастрофе с женой и сыном в мае 1842 года, когда отправился из Парижа в Версаль за получением Большой золотой медали Географического общества.

Так, ни Питеру Диллону, ни Дюмон-Дюрвилю не удалось полностью выяснить обстоятельств гибели Лаперуза. Атолл Ваникоро раскрыл свои последние тайны не профессиональному мореплавателю, а известному вулканологу Гаруну Тазиеву. Он отправился туда в 1959 году с бригадой отлично оснащенных водолазов. Лагуна отдала последние остатки: шесть– якорей, пушки, ядра, латунные гвозди. Был найден серебряный рубль с изображением русского царя Петра I. Кому могла принадлежать такая монета, кроме участников экспедиции Лаперуза, единственной в XVIII веке экспедиции, достигшей берегов Сибири и плававЩей затем в южных морях?

Гарун Тазиев расспросил самого старого человека на Ваникоро, и тот поведал ему очень ясную устную легенду, дошедшую через четыре поколения. В ней говорилось о двух больших кораблях и о том, как погибло много белых людей…

ГЛАВА 12

УЖАСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ВЛАСТЕЛИНОВ ЮГА

Едва ли зимовщики мыса Эванс могли предположить, что терпеливый, доброжелательный, воспитанный, но в то же время довольно замкнутый и не всегда приспособленный к условиям антарктической зимовки Эпсли Джордж Черри-Гаррард (кличка «Вишенка») – выпускник Оксфорда и участник «без научной квалификации» Британской Антарктической экспедиции 1910-1913 годов, во главе которой стоял капитан первого ранга английских Королевских ВМС Роберт Фолкон Скотт, создаст документреквием, второй по значимости и силе после дневника самого Р. Скотта.

Целью Британской Антарктической экспедиции было именно достижение полюса – так считала общественность Англии и читатели газет во всем мире, что ставило экспедицию в их глазах в особое положение по сравнению с предшествующими. И когда события развернулись так, как они развернулись, фокус восприятия широкого читателя сконцентрировался на судьбе именно полюсного отряда. За пределами интересов любителей газетных новостей остались и исчезновение северного отряда во главе с В. Кемпбеллом, и научные результаты экспедиции в целом, и значение случившегося для последующего изучения ледяного материка. На многие вопросы ответили научные результаты экспедиции, дневник самого Р. Скотта, воспоминания других участников экспедиции. Э. Черри-Гаррард, не рискуя из-за недостатка личного опыта настаивать на

своей оценке ряда спорных моментов в деятельности экспедиции, подает эти события глазами их участников, привлекая массу документов и ссылок, что резко выделяет его книгу среди публикаций других участников экспедиции. Отрывки из его книги* и записи самого Р. Скотта составляют основу настоящей главы, рассказывающей, пожалуй, о самой ужасной трагедии в истории покорения Южного полюса Земли.

Прежде чем приступить к изложению интересных подробностей, сообщим о сути страшного путешествия Р. Скотта.

Сам Р. Скотт, объясняя свою неудачу в «Послании обществу», ссылается на непогоду. Действительно, в это время наступила антарктическая зима, которая и не могла быть иной. Важно другое: имевшимися транспортными средствами выполнить намеченный маршрут в более короткие сроки было невозможно. Р. Скотт знал об этом и, планируя возвращение полюсного отряда на период с середины марта до начала апреля, тем самым обрекал свой отряд на испытание антарктической зимой. Можно считать, что выполнение маршрута в таких условиях и такими средствами (в отличие от норвежцев Амундсена) было уже за пределами человеческих возможностей. На фоне этого совершившаяся трагедия выглядит скорее закономерной, чем случайной.

И такой вывод подтверждается еще целым рядом примеров в действиях людей из ближайшего окружения Р. Скотта, прежде всего лейтенанта Эванса. Дело в том, что признаки опас

' Черри-Гаррард Э. Самое ужасное путешествие. Пер с англ. – Л.: ГИдрометеоиздат, 1991. – 552 с.

ного изнурения людей появились спустя три месяца после начала маршрута. Очевидно, трехмесячный срок – предельный для безопасной работы в данных условиях. Затем начинается борьба за выживание, где любое неблагоприятное стечение обстоятельств может оказаться роковым. В отряде Э. Эванса при приближении к базе (как впрочем, и в отряде самого Р. Скотта) часть людей уже оказалась на грани истощения. Об этом свидетельствует снижение темпа движения, и соответственно, более пологая «ветвь» графика, начиная с конца января. К счастью для людей из отряда Э. Эванса – они возвращались еще в конце антарктического лета. Когда отдельные люди теряли способность идти, до базы оставалось около сотни километров. В сложившейся обстановке любая случайность могла иметь роковые последствия.

В отличие от отряда Э. Эванса, Р. Скотт и его люди накануне гибели оказались в заведомо худшем положении. Во-первых, из-за большого расстояния до базы (свыше 260 км) и, во-вторых, из-за наступившей антарктической зимы. В создавшейся ситуации эти обстоятельства не давали остаткам отряда Р. Скотта каких-либо реальных шансов на благополучное возвращение. Отряд Р. Скотта погиб, исчерпав возможность к действию. В свою очередь причины гибели участников похода на полюс обусловлены ошибками в планировании всей полюсной операции, из которых главная – несоответствие средств (прежде всего транспортных) и цели.

В полюсной операции ни лошади, ни моторные сани не оправдали себя, и в конце концов люди сами впряглись в нарты. Видимо, еще в

процессе полюсного похода Р. Скотт пытался переосмыслить ситуацию и внести ряд корректив относительно собачьих упряжек, роль которых резко возрастала. Собачьими упряжками в его экспедиции заведовал некто Сесил Мирз, фигура неординарная даже в созвездии личностей, зимовавших на мысе Эванс. Р. Скотт принял его в экспедицию по рекомендации непосредственно Адмиралтейства. Этот человек с десяток лет прожил на Дальнем Востоке, хорошо знал его русскую часть, а также прилегающую Сибирь, которую однажды пересек до мыса Челюскина. Он говорил по-русски, по-китайски и даже на хинди. Участник англо-бурской войны. В глазах своих товарищей по зимовке это был бродяга из бродяг и вдобавок искатель приключений, соприкасавшихся странным образом с военным ведомством. Неудивительно, если считают, что этот человек был связан с военной разведкой. Так или иначе, но именно С. Мирз закупил в Хабаровске и Николаевске на территории России несколько десятков собак для экспедиции Р. Скотта, проделав позже аналогичную операцию с лошадьми в Харбине (Манчжурия), а также нанял каюра Дмитрия Гирева и конюха Антона Омельченко – они стали первыми русскими, зимовавшими в Антарктиде. Однако в экспедиции его отношения с Р. Скоттом не сложились, по вине последнего – он слишком любил объяснять С. Мирзу, как надо обращаться с собаками, одновременно недооценивая этот вид транспорта.

1 июня 1910 года «Терра-Нова» вышла из Вест-индских доков в Лондоне, а 15 июня – из Кардиффа. Судно взяло курс на Новую Зеландию,

там были пополнены и уложены его грузы, взяты на борт собаки, пони, моторные сани, кое-какие дополнительные запасы продовольствия и снаряжения. Здесь же поднялись на борт те офицеры и ученые, которые не плыли из Лондона. 29 ноября 1910 года судно, наконец, отчалило, взяв курс на юг. 4 января 1911 года оно прибыло в залив Мак-Мёрдо, и меньше чем за две недели полярники построили себе дом на мысе Эванс и выгрузили все вещи. Вскоре после этого судно ушло. Высаженная на мысе Эванс партия во главе со Скоттом известна как главная партия.

Предполагалось, что для выполнения научных задач экспедиции на Земле Короля Эдуарда VII высадится вторая партия с меньшим числом людей под началом Кемпбелла. В поисках подходящего для высадки места группа Кемпбелла встретила в Тигровой бухте норвежскую экспедицию Руала Амундсена на бывшем корабле Нансена – «Фраме». Кемпбелл с пятью товарищами высадились в конце концов на мысе Адэр и построили себе дом рядом со старой зимовкой Борхгревика. Судно вернулось обратно в Новую Зеландию. Через год оно возвратилось в Антарктику с новыми запасами продовольствия и снаряжения, а еще через два года доставило в цивилизованный мир тех, кто выжил.

На долю главной партии выпало столько приключений и походов, причем одновременно, что, кажется, неподготовленному читателю будет легче разобраться в содержании всей книги Черри-Гаррарда, а не в краткой последовательности событий.

В первую осень были образованы две партии: одной, во главе со Скоттом, предстояло зало

жить на Барьере склады для похода к полюсу, и она так и называлась – партия по устройству складов; другая должна была вести геологические изыскания в Западных горахтех, которые образуют западный берег залива Мак-Мёрдо. Это первый геологический поход, а следующим летом с той же целью был предпринят второй геологический поход. Обе партии в марте 1911 года встретились в старой хижине экспедиции «Дисковери» (первая экспедиция Скотта) на мысе Хат и здесь выжидали, пока море замерзнет, чтобы уйти на север к мысу Эванс. Те же, кто оставался тем временем на мысе Эванс, продолжали вести комплексные научные наблюдения. В полном составе главная партия собралась для зимовки на мысе Эванс лишь к 12 мая. Во второй половине зимы три человека во главе с Уилсоном предприняли поход на мыс Крозир для изучения эмбриологии императорского пингвина; это так называемое зимнее путешествие.

Летом 1911-1912 года усилия большинства участников санных походов были направлены на подготовку завоевания Южного полюса. Партия с моторными санями снова отправилась на Барьер, с собачьими упряжками – к подножию ледника Бирдмора. Отсюда двенадцать человек пошли' дальше. Четверо из них под командой Аткинсона – первая вспомогательная партияповернули назад с верховьев ледника на широте 85°3'. Через две недели лейтенант Эванс увел еще двоих с 87''32' – вторую вспомогательную партию. Дальше к полюсу пошли пятеро: Скотт, Уилсон, Боуэрс, Отс и старшина Эванс. 17 января они достигли Южного полюса и обнару

жили, что за 34 дня до них здесь уже побывал Амундсен. На обратном пути они прошли 721 уставную милю и погибли в 177 милях от своей зимней базы.

Вспомогательные партии добрались до дома благополучно, правда, лейтенант Эванс был болен цингой в острой форме. В конце февраля 1912 года провиант для возвращающейся полюсной партии все еще находился на складе Одной тонны. Болезнь Эванса вынудила срочно пересмотреть планы, и «Вишенке» было приказано взять одного человека и с двумя собачьими упряжками идти к складу и перебазировать продукты. Этот поход можно назвать походом на собаках к складу Одной тонны.

Шесть членов экспедиции во главе с Кемпбеллом, которые в начале 1911 года высадились на мысе Адэр, были весьма огорчены тем, что летом 1911 года им не удалось провести достаточное количество санных походов: в самом начале года ветер отогнал весь морской лед от берега, а сзади их не пускали на плато горы; прохода через них они так и не нашли. Поэтому, когда 4 января 1912 года появилась «Терра-Нова», было решено, что судно высадит их с шестинедельным рационом провианта для санных путешествий и дополнительным запасом галет, пеммикана и другой провизии у горы Мелборн в Убежище Эванс, в 250 милях южнее мыса Адэр и в 200 милях от зимней базы экспедиции на мысе Эванс. Поздно вечером 8 января они стали лагерем в этом месте и помахали вслед уходившему из бухты кораблю. Он должен был зайти за ними 18 февраля Г912 года.

Но вернемся опять в залив Мак-Мёрдо. 16 марта две собачьи упряжки Черри-Гаррада в полном изнеможении вернулись со склада Одной тонны на мыс Хат. От Барьера «Вишенка» еще прошел по морскому льду на мыс Хат, но здесь началась открытая вода и никакой связи с мысом Эванс не было. На мысе Хат находится Аткинсон с матросом, и он обрисовал сложившееся положение примерно так.

Корабль ушел и вернуться уже не сможетвот-вот наступит зима. Кроме лейтенанта Эванса, больного цингой, он забрал пятерых других офицеров и троих матросов, чей срок пребывания в Антарктиде истек. Таким образом, на мысе Эванс осталось всего лишь четверо офицеров, и четверо матросов – на мысе Хат.

Среди этих новостей самой тревожной была та, что судно не пробилось сквозь тяжелый пак к лагерю Кемпбелла в Убежище Эванс. Все его попытки были безуспешны. Решит ли Кемпбелл зимовать на месте своей стоянки? Или попытается на санях уйти по берегу еще куда-нибудь?

В отсутствие Скотта руководство экспедицией в невероятно трудных условиях, сложившихся в этом и в следующем году, должно было бы, естественно, перейти к лейтенанту Эвансу. Но Эванс в тяжелом состоянии плыл на корабле в Англию. Эта задача легла на Аткинсона, и он с ней справился.

Все беспокоились за судьбу Кемпбелла и его партии, но чем дальше, тем больше к этому беспокойству примешивалась тревога за все еще отсутствовавшую полюсную партию: зима быстро вступала в свои права, погода стояла плохая. Но что могут сделать два человека? Да и

что надо делать? И если делать, то когда, чтобы было больше шансов на успех?

В конце концов Аткинсон решил сделать две попытки.

26 марта он с матросом Кэохэйном вышел с санями на Барьер. Погода была ужасная, но они достигли точки в нескольких милях к югу от Углового лагеря и возвратились. Стало понятно, что южная партия погибла.

Больше ничего нельзя было предпринять, пока не возобновится связь с зимней базой на мысе Эванс. Только 10 апреля удалось на санях проехать к нему по свежему льду. 14 апреля на мыс Хат подоспела помощь.

Тогда и была предпринята вторая попытка. Партия из четырех человек прошла на санях кусок западного побережья, чтобы встретить Кемпбелла и помочь ему. Поход закончился ничем, как, впрочем, и следовало ожидать.

Далее будут изложены и история наступившей зимы, и мучительные колебания: искать ли полюсную партию (наверняка погибшую) с ее документацией или же Кемпбелла с его людьми (возможно живыми). Делать и то и другое было невозможно – не хватало людей. Все считали, что полюсную партию погубила цинга, либо партия провалилась в трещину… И твердо были уверены, что только болезнь или несчастный случай могут помешать людям Скотта найти дорогу к лагерю. Было решено предоставить Кемпбеллу своими силами пробиваться к базе вдоль берега, а самим пойти на поиски полюсной партии и ее документации. «К нашему удивлению, – пишет Черри-Гаррард, – мы обнару– . жили занесенную снегом палатку в 140 милях

от мыса Хат и всего лишь в 11 милях от склада Одной тонны. Они прибыли сюда 19 марта. В палатке лежали тела Скотта, Уилсона и Боуэрса. Отс, не дойдя до этого места 18 миль, добровольно вышел из палатки в метель навстречу смерти, старшина Эванс лежал мертвый у подножья ледника Бирдмора».

Найдя тела и документацию участников похода, поисковая партия вернулась на мыс Хат, с намерением отправиться по западному берегу навстречу Кемпбеллу.

История Кемпбелла такова.

Кемпбелл высадился в Убежище Эванс, имея провианта на шесть недель санных походов плюс двухнедельный рацион на шесть человек: 56 фунтов сахара, 24 фунта какао, 36 фунтов шоколада, 210 фунтов галет и запасную одежду. Иными словами, после проведенных по плану санных походов, им оставалось продовольствия на четыре недели весьма скудных пайков. Кроме того, у них были запасная палатка и запасной спальный мешок. Никто серьезно не предполагал, что корабль не сможет их забрать во второй половине февраля.

Партия Кемпбелла провела успешные санные походы и важные геологические изыскания в районе Убежища Эванс. Затем, обосновавшись на берегу, они стали ждать судно. Вокруг до самого горизонта, сколько хватал глаз, простиралась открытая вода, разгоняемая сильным ветром, а судно не приходило. Путешественники решили, что оно потерпело крушение. На самом же деле за пределами их видимости лежал толстый паковый лед, сквозь который капитан «Терри-Нова» Пеннел упор

но пытался провести судно, пока не встал перед выбором – или уходить, или вмерзнуть в лед. Ему так и не удалось приблизиться к берегу ближе чем на 27 миль.

Вот тогда-то с плато позади них по направлению к открытому морю задули сильные ветры. Такая погода усугубила и без того плохое положение. Убежище Эванс усеяно огромными каменными глыбами; преодолевать их приходилось склонившись вперед и сопротивляясь встречному ветру, а стоило ему внезапно стихнуть, как незадачливый путешественник валился вперед лицом вниз. Ввиду таких обстоятельств решено было с места не трогаться, подготовиться к зимовке, а весной отправиться берегом на санях на мыс Эванс. Альтернативная идея отправиться берегом на санях в марте или апреле, кажется, никогда всерьез не обсуждалась,

Отряд Кемпбелла между тем разделился на две группы по трое человек в каждой. Первые трое под командой Кемпбелла вырыли в большом сугробе шурф глубиной 6 футов, от него вбок продолбили буром и лопатой проход, а в конце прохода – пещеру площадью 12 футов на 6, высотой 5 футов и 6 дюймов. Остальные трое под командой Левика разыскивали и убивали тюленей и пингвинов, но их попадалось ничтожно мало, и до середины зимы, когда наступила полярная ночь, люди не ели досыта. Один человек обязательно дежурил у палатокони были уже такие изношенные и ветхие, что оставлять их без присмотра на ветру было небезопасно.

К 17 марта пещера, еще не готовая, могла все же принять троих жителей. Вот что об их вселении рассказывает в своем дневнике один из участников – Пристли*:

«17 марта, семь часов вечера. Весь день дул сильный юго-западный ветер, ночью усилившийся до бури. День выдался ужасный – надо было Перенести в наше временное жилище все необходимые вещи. Ни разу за все время совместного пребывания нервы не были так напряжены, но мы успешно выдержали испытание… Не хотел бы я еще когда-нибудь сделать три такие ходки, как сегодня. Стоило ветру ослабнуть, и я падал в наветренную сторону. Каждый яростный порыв ветра заставлял меня склоняться в противоположном направлении, не меньше десяти раз он поднимал меня вверх и кидал «тназёмъ или на валуны».

Пристли продолжает:

«После прибытия бездомной партии сварили суп, который привел всех в самое благодушное настроение. Согревшись от еды, все на час-другой забыли о невзгодах и запели… Зрелище было очень приятное, и стоит закрыть глаза, как передо мной встает маленькая пещера, вырубленная во льду и снегу, с хлопающей на ветру палаткой вместо двери, удерживаемой у краев входного отверстия перекрещенными ледорубом и лопатой… Пещеру освещают три или четыре маленьких жирника, источающие мягкий желтый свет. У стены лежим на спальниках, отдыхая после трудового дня, Кемпбелл, Дикасон и я; напротив, на возвышении, выбитом до уровня пола, сидят Левик, Браунинг и Аббот, обмениваясь впечатлениями о поглоща * Пристли Р. Антарктическая Одиссея. – Л.: Шдрометеоиздат, 1989

емом ими супе. Примус весело гудит под котлом с подкрашенной жидкостью, заменяющей какао. По мере того, как гости согреваются, у них пробуждается чувство юмора – мы перекидываемся остротами, но сегодня все преимущества на нашей стороне; авария в той палатке и вынужденный уход от родных пенатовнеисчерпаемая тема шуток. Вдруг кто-то заводит песню, остальные хором ее подхватывают, вмиг заглушая шум примуса. Поют несколько часов. Но вот свет начинает меркнуть, и холод берет верх над действием какао и супа. Поющих одного за другим пробирает дрожь, невольно все начинают думать, какая трудная предстоит ночь, и тут становится не до песен…

Двое в одноместном спальнике! Даже сама мысль об этом мучительна и ни у кого не вызывает желания шутить. Шутки посыплются на следующий день, когда ночь благополучно закончится, а пока что ее близость наводит на грустные размышления. Но делать нечего, каждый из нас готовится приютить у себя еще одного человека».

В таких условиях злосчастная партия, не терявшая присутствия духа, вступила в одну из самых ужасных зим, сотворенных Господом Богом… Они страшно голодали, ведь ветер не только мешал образованию морского льда в заливе, но и делал его берега почти недоступными для тюленей. Случались, правда, и праздники, например, в тот день, когда Браунинг заметил и убил тюленя, и в его желудке мы обнаружили тридцать шесть «не переваренных рыбин, вполне пригодных для пищи». Какие радужные перспективы открылись перед зимовщиками! «Тю

лени со съедобной начинкой нам больше не попадались, но мы не теряли надежды на встречу с такими экземплярами, и охота превратилась в азартную игру. Впредь, при виде тюленя кто-нибудь восклицал: «Рыба!», – и все наперегонки бросались к животному».

Они ели ворвань, на ворвани варили пищу, ворванью заправляли лампы. Одежда и вещи пропитались ворванью; сажа покрывала темным слоем их лица и руки, спальные мешки, печи, стены, потолок; забивалась в горло, раздражала глаза. Пропитанная ворванью одежда не удерживала тепла, и вскоре изорвалась настолько, что мало защищала от ветра; зато ее можно было поставить стоймя – так много в ней было жира, хотя зимовщики часто соскребали его ножами и оттирали пингвиньими шкурками.

С самого начала зимовщики договорились сохранить оставшийся провиант для весеннего санного похода вдоль берега, так что до весны они должны были питаться мясом тюленей и пингвинов, которых сами добывали. Первый случай дизентерии возник в самом начале зимы и был спровоцирован использованием соли из морской воды. Тогда взяли соль из санного рациона и в течение недели клали ее в пищу; она привела все в норму, а со временем они привыкли к соли из морской воды. Только Браунинг, который когдато болел брюшным тифом, всю зиму страдал от дизентерии. Она бы его наверняка доконала, если бы не его веселый добродушный характер.

В июле дизентерия разразилась с новой силой. Некоторые неприятности доставил им и синдром «пещерной спины» – следствие того, что из-за низкого потолка приходилось сидеть в полусогну

том положении. В начале сентября группу поразило птомаиновое отравление. Его вызвало мороженое мясо, слишком долго находившееся для оттаивания в «духовке» – так они называли ящик из-под галет, подвешенный над топившейся ворванью печью. «Духовка» висела чуть косо и в ее углу скапливалась старая кровь, влага и кусочки мяса. Вероятно, это в сочетании с супом с душком – вылить его у голодных зимовщиков не хватило духа – и послужило причиной серьезного заболевания. Особенно плохо себя чувствовали Браунинг и Дикасон.

Случались черные дни: например, когда они поняли, что судно не снимет их с берега; когда одолевали тоска, голод, недомогание – все сразу; когда казалось, что тюленина на исходе и придется идти берегом среди зимы – вдруг Аббот разделочным ножом убил двух тюленей, покалечив себе при этом три пальца, и спас положение.

Но бывали и светлые дни, вернее, не такие черные: в день зимнего солнцестояния все так насытились, что на еду не могли смотреть; в другой раз, наконец, без запинки спели Тедеум; или убили несколько пингвинов; или получили из аптечки порцию горчичного пластыря…

На свете не было более веселой и остроумной партии. Во всем они умудрялись видеть комическую сторону, и если сегодня им это не удавалось, то уж назавтра они потешались вовсю.

30 сентября они отправились, как говорили, «домой». Им предстояло пройти с санями вдоль берега около 200 миль, кое-где по морскому льду, который, как мы уже говорили, отсутствовал в районе Убежища Эванс. Надо было,

кроме того, пересечь язык ледника Дригальского – могучее препятствие, угнетавшее всю зиму их воображение. На последний ледяной вал сжатия, вызванный ледником, они поднялись вечером 10 октября и увидели Эребус, от которого их отделяли 150 миль. Все перенесенные тяготы остались позади, впереди зимовщиков ждал мыс Эванс, а морской лед простирался перед ними сияющей бесконечностью.

Дикасон, в начале похода чуть живой из-за дизентерии, вскоре поправился. Браунингу, однако, было по-прежнему плохо; его спасло лишь то, что теперь их рацион состоял из четырех галет, небольшого количества пеммикана и какао – куда более здоровой пищи, чем извечное мясо. Поблизости от бухты Гранит, через месяц после старта, состояние Браунинга настолько ухудшилось, что обсуждался вопрос, не оставить ли его с Левиком на этом месте в ожидании лекарств и подходящей пищи с мыса Эванс.

Однако их невзгодам пришел конец: на мысе Роберте они неожиданно для себя увидели опознавательный знак склада, зарытого Тейлором в прошлом году. Они бросились по-собачьи разрывать снег – и о радость! – нашли целый ящик галет, а также масло, изюм, сало. День и ночь они без устали, никуда не торопясь, жевали, и когда снова вышли в путь, рты их были изранены галетами. Нет сомнении в том, что перемена питания спасла Браунингу жизнь. Двигаясь берегом на юг, они нашли другой склад, а потом и третий. 5 ноября они прибыли на мыс Хат.

«Терра-Нова» прибыла на мыс Эванс 18 января 1913 года, как раз когда все начали го

товиться к следующей зимовке. Выжившие члены экспедиции весной прибыли на родину. А осенью уже вышла в свет книга Скотта.

Скотту было 43 года, Уилсону – 39, Эвансу – 37, Отсу – 32, Боуэрсу – 28.

Из дневника Р. Скотта:

«Среда, 14 марта. Мы, несомненно, с каждым днем слабеем; все словно сговорились против нас,.. Хотели, отдохнув, пройти еще сколько-нибудь, но все слишком прозябли, так как северный ветер ни на минуту не утихал, а когда солнце стало садиться, температура понизилась еще больше. Долго возились, готовя ужин впотьмах…

Температура понизилась до –43° note 19 при сильном ветре. Надо идти вперед, но разбивка лагеря с каждым разом становится все труднее и опаснее. Мы, должно быть, близки к концу. Бедному Отеу с ногой все хуже. Боюсь даже подумать, что с ним будет завтра. Мы с величайшим трудом спасаемся от обмораживания. Никогда не думал, чтобы в это время года могли быть такие морозы и такие ветры. Вне палатки – ужас. Должны бороться до последней галеты, но уменьшать рационы нельзя.

Пятница, 16 марта или суббота, 17. Потерял счет числам, но вероятнее, кажется, последнее. Жизнь наша – чистая трагедия. Третьего дня за завтраком бедный Отс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли и уговорили его пойти дальше. Несмотря на невыносимую боль, он крепился; мы сделали еще несколько миль. К ночи ему стало хуже. Мы знали, что это – конец.

На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить следующие факты. Последние мысли Отса были о его матери, но перед этим он с гордостью выразил надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. В течение многих недель он без жалоб переносил жестокие страдания, но до самого конца был в состоянии разговаривать о посторонних предметах и это делал охотно. Он до самого конца не терял, не позволял себе терять надежду. Это была бесстрашная душа. Конец же был такой: Отс проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся. Это было вчера. Была пурга. Он сказал: «Пойду, пройдусь. Может, не сразу вернусь». Он вышел в метель, и мы больше его не видели. Теперь мы знали, что бедный Отс идет на смерть, и отговаривали его, но в то же время сознавали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко.

Пользуюсь случаем сказать, что до самого конца мы не покидали своих больных товарищей. Что касается Эдгара Эванса, когда у нас положительно не было пищи и он лежал без памяти, то, ради спасения остальных, казалось необходимостью оставить его. Провидение милостиво убрало его в самый критический момент. Эдгар Эванс умер своей смертью, и мы ушли от него только два часа спустя после кончины.

Могу писать только за ланчем, и то не всегда. Холод убийственный: –40° note 20 в полдень. Мои товарищи бесконечно бодры, но нам еже

минутно грозит опасное обморожение. Хотя мы беспрестанного говорим о благополучном исходе, не думаю, чтобы хоть один из нас в душе верил в его возможность.

Мы теперь мерзнем и на ходу и в любое время, не мерзнем только за едой. Вчера из-за пурги мы вынуждены были сделать привал и сегодня продвигаемся ужасно медленно. Стоим в старом лагере № 14, в двух шагах от лагеря Одной тонны. Здесь оставляем наш теодолит, фотографический аппарат и спальный мешок Отса. Дневники и пр., как и геологические образцы, которые мы везем с собой по особой просьбе Уилсона, найдут при нас или на санях.

Воскресенье, 13 марта. Сегодня за ланчем находились в 21 миле от склада. Несчастье преследует нас, но еще есть надежда на лучшее. Вчера опять дул противный ветер и гнал снег нам в лицо; пришлось остановиться. Ветер с NW силой в 4 балла, температура –35° note 21. Нет такого человека, который мог бы справиться с ним, а мы изнурены почти до предела.

Моя правая нога пропала – отморожены почти все пальцы, а еще два года назад я мог похвастаться двумя здоровыми ногами. Теперь лучше всех чувствует себя Боуэрс, но это неважно. И он, и Уилсон все еще рассчитывают выбраться или только делают вид – уж не знаю! В походной печке последний керосин, и то он налит только наполовину. Спирта осталась самая малость. Вот и все, что стоит между нами и небытием. Ветер в настоящую минуту попутный, это, пожалуй, в нашу пользу. Когда шли к полюсу, то такое число миль, какое мы проходим теперь в день,-показалось бы нам до смешного ничтожным.

Понедельник, 19 марта. Ланч. Вчера вечером с трудом устроились на ночевку и страшно зябли, пока не поужинали холодным пеммиканом, галетой с кружкой какао, сваренного на спирту. Тогда, против ожидания, согрелись и спали хорошо. Сегодня поднялись с обычной проволочкой. Сани ужасно тяжелы. До склада 15,5 мили, должны бы дойти в три дня. Ну и продвижение! Пищи осталось на два дня, но дров еле-еле хватит на день. Ноги у нас у всех плохи. У Уилсона лучше, чем у других. Всех хуже моя правая нога, левая еще здорова. Нет возможности лечить ноги, пока нет горячей пищи. Лучшее, на что я теперь могу надеяться, это ампутация ноги; но не распространится* ли гангрена? – вот вопрос. Погода отдохнуть не дает. Ветер с севера и северо-запада, температура сегодня –40°С.

22 и 23 марта. Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остается последняя возможность. Топлива нет, пищи осталось на раз или два. Должно быть, конец близок. Решили дождаться естественного конца. Пойдем до склада с вещами или без них и, может, умрем в дороге.

Четверг, 29 марта. С 21-го числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. 20-го у нас было топлива на две чашки чая на каждого и на два дня сухой пищи. Каждый день мы были готовы идти – до склада всего 11 миль, – но нет возможности высунуться из палатки, так несет и крутит снег. Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-либо надеяться. Выдержим до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек.

Жаль, но не думаю, чтобы я был еще в состоянии писать.

Р. Скотт.

Последняя запись: Ради Бога, не оставьте наших близких».

А вот выдержки из предсмертных писем, написанных Р. Скоттом.

К миссис Э. А. Уилсон «Дорогая миссис Уилсон!

Когда это письмо дойдет до Вас, мы с Биллом уже давно окончим свое существование. Мы сейчас очень близки к этому, и я хотел бы, чтобы Вы знали, каким он был чудесным человеком до конца – неизменно бодрым и готовым принести себя в жертву ради других. Ни разу у него не вырвалось ни одного слова упрека мне за то, что я втянул его в эту скверную историю. Он не страдает, к счастью, и терпит только небольшие неудобства.

В глазах его сияет синева утешительной надежды, а его дух умиротворен удовлетворением, которое доставляет ему вера в то, что сам он является частью великих планов Всемогущего. Ничего не могу прибавить вам в утешение, кроме того, что он умер так, как жил, – храбрым, истинным мужчиной и самым стойким из друзей.

Все мое сердце преисполнено жалостью к вам.

Ваш Р. Скотт»

К миссис Боуэрс «Дорогая миссис Боуэрс!

Боюсь, что это письмо вы получите после

того, как на Вас обрушится один из самых тяжелых ударов за всю Вашу жизнь.

Я пишу в ту минуту, когда мы очень близки к концу нашего путешествия, и оканчиваю его в обществе двух доблестных и благородных джентльменов. Один из них – ваш сын. Он стал одним из самых моих близких и верных друзей, и я ценю его удивительно прямую наТУРУ. его ловкость и энергию. По мере того как росли затруднения, его неустрашимый дух сверкал все ярче, и он оставался бодрым, полным надежды и непоколебимым до конца».

Сэру Дж. М. Барри «Дорогой мой Барри!

Мы умираем в очень безотрадном месте. Пишу вам прощальное письмо в надежде, что оно, может быть найдено и отослано вам… Прощайте. Я совершенно не боюсь конца, но грустно утратить многие скромные радости, которые я планировал на будущее во время долгих переходов. Я не оказался великим исследователем, но мы совершили величайший поход и подошли очень близко к крупному успеху.

Прощайте, мой дорогой друг.

Ваш навеки Р. Скотт.

Мы в отчаянном состоянии, отмороженные ноги и т.д. Нет топлива, и далеко идти до пищи, но вам было бы отрадно с нами в нашей палатке слушать наши песни и веселую беседу о том, что мы станем делать, когда дойдем до дома на мысе Хат.

Позднее. Мы очень близки к концу, но не теряем и не хотим терять бодрого настроения. Мы

пережили в палатке четырехдневную бурю, и нигде нет ни пищи, ни топлива. Мы намеревались было покончить с собой, но решили умереть естественной смертью на посту».

Из писем Р. Скотта, адресованным другим друзьям:

«Хочу сказать вам, что я не был слишком стар для этой работы. Первыми сдали более молодые… В конце концов мы показали хороший пример своим соотечественникам, если не тем, что попали в скверное положение, то хотя бы тем, что встретили его как мужчины. Мы могли бы справиться, если бы бросили заболевших.

Уилсон, лучший из людей, когда-либо существовавших, многократно жертвовал собой ради больных товарищей по экспедиции…

Мы были у полюса и совершили длиннейшее путешествие из когда-либо известных. Истинной причиной, задержавшей нас, является ужасная погода и неожиданный холод к концу путешествия.

Как много я мог бы рассказать тебе об этом путешествии! Насколько оно было лучше спокойного сидения дома в условиях всяческого комфорта!»

Послание обществу

Причины катастрофы не вызваны недостатками организации, но невезением в тех рискованных предприятиях, которые пришлось предпринимать.

1. Потеря конного транспорта в марте 1911 года заставила меня двинуться в путь позже, чем я предполагал, и вынудила нас сократить количество перевозимых грузов.

2. Непогода во время путешествия к полюсу и особенно продолжительная буря на 83° ю. ш. задержала нас.

3. Мягкий снег на нижних подступах к леднику опять-таки понизил нашу скорость.

Мы настойчиво боролись с этими досадными обстоятельствами и победили их, но это сказалось на уменьшении нашего продовольственного резерва.

Каждая мелочь нашего пищевого довольствия, одежда и склады, устроенные на внутреннем ледниковом щите и на протяжении всех этих долгих 700 миль до полюса и обратно, были продуманы в совершенстве. Передовой отряд вернулся бы к леднику в прекрасном состоянии и с излишками продовольствия, если бы не вышел из строя, к нашему изумлению, человек, гибели которого мы меньше всего могли ожидать. Эдгар Эванс считался сильнейшим человекам из всего отряда.

Ледник Бирдмора не труден в прекрасную погоду, но на обратном пути у нас не было ни единого действительно хорошего дня. Это обстоятельство в связи с болезнью товарища невероятно осложнило наше и без того трудное положение.

Как я уже говорил в другом месте, мы попали в область ужасно неровного льда, и Эдгар Эванс получил сотрясение мозга. Он умер естественной смертью, но оставил наш отряд в расстройстве, а осень неожиданно быстро надвигалась.

Но все вышеперечисленные факты были ничто по сравнению с тем сюрпризом, который ожидал нас на Барьере. Я настаиваю, что меры, принятые нами для возвращения, были вполне

достаточны, и что никто на свете не мог бы ожидать той температуры и состояния пути, какие мы встретили в это время года. На плато на широте 85-86° мы имели –20° note 22, –30° note 23. На барьере на широте 82°, на 10000 футов ниже, у нас было довольно регулярно днем –30°, ночью –47° note 24, при постоянном противном ветре во время наших дневных переходов. Ясно, что эти обстоятельства произошли совершенно внезапно, и наша катастрофа, конечно, объясняется этим внезапным наступлением суровой погоды, которая, как будто, не имеет никакого удовлетворительного объяснения. Я не думаю, чтобы кому-либо и когда-либо приходилось переживать такой месяц, который пережили мы. И мы все-таки справились бы, несмотря на погоду, если бы не болезнь второго нашего сотоварищакапитана Отса и нехватка горючего на наших складах, причину которой я не могу понять, и, наконец, если бы не буря, налетевшая на нас в 11 милях от склада, где мы надеялись забрать свои последние запасы. Право, едва ли можно ждать большего невезения – это был последний удар. Мы прибыли на 11 милю от нашего старого склада Одной тонны с горючим на одну последнюю еду и с запасом пищи на два дня. В течение четырех суток мы не в состоянии были оставить палатку – буря воет вокруг нас. Мы ослабели, писать трудно, но я, лично, не жалею об этом путешествии. Оно показало, что англичане могут переносить лишения, помогать друг другу и встречать смерть с такой же величавой храбростью, как и в былое время. Мы шли на риск. Обстоятельства повернулись против нас, и поэтому у нас нет причин жаловаться. Нужно

склониться перед волей провидения, с решимостью до конца делать то, что в наших силах. Но если мы пожелали отдать свои жизни за это дело, ради чести своей родины, то я взываю к своим соотечественникам с просьбой позаботиться о наших близких.

Если бы мы остались в живых, то какую бы я поведал повесть о твердости, выносливости и отваге своих товарищей!

Мои неровные строки и наши мертвые тела должны поведать эту повесть, но, конечно же, наша великая страна позаботится о том, чтобы наши близкие были как следует обеспечены.

ГЛАВА 13

САМЫЙ СТАРЫЙ ЧЕЛОВЕК НА САМОЙ МАЛЕНЬКОЙ ЛОДКЕ»

История мореплавания насчитывает более двухсот мореплавателей-одиночек. Путешествуя по страницам нашей книги, трудно глубоко прочувствовать морское путешествие капитанов «ореховых скорлупок» в бурных сороковых широтах или даже в благодатной пассатной зоне с множеством райских островов. Добровольные и дерзкие океанические плавания совершались не только ради прихоти, жажды приключений и спортивных достижений. Главное – это испытание духа, изучение физиологических трудностей и стихийных опасностей в критической * «Последняя экспедиция Р.Скотта.»

« Глава публикуется по материалам книги В.И.Войтова «Морские робинзоны». – М.: Мысль, 1971. – 157 с.

обстановке, а также выявление психического и телесного порога человеческих возможностей и последствий длительного неестественного образа жизни. Многие из капитанов-одиночек рисковали жизнью ради спасения сотен людей, погибающих в море.

Так капитан резиновой надувной лодки «Еретик», французский врач Ален Бомбар, пересекший Атлантический океан, своим примером показал, что, «если человек, потерпевший кораблекрушение, будет упорно бороться за свою жизнь, он может долго продержаться в океане».

Для других это был способ самовыражения, стремление к славе или выигрыш крупного пари. Среди» бдййОчных мореплавателей были и такие, которые подняли парус, спасаясь от крушения в «житейском море». В побуждающем мотиве Джона Колдуэлла что-то от рыцарских времен. На маленьком тендере «Язычник» он, смутно разбирающийся в парусах и в мореплавании вообще, поплыл через Тихий океан, стремясь в Австралию, где его ждала жена Мэри. У Колдуэлла просто тогда не было другого, более простого выхода попасть в Австралию.

Самый главный враг морского робинзонаодиночество. Он плывет совершенно один по безграничным пустынным просторам океана неделями и даже месяцами.

Чтобы как-то разорвать кольцо одиночества, человек начинает говорить вслух или петь, чтобы услышать свой голос. Джошуа Слокам, например, отдавал сам себе команду и тут же докладывал об исполнении приказа. Чичестер с улыбкой замечает, что приобретенная в одиночном плавании привычка – разговаривать с самим собой

в обществе будет принята как симптом начинающегося безумия: ведь так ведут себя сумасшедшие. «Я так втянулся в эту дурную привычку, что уже не пытаюсь от нее избавиться», – записал он в своем дневнике во время кругосветного рейса на яхте «Джипси-Мот-IV».

Фрэнсис Чичестер, Робин Ли Грэхэм, Ален Бомбар скрашивали одиночество музыкой, слушая радиоприемник или магнитофонные записи. Неудачник кругосветной гонки без остановки англичанин Доналд Кроухорст в часы, когда одиночество одолевало его, подходил к магнитофону и делал подробные записи, рассказывая по возможности бодрым тоном о всех событиях своего плавания. После этого ему станови-« лось легче.

А француз Марин-Мари совершенно не страдал от одиночества. Вообще он убежден, что плавать надо одному. Во-первых, очень трудно подобрать идеального компаньона, который был бы согласен с тобой в выборе курса или любил те же блюда, что и ты. А во-вторых, если даже нет никаких расхождений, то присутствие другого человека все равно вызовет массу волнений. Пока ты отдыхаешь, он бодрствует у руля. Чуть он затих, и ты выскакиваешь на палубу, чтобы убедиться, что партнер ,не свалился за борт. Некоторые мореплаватели брали с собой кошек или собак. Кошки, пожалуй, лучше. Собаки же обычно страдают морской болезнью и плохо переносят отсутствие пресной воды. Однажды Слокам взял на борт козла, но тот сожрал навигационные карты, и Джошуа с удовольствием сбыл его на острове Вознесения.

Еще одна «прелесть» одиночного плавания

«молчаливая смерть». Это гибель суденышка и его капитана в результате столкновения со встречным кораблем ночью или во время тумана.

Беда, если одиночный мореплаватель окажется за бортом. Уильям Уиллис на двенадцатый день после выхода из Кальян на плоту из бальсовых бревен «Семь сестричек» пережил самое драматическое происшествие. Около десяти часов утра он решил порыбачить, выпустив метров шестьдесят лески, надеясь поймать дельфина. Вскоре леска стала дергаться. Было похоже, что на крючок попала акула. Так оно и оказалось. Вытащив акулу на плот, Виллис решил освободить крючок из ее зубастой пасти. Крючок стал поддаваться, но акула так отчаянно билась, что Уиллис, потеряв равновесие на скользких бревнах, головой полетел в воду. Стремясь за что-нибудь схватиться, он левой рукой угодил в акулью пасть, сильно поранив кисть. Вместе с акулой мореплаватель оказался под водой. Вынырнув, он-увидел, как плот с распущенными парусами уплывал вдаль. Если бы на плоту был еще человек, об бросил бы конец, а так положение Виллиса было катастрофическим. К счастью, правая рука Виллиса была еще обернута леской, конец которой был закреплен к поперечному бревну на корме плота. Перехватывая леску руками, ему удалось подтянуться к плоту.

После этого Виллис стал выпускать с кормы один или два двадцатиметровых конца.

Многие мореплаватели-одиночки, чтобы предотвратить эту опасность, надевают на себя ременную или нейлоновую «сбрую».

«Все время, пока я нахожусь на палубе, я должен оставаться в ременной сбруе, прикреп

ленной к страховочному лееру – я обещал это жене, – писал Чичестер. – Кто-то великодушно подарил мне великолепный красно-белый спасательный буй, но беда в том, что, если бы я упал за борт, мне нужно было бы сперва добраться до яхты, вскарабкаться на борт и бросить самому себе этот буй».

Правда, опытные яхтсмены говорят, что у одиночного мореплавателя, оказавшегося за бортом, имеется небольшой шанс на спасение. Его яхта при свободном руле опишет дугу, развертываясь против ветра, и на несколько минут задержится прежде, чем упрется в ветер. Если упавший за борт правильно рассчитает и окажется в конце дуги, то он спасен. Пльггь' ж"ё вдогонку за яхтой абсолютно бессмысленно.

Одиночные океанические рейсы требуют не только огромного напряжения духовных, но и невероятного расхода физических сил.

В течение целых четырех суток Джошуа Слокам не мог помышлять об отдыхе, беспрестанно меняя паруса во время плавания в районе мыса Горн, куда его отбросила буря. Его хлестал град и снег с дождем, кровь текла по лицу. Но какое это могло иметь значение, если ставкой была жизнь.

Ровно семьдесят два часа и не часом меньше отстоял на руле Ален Жербо при подходе к Нью-Йорку.

А как тяжело дался рейс через Атлантику Бомбару!

«Я похудел на 25 килограммов, и мне пришлось перенести немало тяжелых недомоганий и болезней. Я достиг берега с анемией (5 млн. красных кровяных шариков перед началом пу

тешествия и 2,5 мнл. – по возвращении) и с общим количеством гемоглобина, граничащим со смертельным».

Минуя летописи одиночных плаваний, гибель десятков безвестных и уже успевших прославиться капитанов, расскажем о трагической и наверняка счастливой судьбе одного из них, носившего звание патриарха океана.

В 1954 г. Нью-Йоркский клуб приключений избрал своим почетным членом Уильяма Уиллиса за его замечательное путешествие от гористых берегов Перу до обожженных солнцем песков островов Самоа. Возможно, используя опыт экспедиции «Кон-Тики», Уиллис также сооружает плот из бальсовых бревен. Протяженность маршрута бальсового плота американского моряка составила шесть тысяч семьсот миль. Путь плота целиком– лежал в тропических широтах южного полушария. Так же как древние тихоокеанские мореплаватели при плавании с востока на запад, Уиллис использовал попутный юго-восточный пассат, а под бревнами его плота журчали струи Южного пассатного течения, также направленного на запад. Уиллис пишет:

«Это не прихоть и не простое приключение. Я не хочу доказать какую-либо научную теорию или открыть новый путь, чтобы по нему шли другие. Я хочу доказать этим путешествием, что всю свою жизнь шел по правильному пути».

Путешествие началось 23 июня 1954 г. Уильяму Уиллису было 60! (Составителю книги исполнилось два дня от роду.) Чтобы понять, каковы были побуждения Уиллиса совершить необычное плавание, почитаем его дневник:

«Я пришел в мир с крепкой верой в природу и всегда был убежден, что если стану вести деятельную и простую жизнь сообразно ее закону, то смогу еще больше к ней приблизиться и почерпнуть у нее силы. Для меня это дорога к счастью; с самого детства я шел по ней, и прожитые мной долгие годы доказали, что я избрал верный путь. И теперь, пока я еще полон духовных и физических сил, мне хочется подвергнуть себя суровому испытанию, какому должен, по-моему, подвергать себя каждый человек. Сейчас я испытываю себя бесконечным трудом, отсутствием сна и простой, скудной пищей; я отдаю себя на волю стихий, которые мне милы; далее я испытываю себя ужасным одиночеством и, как солдат в бою, непрестанной смертельной опасностью. Эта мысль также вдохновляет меня: возможно, мой опыт когда-нибудь пригодится потерпевшим кораблекрушение». Таково кредо Уильяма Уиллиса.

Надо отметить, что Уиллис приступил к постройке своего плота из семи стволов бальсового дерева, срубленных в эквадорских лесах, не пользуясь чертежами. Точную модель «Семи сестричек» со всеми деталями он держал в голове. По его словам, плот был устроен следующим образом. Ширина кормовой и носовой частей плота была соответственно 6,1 и 5,5 метра.

«Поперек семи основных бревен, составляющих несущую часть плота, я привязал для прочности три мангровых бревна, по одному на каждом конце плота и одно посередине… Затем поперек плота во всю его ширину я уложил семь бальсовых бревен диаметром от 30 до 46 сантиметров. На эти бревна была положена па

луба, крепко сколоченная из расщепленных пополам стволов бамбука и состоявшая из отдельных щитов…

Далее в переднем мангровом бревне вырубили два гнезда, по одному с каждой стороны плота, в них вставили по балке мангрового дерева длиной в 4,9 метра. Эти балки простирались вперед и были несколько приподняты кверху, а на расстоянии 2,5 метра от центрального бревна они сходились вместе, образуя бушприт».

На «Семи сестричках» Уиллис, взяв за образец мачты старинных эквадорских и перуанских плотов, установил похожую на раздвинутый циркуль грот-мачту высотой чуть более девяти метров. Фока-штаг не только держал грот-мачту, но также нес кливер или фок, которые могли быть подняты в шторм вместо грота. Задняя мачта высотой около семи метров несла большой треугольный парус. Рулевое управление «Семи сестричек» состояло из штурвала, соединенного с обыкновенным рулем.

Для хранения приборов, одежды, продовольствия и, конечно, для отдыха мореплавателя на палубе плота была сооружена из бамбука, бальсовых досок, пальмовых листьев и оцинкованного железа каюта площадью 1,8x2,5 метра.

Пока «Семь сестричек» не вошли в настоящую зону пассатов, у Уиллиса было много хлопот с управлением плотом. Многие часы проводил он, сидя на деревянном ящике возле рулевого колеса. Только на короткое время, (Закрепив концами штурвал, он отправлялся в каюту, чтобы подкрепиться. Приготовление обеда не занимало у мореплавателя много времени. Бросив в железную кружку чайную ложку муки и поджаренных

зерен злака куньибуа, произрастающего высоко в Андах, он наливал туда же воду и тщательно размешивал. Густая мучная паста – главное блюдо. На десерт Уиллис съедал две-три чайные ложки черной патоки.

Теперь надо позаботиться и о пассажирах «Семи сестричек». Черная, как смоль, кошка Микки обычно уютно устраивалась на стареньком свитере под лебедкой, а зелено-красный попугай Икки обитал в каюте. Для попугая Уиллис захватил большой запас консервированной кукурузы и риса. С кошкой было вообще просто. Ежедневно на палубу «Семи сестричек» шлепались летучие рыбы, которые составляли основу меню для Микки.

12 июля произошло трагическое событие, о котором уже рассказывалось в начале главы: Уиллис оказался за бортом. К счастью, все окончилось благополучно.

«Сегодня я оказался на волосок от смерти по собственной вине. Увидев, что на крючок попалась большая акула, я должен был перерезать леску».

17 июля Уиллис, проводя астрономические наблюдения, вдруг почувствовал острую боль в области желудка. К вечеру боль исчезла, а на другой день появилась опять. Она становилась совершенно невыносимой, и никакие средства не могли ее снять. Почти теряя разум от боли, Уиллис даже хотел провести хирургическую операцию – вырезать ножом больное место. Но усилием воли подавил это безрассудное желание. Да, одинокий мореплаватель в самые трудные и драматические минуты может рассчитывать только на себя, на свою волю и мужество.

И все же он чувствовал, что обречен, и, проявив невероятные усилия, заставил себя написать прощальную записку жене и другую, с указанием последних своих координат, тому, кто первым ступит на палубу его плота.

Наступила ночь, Уиллис лежал на палубе, не имея возможности даже укрыть себя от соленых брызг. Над головой расстилалось бархатное черное тропическое небо с блестящими звездами. Один во всем мире! Один во Вселенной! Потом небо исчезло, наступил тихий, спокойный мрак. Уиллис впал в забытье. Когда он очнулся, то почувствовал облегчение – боль отступила…

Несколько дней мореплаватель приходил в себя после болезни. Хорошо, что в это время «Семь сестричек* подгоняли попутные течения и ветры.

Следующий драматический эпизод плавания Уиллис пережил 6 августа, когда обнаружил, что из жестяных банок, хранившихся под палубой, вытекла почти все пресная вода. Это соленая вода разъела швы банок. Осталось всего сорок литров воды, а до ближайшей суши необходимо пройти не менее сорока пятипятидесяти дней под палящими лучами тропического солнца.

И Уиллис решает наряду с пресной водой употреблять для питья также соленую.

«Пройдя на нос к левой стойке мачты, я стал на колени и погрузил белую эмалированную кружку в океан. Наполнив кружку до краев, я поднял ее к светлеющему небу:

– В тебе сила и благо. Ты дашь мне жизнь. Я смело тебя пью!

С этими словами я поднес кружку к губам».

В начале сентября разразился жесточайший шторм, во время которого был в клочья разорван парус. Несколько дней и ночей бушевала стихия, грозя разбить «Семь сестричек», но плот выдержал. И все это время Уиллис не смыкал глаз, не покидал руля. Когда шторм затих, мореплаватель принялся стежок за стежком вдоль разодранных ветром швов зашивать парус.

Так, борясь с невзгодами и непогодой, одиночный мореплаватель упрямо держал путь к островам Полинезии.

5 сентября «Семь сестричек» пересекли меридиан (142°30' западной долготы), где «КонТики» закончил свое путешествие. «Семь сестричек» шли дальше на запад.

…Плавание завершилось 12 октября на островах Самоа.

После окончания первого плавания председатель Нью-йоркского клуба приключений вручил Уиллису диплом, в котором написано: «Почетное пожизненное членство присуждено Уильяму Уиллису в признание его замечательного путешествия на плоту «Семь сестричек» на протяжении 6700 миль от суровых берегов Перу до обожженных солнцем песков Самоа. Один против стихии моря. Мы славим этот дрейф – величайшее путешествие, совершенное одним человеком…»

Уиллису шел тогда шестьдесят второй год. Он совершил подвиг, которого хватило бы, пожалуй, на две жизни. Однако он мечтает о новом, более дальнем рейсе на плоту, намереваясь переплыть Тихий океан в тропических широтах от Южной Америки до Австралии.

И через девять лет он снова в Тихом океа не на борту плота под вызывающим названием «Возраст не помеха».

Его новый плот был сооружен из трех металлических понтонов, к которым сверху крепилась рама из шестидюймовых труб. В свою очередь, на раму была настлана палуба из орегонской сосны. Непотопляемые понтоны были заполнены легкой коркообразной массой – полюретеном.

На «Возрасте не помеха» имелась грот-мачта высотой 11,5 метра. В остальном (если не считать материала) плот мало отличался от «Семи сестричек». Правда, на металлическом плоту было два руля поворота.

Стартовал «Возраст не помеха» 4 июля 1963 года.

Через десять дней Уиллис обнаружил трещины в обоих рулях, в местах, где перо руля сварено с баллером – осью, на которой вращается перо. Опасаясь, что рули не выдержат, мореплаватель взял курс на Гуаякиль. Однако ветры и течения относили плот на север. И Уиллис взял курс на запад к островам Полинезии, надеясь на попутные пассатные ветры и течения, которые понесут плот к заветным островам, даже если выйдут из строя рули.

Шли дни и недели. Вскоре рули стали отказывать и, чтобы их как-то исправить, Уиллису по два-три раза в день приходилось спускаться за борт. Наконец, они отказали совсем.

«Я посмотрел на небо, на море, на рули, болтающиеся в пене волн, и подумал, что с ними я никогда не дойду до Австралии».

Необходимо было принять решение о заходе на какой-нибудь остров, лежащий на пути. Удобнее всего остановиться на Фиджи. Но вне запно подули северо-западные ветры, и плот стал дрейфовать к югу.

Через сто тридцать дней со дня отплытия Уиллис увидел землю. Ветер и волны гнали почти неуправляемый плот на рифы, окаймляющие сушу. Еще немного и наступит катастрофа. Уиллис включил рацию. В эфир полетели сигналы бедствия – SOS.

Но в последнюю минуту, когда казалось, что нет спасения, он заметил проход в рифах. А вскоре плот его слегка покачивался в тихих зеленоватых водах лагуны острова Уполу, входящего в состав Западного Самоа. Лишь здесь, на твердой земле, Уиллис узнал, что рация неисправна.

«Я лишь откладываю свое путешествие, но не сдаюсь. Я обязательно доберусь до Австралии»,заявил он.

Возобновить плавание удалось лишь 26 июня 1964 года. Надо сказать, что второй этап трансокеанского рейса проходил в более сложной навигационной обстановке. Значительную часть маршрута от Перу до Самоа отважному мореходу надежными союзниками были юго-восточный пассат и мощное Южное пассатное течение. В западной же части Тихого океана Южное пассатное течение разбивается на отдельные ветви, образуя замкнутые круговороты, а пассат заметно слабеет. Кроме того, в этой части океана щедро разбросаны пригоршни островной пыли – мелких коралловых островков, многие из которых не всегда точно нанесены на карту. Не меньшую опасность представляют и более крупные вулканические острова, обнесенные частоколом из коралловых рифов. Такие рифы в свое время сдержали порыв мореплавателя-одиночки Джона

Колдуэлла. Его яхта «Язычник» разбилась на прибрежных рифах восточнее Фиджи.

Легко представить, какой опасности подвергается дрейфующий плот в океаническом пространстве во время свирепствующих здесь тропических ураганов.

«Но самая большая опасность на пути подстерегала меня у австралийского побережья»,рассказывал Уиллис. Вдоль всего северо-восточного побережья Австралии простирается Большой Барьерный риф – огромное пространство, буквально усеянное обилием коралловых рифов, отмелей, островков.

Хенк Пенниг – школьный учитель из небольшого австралийского поселка – любил в свободное время побродить с женой по берегу реки. Вокруг привычный пейзаж: красно-бурые склоны далекого горного массива с зеленой полосой эвкалиптовой рощи у подножия, мутные воды реки Тал ли, мангровые заросли по ее берегам в месте впадения в Тихий океан… Тишина, нарушаемая лишь криком морских птиц…

Вдруг на противоположном пустынном берегу реки человек решительно спустился к самой воде и осмотрелся, словно оценивая, где бы можно переплыть.

0|1|2|3|4|5|6|